Милутин Янич — философ, православный священник. Родился в 1980 году в Сербии. Окончил Петербургскую Духовную академию в 2004 году (кандидат богословия) и аспирантуру университета Беркли (США) в 2016 году (доктор философии). Занимается исследованием русской религиозной философии и культуры, вопросами взаимоотношений культуры и веры.1 Женат, имеет двоих детей.( Его жена Жозефина Янич — славист, специалист по творчеству Варлаама Шаламова.) В настоящее время преподаёт в университетском колледже Святого Игнатия в Стокгольме (Sankt Ignatios Folkhögskola).
****
Олег Охапкин принадлежал к группе ленинградской нон-конформистской интеллигенции, которая активно участвовала
в жизни религиозно-философского Семинара (Т.Горичевой и В.Кривулина на квартире 37). Охапкин родился в Ленинграде в 1944 (умер в 2008). Была одна легенда относительно его рождения, имеющая хождение в определённых кругах ленинградских нонконформистов, что с его рождением осуществилось предсказание отца Иоанна Кронштадтского, который предсказал, что в тяжёлые годы родится мальчик ангельской красоты и провозгласит Слово Божие погрязшему в грехах русскому народу.2
Марко Саббатини в своей работе об Охапкине развил мысль о пророческом призвании, написав, что поэт начал концентрироваться на религиозной теме в очень раннем возрасте. Охапкин воспитывался как верующий человек посещением церковных служб и пением в церковном хоре. Саббатини также пишет, что Охапкин вёл очень аскетическую жизнь: он жил как монах-отшельник на окраине Ленинграда в попытке подражать Христу. Как и другим поэтам ленинградского андеграунда, Олегу Охапкину не дозволялось официально издавать свои произведения в 1970-е годы.
Саббатини приводит общеизвестный комментарий одного редактора официального издательства того времени в отношении Охапкина: «Кому нужна ваша поэзия о душе и Боге». Идите работать на завод…». Конец его жизни был трагическим. Не имея защиты от госструктур, он оказался в психиатрической больнице, где страдал и духовно, и психологически.
В своих заметках о поэзии Охапкина Саббатини аргументированно показывает, что она служит зеркалом, отражающим его аскетический жизненный путь. Саббатини рассматривает его поэзию через призму юродства во Христе 3 настолько, насколько оно могло жить и быть реализованным в среде ленинградской подпольной интеллигенции в Советском Союзе 1970-х годов. Среди черт парадигмы юродства и в поэзии, и в творчестве, как пишет Саббатини,«были: разоблачение «гордости мира сего», предельный аскетизм, самоуничижение, мнимое безумие и злоупотребление плоти».4
Кривулин, комментируя поэзию Охапкина, также отметил идею отражения образа жизни Охапкина в его поэзии. Однако Кривулин больше фокусируется на видимых и эстетических аспектах этого отражения: «Любое жизненное обстоятельство, с которым сталкивался поэт, воспринималось им в контексте псевдосамолитургии,какой виделась Охапкину его личная жизненная история».4
Стихи Охапкина впервые появились во втором номере журнала «37» (февраль 1976). Это был цикл стихотворений, озаглавленный «Семь стихотворений из сборника «Моление о чаше». Стихи были написаны в 1970, но не были опубликованы до 1976.
В текстах Охапкина читатель может найти места, в идейном смысле связанные тремя центральными темами: смирение, покаяние, неизбывная любовь. Это особенно акцентировано в одном из семи стихотворений, названном «К душе своей». Из его контекста читатель может сделать вывод, что стихотворение было написано в моменты немощи автора, которая позволила ему созерцать жизнь и её смысл. В то же время через это стихотворение Охапкина следует признать строгим и обученным (воцерковлённым) православным христианином.
В начале стихотворения Охапкин ясно проговаривает тему смирения, ссылаясь на свою греховность, которую он соотносит с убеждённостью верующего человека в своей ничтожности.
В монологе, обращённом к своей душе, он спрашивает, следует ли ей взмолиться в страдании. Этот вопрос заставляет читателя подумать о положении человека в этом мире и одновременно роли души в процессе спасения. Охапкин осознаёт, что ничего не может делать без Божьего милосердия и Божьей воли. Его понимание смирения связано с телом, когда он оплакивает свою телесную зависимость от души. Его тело было покорным и слабым, но его душа — нет, и она способна покинуть тело. В этом осознании человеческого ничтожества тело связано с физической прочностью.
Люди фокусируются только на земной жизни путём осознания себя материальными существами и верят в свою физическую
мощь, хотя тело, в конечном счёте, будет ослабевать и окончательно исчезнет в смерти. Охапкин спрашивает себя, будет ли кому похоронить его тело, когда его физическая сила исчезнет и душа отойдёт?
Много ль жаловаться мне, душа моя? Вот я
Лежу в гриппе на сей раз <…>
Если к Богу отлетишь, кто мя похоронит?
Вопрос, связанный с погребением, продолжает тему смирения в тот момент, когда он осознаёт свою зависимость, но теперь
и от собственной слабости, и от престарелой матери, которая может оказаться слишком слабой, чтобы похоронить его тело.
В дополнение к этому, вопрос его погребения открывает читателю новую тему — тему неистощимой любви.
А ещё, и эта мысль страшнее могилы,
Мать-старуха жива… хватит ли ей силы
Схоронить меня, когда душа к Богу в руки
Попадёшь, не дотерпев распятия муки…
Он продолжает стихотворение пересмотром темы смирения, указывая на огромное искушение ленинградской интеллигенции своего времени — гордость. Он поворачивается к своей собственной душе и объясняет, что гордость была наибольшим грехом, который принёс страдание.
Охапкин, тем не менее, напоминает себе, что надо быть кротким. Это воззвание представляет его позицию в отношении третьей темы — покаяния, которая в случае Охапкина включает и молитву к Богу, и принятие своего жизненного креста со всеми битвами и искушениями.
С теологической точки зрения, только через принятие жизни как таковой и восприятия её на более глубоком уровне можно начать странствие по религиозному пути, которое, в конце концом, приносит утешение.
Попадёшь, не дотерпев распятия муки…
Гордость твоя, христианин, дух мой полунищий,
Не гордыня — горечь всех, живых твоей пищей.
А посему будь честна, душа моя, пой же
И на кресте, пусть одна, зато боли больше.
Стихи, написанные Охапкиным, часто напоминают молитвы с неизменной ориентацией на библейские образцы. В следующей части этого стихотворения он опять акцентируется на теме смирения в своей жизни. Через проживания своей единственной грешной жизни начался процесс покаяния. Таким образом, вторым важным моментом в этом процессе стало: действовать и идти вперёд.
О, Господи, молчанье
Достойно лишь одно сказать так ясно
Всё, что велел Ты мне, что ни оказалось,
Тем самым стало мной и оправдалось.
Я не скажу лишь главного, мой Бог,
Поскольку не язык, а сам я плох…
В стихах Охапкин передаёт свой выстраданный личный опыт через три основные темы, касающиеся религиозной жизни. Первая из этих важнейших тем — это вера его во Христа как Спасителя и Его Святое воскрешение. С богословской точки зрения, воскрешение Христа влияет на природу существования, ибо затрагивает само ядро образа жизни верующего человека. Жизнь, в её обновленной природе, получает иное значение, и это может быть названо Христианским экзистенциализмом. Например, в стихотворении «На смерть патриарха», опубликованном во втором номере журнала «37», он показал, как крепкая вера в Христово воскресение меняет личную жизнь путём привнесения в неё больше конструктивных и радостных мыслей.
Идея воскрешения помогает личности не думать о смерти как об абсолютном конце личного существавания:
Христова Пасха… Христос Воскрес!
Воистину с нами.
Тленный мрака покров разлез,
И свет грядущий сквозит в разрез <…>
Впервые опубликовано: Альманах «Охапкинские чтения» 2018, № 2.
Примечания
1. Основные публикации автора:
“Give to Caesar what is Caesar’s and to God what is God’s (Mat. 22:21): Testimonies from a Log-journal of Missionary Priest Tikhon Shalamov”. AATSEEL, San Francisco, CA. February 2-5, 2017
“The Poetic Justice of Mission in the Soviet Context; When Personal Conversion Becomes Public Narrative”. ASM, University of Northwestern – St. Paul, St. Paul, MN, June 17-19, 2016.
“Religious Specifics of Samizdat Zhurnal 37.” ACLA, University of New York, NY, March 20-23, 2014.
“Faith and Culture in the Nonconformist Context of Leningrad in the 1970s: Challenges of Religious Conversion and Samizdat Journal #37.” AATSEEL, Chicago, IL. January 9-11, 2014.
“Samizdat # 37 as Affirmation of Conversion to the Orthodox Faith among the Soviet Intelligentsia.” ACLA, University of Toronto in Toronto, Canada. April 4-7, 2013.
“Development of Religious Dissident Movements in Russia Between the End of 1950s to 1981.” Annual Meeting of Serbian Orthodox Theologians, School of Orthodox Christian Theology of University of Belgrade, Serbia, May 25-26, 2012.
“The New Model of Witnessing to Faith in the Soviet Society in the 1970s.” Conference “The Religious Underground in the USSR,” Shevchenko Pedagogical University of Chernigov, Ukraine, November 18-20, 2011.
“From Portrait to Icon, From Icon to Portrait” Monthly Meditation, https://myemail.constantcontact.com/Metropolis-News—November-2018.html?soid=1124447098718&aid=dsKe1fJQCq8 last seen May 2020
“The Place of the Religious-Philosophical Seminar in the Witnessing of the Orthodox Christian Conception of ‘Anthropos’ in Soviet Society.” Models of Personal Conversions in Russian Cultural History of the 19th and 20th Centuries,”ed. Jens Herlth and Christian Zehnder (Bern: Peter Lang, Series “Interdisciplinary Studies on Central and Eastern Europe,” 2015), 211-236.
“Religious-philosophical Seminar in Leningrad.” Keston Newsletter, 16 (Oxford, UK: 2012): 13-16.
“Why did Tatiana Goricheva Return to and Believe in God: An Example of Religious Conversion Among Soviet Intelligentsia in the 60s and 70s.” Zbornik Srpske Teologije za 2011 [Anthology of Serbian Theology for 2011] (Belgrade, Serbia: Institut za Teološka Istraživanja, 2011), 567-588.
“An Orthodox Understanding of Ecumenical Dialogue: Missiology and Ecclesiology in the Thought of Fr. George Florovsky.” Zbornik Srpske Teologije za 2010 [Anthology of Serbian Theology for 2010]. (Belgrade, Serbia: Institut za Teološka Istraživanja, 2010), 201-219.
2. Саббатини М. Пафос Священного Безумия в Ленинградском андеграунде.С. 349–3504, the Leningrad Religious-Philosophical Seminar 1974–1980: Music for a Deaf Age» (Поэзия и Религиозно-философский семинар в Ленинграде 1974–1980: Музыка глухого времени // Oxford: Legenda), которая вышла в свет в конце 2015 года. Кстати, на обложке этой книги размещена картина Натальи Жилиной «Нева» (1990). Блестящий текстологический анализ сделал профессор-славист Марко Саббатини, автор первого фундаментального исследования по «второй культуре» — «Quel che si metteva in rima»: Cultura e poesia underground-a Leningrado («Что рифмовалось»: поэзия и культура ленинградского андеграунда // Salerno, 2008). Его доклад «Мотив разлуки в итальянских стихах О. Охапкина» (написан в ночное бдение во флигеле Дома Державина) посвящён циклу «К Лидии» из любовной лирики О. Охапкина. Интересно, что в указанной монографии Марко писал об Охапкине как о «поэте-Иове», «поэте-избраннике».
Но взятый им на рассмотрение цикл написан хоть и в «элегическом раздумье»,но слегка иронично. Этот эффект достигается за счёт русско-итальянских рифм,что раскрывает поэтику Охапкина с новой стороны. Текст поэта и переводчика Аннелизы Аллевы — «Ключевые слова в поэзии О. Охапкина» при всей серьёзности лингвистического анализа получился очень поэтичным и воспринимается как самостоятельное произведение. Этот анализ выявил следующие слова:«тишина», «тишь», «тихий», «стихать», «молчание», «умолчание», «кольцо», «круг».
Интересно, что именно эти слова были обнаружены и другими исследователями. «Неудавшийся» комментарий Бориса Рогинского к стихотворению «В среде молчания» обнаруживает не только большую эрудицию автора в области русской поэзии, но и уникальное свойство поэзии Олега Охапкина — быть в единицу времени предельно трагичной. О путях молчания идёт речь и в докладе «Принцип прозрачности в лирике О. Охапкина» профессора из Новгорода Татьяны Игошевой. Текстологически доказательно обнаружилась связь Охапкина с родоначальником этого принципа в русской поэзии — Михаилом Лермонтовым и вслед за ним — Блоком. Интересно и то, что в итоге подразумевает этот принцип: прозрачность материального мира для духовного взгляда поэта. Это редчайший дар. Три сообщения были и о «говорении» Олега Охапкина.
Интереснейшая страница нашей литературной жизни, мало известная внутри страны и совсем не известная западным исследователям.
3. Юродивый во Христе — это человек, который сознательно отвергает любые материальные блага и служит Богу и людям, обнаруживая слабости общества и проблемы, с которыми оно сталкивается. Чтобы исполнять эту миссию юродивого во Христе, человек демонстрирует нетрадиционное поведение, которое ставит под сомнение все ложные представления общества и людей, живущих в нём. Юродивые были особенно почитаемы в Царской России.
4. Этот стиль жизни поэта обусловлен и определённым взглядом Охапкина на советское общество и повседневную реальность: «Юродивое поведение поэта выражает отторжение греховного мира советской реальности, которая нарушает божественный порядок. Согласно Борису Успенскому, „анти-общественное, двусмысленное поведение, этакий шиворот-навыворот, делает практикующих частью иного мира и выявляет неправду первого“» (Саббатини М. Пафос Священного Безумия в ленинградском андеграунде. С. 349–350).
5. Виктор Кривулин. Петербургская спиритуальная лирика вчера и сегодня (К истории неофициальной поэзии Ленинграда 1960–80 годов. С. 104).
На заставке: А.И.Куинджи. Христос в Гефсиманском саду. 1901.
© Fr. Milutin Janjic, 2018
© НП «Русская культура», 2022
