Виктор Борисович Кривулин

18.03.2023

839

Виктор Кривулин (9 июля 1944 – 17 марта 2001)

ЭФИР 6 мая 2022 https://www.rtr.spb.ru/radio_ru/First_Person/news_detail_v.asp?id=35529

Татьяна Путренко: Итак, мы в прошлый раз говорили о такой символической фигуре Бронзового века русской поэзии, как Костя Кузьминский. А, сегодня?
Татьяна Ковалькова: А, сегодня, я думаю, что по степени значимости во второй культуре, стоит поговорить о Викторе Борисовиче Кривулине.
ТП: Недавно от нас ушедшем. Более или менее недавно…
ТК: Ну, это было достаточно уже давно, в 2001 году.
ТП: В XXl веке, в отличие от многих других, о ком мы говорим.
ТК: Почти 20 лет уже… Я думаю, что первым делом для многих, кто хоть немножко интересовался современной культурой, рок культурой, Виктор Борисович выплывает из кадров фильма Алексея Учителя «Обводный канал», когда он со своей тростью, немножко покачиваясь, двигается весьма стремительно для человека, у которого были проблемы с ногами. Он двигается вдоль Обводного канала с развивающейся своей львиной гривой. В этом фильме был небольшой эпизод о знаменитом журнале «37». Он документально запечатлел для истории подвальную квартиру 37, войти в которою можно было и через окно, где проходили религиозно-философские семинары. Их вели Кривулин и Горичева. Виктор Борисович вёл литературную часть этого семинара, а Татьяна Горичева — философскую. Но, этим, пожалуй, и ограничивается всё знание о нём для большинства современных читателей. Потому, что было издано всего 4 или 5 книг, очень небольшими тиражами, с большим промежутком времени. Это парижский двухтомник, изданный Татьяной Горичевой (1988), «Концерт по заявкам»(1993), «Охота на мамонта»(1998), «Стихи после стихов»(2001), «Воскресные облака»(2017) и ещё ряд совсем небольших книг-брошюр. Они – утешение для тех, кто знаком с его творчеством, но для тех, кто слышит это имя впервые, к сожалению, не дают представления о его поэзии. Внутри второй культуры, не будем употреблять слово «андеграунд», потому, что сами участники этого литературного процесса категорически отказывались от этого слова… Оно появилось в Перестройку…
ТП: Оно не благозвучное ещё! Метро чем-то напоминает…подземелье.
ТК: Подполье, подземелье и прочее такое. Не было никакого психологического слома в «подполье». Напротив! Они были активными, хотели быть на виду, но так сложилось, что этого им не позволили.
Виктор Борисович изначально занимал вездесущию позицию. Он был не только очень глубоким и оригинальным поэтом, но и филологом. Он закончил филологический факультет Ленинградского Университета. По его словам, это давалось ему довольно тяжело.
ТП: Потому, что такое, казарменное положение, наверное, не очень нравилось.
ТК: Ну, да. Он поступил на факультет иностранных языков (английский, итальянский), но не продержался. В итоге закончил русское отделение. Диплом писал по Иннокентию Анненскому, которого терпеть не мог.
ТП: Ну и, которого в те годы не очень-то и признавали.
ТК: Может быть из протестных соображений. Но, тем не менее, к филологии, как к науке, он питал склонность. Он написал большое количество серьёзных статей по творчеству Мандельштама, Джойса, Баратынского, которого боготворил. Он считал себя продолжателем вот этой линии. Из XIX века один Баратынский им брался в оборот.
ТП: То-есть, ставил его выше Пушкина?
ТК: Да, конечно. И совершенно, по его собственному свидетельству, вычеркивал остальных авторов XIX века.
Вот интересно, что в автобиографии, которая опубликована, как раз в антологии Константина Кузьминского, он пишет, что: «Духовными учителями считаю живопись и музыку. Менее всего то, что лежит в области, собственно говоря, поэзии. Больше всего я обязан Вермееру Дельфтскому, Яну Ван Эйку, Пьеро делла Франческо, Хуану Миро, Кандинскому, Шонбергу, Битлз, Баху, Перголези».
ТП: Ну, не плохой выбор.
ТК: Не плохо, да. «Ненавижу XIX век в совокупности. Из поэтов больше всего ценю Баратынского, Фета, Ходасевича, Мандельштама и Хлебникова. Из писателей — Стерн, Гофман, Гоголь, Белый, Джойс. То, что можно понять по-русски, из Джойса. И, Венедикт Ерофеев. Своим непосредственным учителем в области поэтической техники непосредственно считаю Бродского и Кузьминского. В духовном плане многим обязан Моранди и Андре Бретону. Непосредственным духовным учителем считаю Михаила Шварцмана, каковой является и моим крёстным отцом. Я крестился в 35 лет в Москве, в Спасо-Преображенской церкви, верующий».
Вот это то, что Виктор Борисович написал о себе, это анкета 1975 года. Надо сказать, что в отличие от большинства поэтов этого круга, Виктор Борисович единственный, который породил учеников, скажем так. Он, собственно, зарабатывал преподаванием, подготовкой в ВУЗы по русскому языку и литературе. Поэтому, именно вокруг него была молодежь. И не только молодежь, которая хотела приобщиться к академической науке, но и поэтическая молодежь. Вот в частности, я считаю, что из ныне живущих и творящих наших современников, одним из самых выдающихся поэтов этого круга является Жанна Дмитриевна Сизова. Это действительно следующее уже поколение.
ТП: Уже, как мы говорили, из «Железного века».
ТК: Да, уже из Железного. Кривулин был таким наставником молодежи. Он действительно очень любил своих, так называемых, учеников. Не открещивался, когда его называли учителем. Был чутким и внимательным. Он мог с ними общаться, как с подружками. Я не оговорилась. Он был подружка для них, не только наставник поэтический.

Интересно, что Виктор Борисович настаивал на своих корнях. Видел Промысел в странных соединениях крови. Например, по отцу. Его отец был настоящим евреем, то есть получившим иудаистское религиозное образование. Закончил и хедер, и школу раввинов. Он был родом из Могилёва — Борис Афанасьевич Кривулин. Но, через два года после этого, он поступает в советскую милицию в 1922 году.
ТП: Да вы что?
ТК: Да. Виктор всегда очень с большим энтузиазмом приводил этот факт, подчёркивающий, на его взгляд, странность и своей жизни, и поэтики. А, с другой стороны, его мать (по отцовской линии) была потомком графского польского рода Беляцких. Этот его дед тоже был совершенно авантюрным персонажем. Он растратил полковую казну и, чтобы поправить дела, был вынужден жениться на богатой еврейской невесте. По отцу и по матери два авантюрных рода соединились…
ТП: Ну, да. Эти гены не могли пройти мимо…
ТК: Да. И получилось вот то, что получилось… Любопытно, что Кривулин, свою родословную ни только не скрывал, напротив, делал из этого такой вот артистический жест. Но имея такие предпосылки, дальше был его личный выбор. И, личный выбор, такой. Я приведу самое хрестоматийное его стихотворение, которое знали все во второй культуре. Просто наизучить. Оно называется » На крыше».

Из брошенных кто-то, из бывших,
не избран и даже не зван,
живёт втихомолку на крышах
с любовью к высоким словам.

Невидим живёт и неслышим,
но как дуновенье одно…
Не им ли мы только и дышим,
когда растворяем окно?

Он воздух всегда безымянный,
бездомный всегда и пустой,
бумаги сырой и тумана
давно забродивший настой.

ТК: Это довольно длинное стихотворение, но вот эти три строфы все знали наизусть. И, конечно ещё, говоря очень сжато о сути поэтики Кривулина, о его вкладе в русскую литературу второй половине ХХ века, надо говорить, что это действительно поэт логоса. В широком смысле.
ТП: Мысли, философиии…
ТК: И мысли, и философиии, с одной стороны. Но, с другой стороны, для него логос был таким кодовым понятием, которое раскрывало суть вещей. Узнать логос вещи, означало познать и её суть. Не так, как она явлена нам, а такой, как её задумал Бог. Если помнить об этом, читая довольно сложные тексты Кривулина, то это может быть ключом к их пониманию. Как раз Жанна Дмитриевна Сизова…
ТП: Ученица Виктора Борисовича.
ТК: Да, ученица Кривулина. Она написала замечательный цикл о поэтах Бронзового века, где попыталась объяснить их поэтику с точки зрения сопротивления. Каждый поэт сопротивляется чем-то своим обыденному сознанию. И, вот как она пишет:
«Здесь мы подходим к главному тезису, касающемуся поэзии Кривулина, идеи сопротивления, понимаемой, не только в социально историческом смысле, как борьба с явным врагом или ложными идеями, но как аскетическая практика, в которой поэзия оказывается её составляющей».
Для Кривулина, с помощью поэзии ухватить суть явления, суть вещи, да и описать то, что неописуемо по идее словами – это была главная творческая задача. Ещё второй основной мотив, которым Виктор Борисович украсил, скажем так, русскую литературу, — это его возврат к архаизму. «Пью вину архаизмов»- это первая строчка также одного из самых известных его стихотворений. Она стала метафорической в этой среде, потому, что, если выбросить XIX век, то остаются XVIII и «Серебренный» — начало XX. Поэтому соединение восемнадцатого с двадцатым веком было очень важно для Кривулина, также, как и для Охапкина. Но, Кривулин, мне кажется, глубже разработал эту тему. И вот как в поэтическом аспекте она звучит:

Пью вино архаизмов. О солнце, горевшем когда-то,
Говорит, заплетаясь, и бредит язык.
До сих пор на губах моих – красная пена заката,
всюду – отблески зарева, языки сожигаемых книг.
Гибнет каждое слово, но весело гибнет крылато,
отлетая в объятия Логоса-брата,
от какого огонь изгоняемой жизни возник.
Гибнет каждое слово!
В рощах библиотек
опьяненье былого
тяжелит мои веки.
Кто сказал: катакомбы?
В пивные бредём и аптеки!
И подпольные судьбы
черны, как подземные реки,
маслянисты, как нефть. Окунуть бы
в эту жидкость тебя, человек,
опочивший в гуманнейшем веке!