Василий Филиппов (23 апреля 1955 — 21 августа 2013)
Эфир 18 ноября 2022: https://www.rtr.spb.ru/radio_ru/First_Person/news_detail_v.asp?id=37882
Татьяна Путренко: Итак, мы продолжаем говорить о петербургской поэзии 1970-80х годов.
Татьяна Ковалькова: Да, мы с вами договорились, что будем рассказывать о поэтах Бронзового века. Это не все живущие и пишущие авторы в 1960-80 годах. Как не все поэты, живущие и творящие в начале 20 века принадлежат веку Серебренному. Это отдельная тема. Как одну из основных черт их творчества, их жизни, я бы отметила — служение поэзии. Оно не связанно ни с карьерой, ни с материальными, какими-то благами. И, вот сегодняшний наш герой, конечно, один из выдающихся людей в этом смысле.
ТП: Хотя, имя Василия Филиппова, не очень широко известно.
ТК: Это совершенно верно. Потому, что его судьба — одна из самых трагических судеб, среди общего неблагополучия этой плеяды поэтов. И, в то же время, Василий Филиппов, оказался, как ни странно, наиболее востребованным среди пишущей молодёжи сегодня. То есть, он почти не известен читателю.
ТП: Читателям средних лет.
ТИ: И, средних лет в том числе, потому, что у них просто не было книжек. Его творческое наследие только-только начинает публиковаться. Вот издательство «Пальмира» выпустило недавно книжку Василия Филиппова — «Карандашом зрачка». Ранее издавались несколько книг: в петербургских издательствах «Красный матрос» и «ХХI век», и в московском НЛО. Ну, вообщем-то и всё. Я думаю, что в этом причина. А, читающая и пишущая молодежь, которая знает ситуацию, как бы изнутри, она, Василия Филиппова выделила одним из первых. На самом деле, и для меня его творчество тоже стало откровением. И этому есть объяснение. Как писал о нем Виктор Кривулин: «Василий никогда не читал стихи вслух».
ТП: В отличие от того же Ширали, о котором мы говорили.
ТК: Да. И Охапкин, и сам Кривулин, они были настроены на псалмопевческую струну. Вася был, во-первых, на 11 лет их всех моложе. Они 44, 45, там 43-го года, а он 55-го года рождения. Он был при них, как бы, мальчик-паж. Держался с большим достоинством в этой среде, всё время слушал и внимал, и внимал, и внимал. Поэтому, к нему было такое немножко отношение свысока. Даже в этой дружественной для него среде. Но, талант его, конечно, был замечен. А, дальше последовали уже трагические события. Несмотря на то, что поэзия Василия Филиппова тогда не звучала, она стала открытием. Это был настоящий верлибр. Даже не столько по форме,(хотя и по форме тоже),сколько по сути. Не было более свободного человека, который бы писал этим стилем : полупрозой, полупоэзией. Можно сказать, что до него не было прецедента на русском языке, когда бы верлибр использовался не в отдельных стихотворениях, но в потоке поэтической речи.(Имеется ввиду верлибр в чистом виде, а не «свободный стих»)
ТП: Но, при этом к верлибру и сейчас литераторы относятся очень по-разному, многие недолюбливают.
ТК: Недолюбливают совершенно справедливо потому, что он не получается. Потому, что эта форма, она очень апатична у большинства пишущих верлибром. А, вот, чтобы была такая напряжённость, такая подлинно поэтическая ёмкость, которая есть у Василия Филиппова, для этого верлибр должен быть внутренне оправдан. Иначе, это не верлибр.
ТП: Или, чтобы не казалось, что и я бы так мог, да?
ТК: Да. Я думаю, что стоит уже в качестве примера прочитать одно его лирическое стихотворение, но вот в такой необыкновенной форме:
Сегодня приедет дева.
В сапожке
Выставит ножку.
Сегодня дева приедет ко мне,
Руками и прической спеша ко мне.
Сумочка висит на ремне.
Встречу ее у метро –
Зева площадей.
Поведу ее в кафетерий
Пить кофе.
Достанет зеркальце из сумочки –
Напудрится, надуется,
Задует взгляд.
В темноте кафетерия будет звучать музыка
Итальянская.
Меня согревает кофе и жемчужинка
Твоих зубов.
Продавщица – Наташа – нальет нам кофе
И спросит: «Как живете?»
Мы живем!
Мы идем
В водоем –
Мой дом.
Я приведу деву в свой дом,
Где пустыня за окном,
Посажу ее на диван у окна,
Чтобы днем светила луна.
Мы будем разговаривать,
Друг друга кипятком стихов ошпаривать,
Листать листы-кресты,
На которых высечены письмена.
Дева сидит у окна,
Надкусив щеку-яблоко.
Я – рядом.
А над Ленинградом –
Зима.
Ножки девы в чулочках.
Тело – в сорочке.
И вся она, словно свернувшаяся на зиму почка
Дерева ног,
Шевелятся черви-пальцы в хризантеме руки.
Дева листает стихи.
Слова-колибри летают по комнате,
Пахнет холодом
И крахмалом-языком.
Мой дом.
Я провожу деву к ее дяде,
Который живет на соседней улице
В доме – жареной курице.
Я распрощаюся с ней,
И будет вечера сумрак в глубине ее аллей.
Я вернусь домой,
Чтобы спать или читать
Удавленницу-поэтессу.
А пока она не пришла,
Я лежу и пишу стихи о встрече,
Чтоб скорей наступил долгожданный вечер.
ТК: Василий Филиппов познакомился со всем кругом через Давида Яковлевича Дара, о котором мы не раз вспоминали. Он был на его семинаре. Там он увидел Кривулина, Миронова, Куприянова и других. Он из интеллигентной советской семьи. Папа его, Анатолий Кузьмич, был историк, доктор наук. Он был известным профессором археологом — трасологом, занимался наукой серьезно. Мама, Аделия Ивановна — кандидат химических наук, работала в институте. Конечно, в такой семье мечтали, что сын тоже сделает академическую карьеру. Он действительно поступил на биологический факультет ЛГУ и, проучившись год, всё бросил. Для семьи это был страшный шок. Бросил он из-за того, что почувствовал призвание служить поэзии. Тогда, как раз, действовал ещё религиозно-философский семинар Горичевой и Кривулина. Выпускался журнал этого семинара — «37». Вся эта стихия его увлекла. И, это была для семьи Василия трагическая ситуация. Они винили в последующей драме, именно вот эту среду, которая соблазнила их тонкого, красивого мальчика.
ТП: И ранимого.
ТК: И ранимого, да. Он действительно был необыкновенно, не брутально красив. Собственно, трагедия случилась, как я полагаю, не по причине «немотивированного срыва», как пишет Шенкер или даже сам Кривулин. Срыв был вполне мотивированным. И мотив был в семейном конфликте, который был гораздо глубже, чем «потеря сына для науки». Есть определённые свидетельства того, что между отцом и матерью происходила драма, и закончилось тем, что Вася, как мне кажется, вступился в этом конфликте за мать, совершив покушение на жизнь отца. Собственно, его тут же отправили в психиатрическую лечебницу. Ему было 25 лет, и шел 1980-й год. И вот с 25 лет, я считаю, начинается его крестный путь. Потом его выпустили.
ТП: И ненадолго.
ТК: Ненадолго. Да, за 1984-86 годы, пока он был на свободе, сформировался его неповторимый авторский стиль, узнаваемый. И, собственно, основная часть его наследия, то, что останется, несомненно, в анналах русской культуры, русской поэзии, создано именно за эти три года. Конечно, он писал много до конца жизни, но это уже другая история.
Была замечательный человек Ася Львовна Майзель, она была педагог и тоже участница литературного семинара Давида Дара. Она опекала Васю, забирала из больницы, вела с ним переписку, собирала его тексты. Нигде об этом не написано, но судя потому, что в архиве Пушкинского дома, куда попали рукописи Василия Филиппова, его тексты лишены каких-либо опознавательных признаков: нет ни разделов, ни названий стихов, сплошной поток сознания, такая летопись, — можно предположить, что опубликованное циклами, есть работа как раз Аси Львовны. Она первая систематизировала его тексты, увидев масштаб личности, и, в общем, оказалась и его первым архивистом. Письма, которые она публиковала в книге «Стихотворения Василия Филиппова» (СПб.: Петербург — XXI век, 2000), они, конечно, потрясают. В них зафиксирован момент начала отстранения Василия от видимого мира в «кожаных ризах» и переход к миру тонкому, существующему однако с ним в уловимом контакте. Это как бы взгляд Ангела на людей: и отстраненный и участливый одновременно. Потом, к сожалению, произошёл отрыв из-за болезни, на которую его обрекли люди, подобно человеку-амфибии, когда происходит полное погружение в воду, ибо потеряна возможность дышать лёгкими, как нормальному человеку. Именно это с ним произошло уже в последующие 20 лет.
А тогда, в начале 1980-х он пишет:
«Кроме ваших писем, я получил еще письмо от Сергея Ловчанского. Он пишет, что, если я не раскисну, то стану сильным. Но именно сильным я становиться не хочу. В слабости много внутренних преимуществ».
И, он, мне кажется, нашел это внутреннее пространство, именно в этот момент, за эти три года, которые он с блеском описал. Я соглашусь с Виктором Кривулиным, который написал, что аналогов в современной русской поэзии этому нет, этой невероятной свободе. При этом Василий очень интересовался богословием. По свидетельству Татьяны Горичевой, он делал доклады на их семинарах о святых отцах, будучи ещё двадцатилетним юношей. Его интересовала и философия и, конечно, неподцензурная поэзия. То, что ему удалось сделать,- открыть новое внутреннее пространство, поражает и удивляет.
Он был пронзительно точен в описании всех своих друзей и, даже отца. Вот четверостишие :
Мой отец — строитель будущего.
Но, с какой моральной основой?
Занимается плетением марксистских корзинок
В клинике имени Казановы.
И, на самом деле он точен по отношению ко всем. К Елене Шварц, у которой он часто бывал и ей посвящен большой цикл. Да и в отношении Охапкина и Кривулина. Это умный и внимательный взгляд. И там признаков болезни нет.
Как я уже сказала, главным было открытие внутреннего и обязательно одухотворенного пространства. При всем различии, с тем же Ширали, например, их сближает вот эта удивительная одухотворенность всего видимого мира. Стихотворение из цикла «Исайя»:
Пью крепкий чай,
Цветом схож с запёкшейся кровью.
Выпью и прильну к изголовью.
Буду читать толкование Ефрема Сирина на пророков,
Видеть его старое, заспанное око.
Перелистаю старческие страницы
Писателя-старца
Рукою из кварца.
Прозрачно-кварцевой рукой перегибаю страницы.
Соблазн — это девичьи ресницы,
Под ними неподвижная влага,
Словно ночью на дне парка
Ударит луч и станет жарко.
ТК: Здесь довольно длинный текст, но, это осмысление книг пророка Исайи. Последние 25 лет Василий практически не выходил из больниц. Он, всё-таки, был сломлен. Только друзья его забирали на короткое время, как бы в отпуск. Это было, что называется, доживание. Но, тем не менее, вот одно из поздних стихотворений, это уже 1990-х годов. Оно, как светящаяся тень что ли, того дивного его откровения. Такое короткое стихотворение:
Тихо, Господи, тихо
Так что хрустит на зубах повилика
Дико
В этом мире
Но я не один
Со мной моя комната
И книги
Толстые тома
Словно дома
Где скрывается тьма
Город где живые письма
Ходят по улице часы
Носят нательные кресты
ТП: В рубрике «Петербургский текст», с критиком Татьяной Ковальковой, мы говорили о поэте Василии Филиппове.
© Татьяна Ковалькова, 2023
© Радио «Россия», 2023
© НП «Русская культура», 2023
