О поэзии Льва Гумилёва
Эфир 2 июня 2023.https://www.rtr.spb.ru/radio_ru/First_Person/news_detail_v.asp?id=40234 19:20 — 35:00
Татьяна Путренко: Итак мы сегодня говорим о Льве Николаевиче Гумилёве. Но, правда, вы сказали, что о поэзии Льва Гумилёва. Что несколько странно.
Татьяна Ковалькова: Действительно, все знают Льва Николаевича, как этнолога и оригинального мыслителя. А вот эту его сторону, поэтическую, мало кто знает. В 2004 году была издана книжка трудами Марины Георгиевны Козыревой (жены старшего сына астрофизика Николая А. Козырева — Александра, внучки писателя Бориса Лавренёва). Она тогда была директором Музея-квартиры Гумилёва на Коломенской улице. Эта книга издательства «Росток», — пока единственный прецедент. В ней собрано всё литературное наследие Льва Николаевича, которое удалось собрать на сегодняшний день.
ТП: Имеется ввиду именно поэзия?
ТК: Поэзия и немножко прозы. Существует такой банальный аргумент, что сын двух поэтов должен писать стихи.
ТП: Можно сказать сейчас уже, что великих поэтов.
ТК: Да. Двух великих поэтов. Действительно Вы правы, что именно сегодня мы можем об этом говорить. Потому, что, когда Лев Николаевич проходил свой тернистый жизненный путь — это было не очевидно. Как мы знаем: отец расстрелян, мать проходила по «Ленинградскому делу» после войны. Как он в 1980-е годы шутил: «первый срок я отбывал за отца, второй — за мать».
ТП: Ну, да. Можно вспомнить ещё и высказывание Жданова.
ТК: В том то и дело, что тогда, когда вся эта жизненная драма разыгрывалась, всё это было не очевидно. Поэтому, конечно, сейчас можно умилительно говорить о том, что сын двух великих поэтов должен был бы писать стихи. Но, в общем, это не факт. И, на самом деле, первый биограф Николая Гумилёва, Павел Николаевич Лукницкий, который дружил и с маленьким Лёвушкой, и потом уже с подростком, первым отметил, что Лёва самобытен. И вот, Анна Андреевна, не зная толком сына, прислушиваясь к биографу своего первого мужа, сказала: «Неужели будет поэтом? Какая трагедия!» Так откликнулась Ахматова на раннее творчество Льва Николаевича. Достоверно известно, что он начал писать лет в 12. А в 14, он уже писал романтические поэмы в традиции XIX века, из рыцарских романов и прочее.
ТП: Ну, образование никуда не денешь, и воспитание.
ТК: Верно. И вот здесь хотелось бы остановиться именно на детстве Льва Николаевича. Как Достоевский говорил: счастливое детство даёт устойчивость в жизни. Несмотря на то, что папу и маму Лёвушка практически не видел, детство его было счастливым благодаря бабушке Анне Ивановне Львовой, она же Гумилёва, у которой он вырос. Она была совершенно удивительной женщиной! Родом она была из богатого поместного дворянства. У них была в Слепнёве, под Бежецком, усадьба. И вот, Лёвушка, практически до 17 лет там жил и воспитывался. К маме, в Ленинград, он приехал лишь в 1929 году. С этого времени началась его самостоятельная жизнь. А до этого, это была очень регламентированная, стародворянская, поместная жизнь, где никто не смел сесть за стол, пока не приходил старший. Говорить за столом было нельзя и так далее, и так далее. И вот те критики Гумилёва, которые подчёркивали, что его литературные вкусы не развивались, что они остановились на до чеховском периоде, в общем-то, были правы. Но, это вполне закономерно. Действительно, вот этот дворянский быт, эта красота окружающей природы располагали к этому.
ТП: Уклад жизни…
ТК: И уклад жизни, конечно. До 17 лет он жил этой жизнью. А потом жизнь пошла в стремительном, очень жёстком ритме. Это 1929 год! Он поступил в университет, бурная студенческая жизнь. И в 1935 году (это всего лишь через 6 лет после отрыва от безмятежной жизни) — первая посадка! Правда, на 9 дней. Это первый сигнал, что он не будет здесь своим никогда. И с 1935 года начинается его тернистый путь, который, как мы знаем, закончился только в 1956, когда его уже все окончательно оставили в покое, и он смог заняться по-настоящему своей наукой.
ТП: Ну, и сюда же можно отнести непростое отношение с матерью.
ТК: Да, конечно. И с отцом тоже. Отца то он ведь, практически, не видел.
ТП: Ну, да. Там другая семья, ребёнок.
ТК: Ахматова с Гумилёвым слишком быстро развелись. При этом, когда Лев Николаевич получил своё первое жильё на Московском проспекте, то в его комнате висел огромный портрет именно отца. Он себя чувствовал его наследником. Творчество отца он знал наизусть. И в поэтическом смысле, он больше Гумилёв, конечно.
ТП: Чем Ахматов?
ТК: Чем Ахматов, да! Несмотря на то, что свою родословную он всё-таки укоренял именно из материнского рода. Ментальную, скажем так, родословную. Но личностно, органически, он ближе оказался к отцу, которого практически не знал. И сама Ахматова находила, что в поэтическом творчестве её сын, — абсолютно Гумилёв.
Хотелось бы ответить и критикам исторического творчества Льва Николаевича. Его теория этногенеза…
ТП: Но, его многие называют сказочником, талантливым, конечно…
ТК: Сказочником, полагая, что это всё псевдонаучно. И вот здесь есть серьёзный аргумент. Во-первых, наука и поэзия, как мы теперь уже доказательно знаем, никогда не противоречили друг другу. Научная интуиция не может обходиться без этого поэтического, космического дыхания, которое, человек либо может воспринять, либо нет. Любопытно, что и в поэтическом творчестве Лев Николаевич больше склоняется к эпосу. У него написано немало поэм, например, «Смерть Князя Джамуги». Это очень известная трагическая история из монгольского эпоса. Князь Джамуги был другом и наперсником Чингисхана в молодые годы, но потом их пути разошлись. Джамуги помогал Чингисхану спасти его жену. А потом именно вопрос власти разъединил двух друзей. Чингисхан казнит своего ближайшего друга Джамуги. И, конечно…
ТП: Такая поэма героическая.
ТК: Поэма и история эта — размаха шекспировской трагедии, но на материале восточной истории, которая ему была ближе, чем западная, и он в ней хорошо разбирался. Этот эпизод, известный в монгольской истории не хуже, чем, скажем, Ричард III — в западной, не только побуждает Льва Николаевича к осмыслению очередной ступени в развитии кочевых народов, но и рождает эту совершенно замечательную поэму о предательстве и дружбе, где между друзьями встаёт власть.
ТП: А, каким размером она написана?
ТК: Вы знаете, в основном, конечно, это пятистопный ямб. Тут ничего не поделать. Лев Николаевич не выходит за рамки классической формы. И поэма эта заканчивается такой строфой:
Пусть память сшибли на веки года из войны и огня,
Но горы деревья и реки остались преданья храня.
Природа скрывает страницы деянья отважных и злых,
И я не могу не стремиться на родину предков моих.
Именно поэтическое чувство истории у него проявилось очень рано. Это мы знаем по его ранним поэмам, написанным в подростковом возрасте из опыта освоения Средневековой истории, как я уже упоминала.
ТП: Воспитание всё-таки было классическим, русско- дворянским, значит западным. Вот, кстати, говорят, что Лев Николаевич не знал языков.
ТК: Это не так. Бабушка говорила и читала с ним по-французски, поэтому он знал французский. Сам выучил фарси. Кроме того, вполне сносно владел английским, немецким и древне тюркским (по его свидетельству) языком.
Я хочу привести ещё один пример поэтического восприятия истории Львом Николаевичем. Речь идёт о казни участников стрелецкого бунта 1698 года:
Мглистый свет очей во мгле не тонет.
Я смотрю в неё, и ясно мне:
Видно там, как в пене бьются кони
И Москва в трезвоне и огне.
Да, настало время быть пожарам
И набату, как случалось встарь,
Ибо вере и законам старым
Наступил на горло буйный царь.
Но Москва бессильней крымских пленниц
На коленях плачет пред царём.
И стоит гигант преображенец
Над толпой с кровавым топором.
Мне от дыбы страшно ломит спину,
Колет слух несносный скрип подвод,
Ибо весь я страшно отодвинут
В сей суровый и мятежный год.
Православный люд в тоске и страхе
Смотрит на кровавую струю,
И боярин на высокой плахе
Отрубает голову мою.
Панихида, и в лампадном чаде
Чёрные закрытые гроба.
То, что я увидел в мглистом взгляде,
То моя минувшая судьба.
ТП: Возможно, от этого очень личного переживания истории и зародилась его теория пассионарности?
ТК: Я думаю, да! Он начал её создавать, как он говорил, «на нарах». Точнее, — под нарами. В камере, где было 40 человек, уединиться можно было только оказавшись под нарами. Уверена, что эта способность к поэтическому переживанию, его согревала в трудные минуты.
ТП: Ну, и романтика, наверное, спасала. Можно сказать, что это романтические стихи.
ТК: Я не думаю, что это романтические стихи.
ТП: Да?
ТК: Он не был романтиком. Я, конечно, была шапочно знакома со Львом Николаевичем…
ТП: А, я у него интервью брала…
ТК: Но, мне не кажется, что романтизм был близок Гумилёву.
ТП: А мне кажется, что даже в его исторических произведениях, таких как «Древняя Русь и Великая степь», много романтики.
ТК: Пусть нас рассудят литературоведы. Ну, может быть.
Конечно, он много взял ещё и от семьи. Вот, что от мамы? От мамы такое неизжитое (он потом и не пытался это изжить потому, что оно стало его органичной частью) неприятие советской власти. Я думаю, что так жёстко с ним поступали столько раз, именно потому, что в нём чувствовали это «не своё». Я уверена, что он это не демонстрировал, но, это всегда чувствуется, а повод, как известно, всегда найдётся. Первая посадка, 1937-й год. Есть такая строфа небольшая:
Старцы помнят, внуки помнят тоже:
Прежде, чем сместился звёздный путь,
Равный с равной спал на брачном ложе,
Равный с равным бился грудь о грудь.
С кем теперь равняться, с кем делиться
И каким завидовать годам?
Воют волки, и летают птицы
По холодным, мёртвым городам.
ТК: Вот, мне кажется, это ощущение той жизни, в которую он должен был, как-то встроиться и успеть реализовать свой талант, который он слишком рано почувствовал.
Надо сказать, что мало из написанного сохранилось. Особенно это касается поэтического наследия.
ТП: Почему? Его супруга по–моему, занималась его архивами.
ТК: Да, конечно. Наталья Викторовна много сделала, посвятив себя помощи Льву Николаевичу в публикации его книг, которые она и иллюстрировала как книжный график. Но на то, что поэтических текстов мало сохранилось, есть объективные причины. Основной корпус этих текстов был написан именно в лагерях, как ни странно. Когда он освободился, он вплотную занялся наукой, обретя под рукой источники, о которых в лагере мог только мечтать. И, конечно, начиная с 1960-х годов он использовал каждую минуту, чтобы всё-таки довести свою теорию до математической системности. Кстати, что он так и не успел сделать. Во всяком случае, в этом сборнике — «Дар слов мне был обещан от природы» 2004 года, текстов после 1960 года уже нет. Именно в нечеловеческих условиях душа была занята поэзией.
И какой же итог философский из этого опыта? Вот есть два замечательных коротких стихотворения. Одно называется «Сущность поэзии», а второй — «Закон мироздания».
ТП: Вы их прочтете…
ТК: Я всё-таки про поэзию сначала:
И в тайну всего живого
Не в силах проникнуть сами,
Мы зовём чудесное слово,
Начинаем писать стихами.
И мир открывается новый,
И жизнь, чем дальше, тем краше,
Идёт перед нашим словом,
Открытая словом нашим.
ТК: Поразительно, да? Жизнь, она перед словом, но, которую мы можем открыть только с помощью Слова. Это, по-моему, удивительное и, по сути абсолютно христианское мировоззрение. Хотя, люди, которые по букве закона подходят к тому, что говорил и писал Лев Николаевич, называют его гностиком, и того хуже, — позитивистом в науке.
ТП: И безбожником, наверное?
ТК: И такое есть. Но, это всё не про него. Он не был церковным человеком, конечно, но его сущность — абсолютно христианская. И вот закон мироздания, как он его понял. Хотелось бы закончить наш разговор этой строфой, ибо она лишний раз подтверждает вышесказанное:
Странно — с первых же минут
Люди друг ко другу льнут.
Льнут к своим все рыбы, птицы,
Звери ищут прислониться
К человеку и зверью,
Ищут в друге жизнь свою.
Все зависимо от всех.
Обособленность есть грех.
© Т.И.Ковалькова, 2023
© Радио «Россия», 2023
© НП «Русская культура», 2024
