Михаил Осипов. Воспоминания. Часть 1

Париж, 10 августа 1939 г.

Жизнь моя перевалила за вторую половину, а мысль все настойчивее и упорнее возвращается ко временам моей юности.

В родном доме я прожил лишь около 1/5 своей жизни, и половину ее провел вне пределов Родины. Таким образом, моя жизнь во всех ее проявлениях осталась вне поля зрения тех, кого она могла интересовать. Боясь, что можно закончить свои дни на чужбине и многое умрет со мной, того, что должно быть известно тем, с кем так красиво начата моя жизнь, и с кем вот уже столько лет мировые события не позволяют общаться, я решил записать свою жизнь.

Привожу даты и места не для того чтобы запечатлеть все в анналах истории, а для того, чтобы не витать вне времени и пространства.

Считая, что каждый уважающий себя культурный человек должен знать своих предков хотя бы по двум побочным линиям я приступаю к записи своей жизни с задачей изложить в хронологическом порядке, правдиво всё, что касается меня, моих переживаний, желаний, стремлений и наконец то, что я получил от жизни. Умышленно опускаю материал, который составляет тайну и должен умереть со мной. Ведь у каждого человека есть уголки, куда он никого не пускает.

Мы не живем вечно, но наши потомки будут жить вечно и так хорошо знать, а кто такие были мои предки, что они сделали для меня — потомка и для других.

Записки литературно не обработаны. Лицо, к кому они попадут, прошу их не уничтожать, а переслать, буде то по условиям времени возможно, по адресу:

Осиповым
Russie. гор. Днепро-Петровск
(бывш. Екатеринослав)
Херсонская № 58.

(Примечание: имена некоторых лиц будут скрыты под инициалами вымышленными).

Чем ближе я буду подвигаться к сегодняшнему дню (1939), тем меньше я буду касаться лиц, меня окружающих, и событиям давать оценку, т. к. беспристрастно судить и давать объективную оценку можно лишь о том, что давно прошло, что перестало остро волновать, это подобно истории, которую потомки пишут правдивее, чем современники.

В середине XIX века в гор. Николаеве жила тихо и мирно молодая чета потомственных дворян Херсонской губ. Степан Ильич Осипов с женой Анной (по рождению Губановой). Тихая жизнь была нарушена Севастопольской войной. Со снятыми с судов орудиями мичман С. И. Осипов оказался в числе защитников города. Война закончилась получением Георгиевского креста и сильным ранением в грудь и лицо, потеряно не полностью зрение. О службе во флоте не могло быть и речи по состоянию здоровья, пришлось подать прошение о переименовании в чиновника и назначение на службу более подходящую. Переименование состоялось и деда назначили заведовать артиллерийскими складами. Потекла опять мирная жизнь.

Среди четырех детей Петр (мой отец) отличался живым характером, недюжинными способностями и большой ленью. В возрасте 7 лет мальчика отдали в школу. Ученье подвигалось медленно и к 17-ти годам молодого человека ввиду громкого поведения и тихого учения пришлось взять из школы. Почти год вынужденного бездействия не прошел даром, и Петр Степанович обдумал свое положение. Со свойственной ему энергией решил приняться снова за учение, на этот раз дома, дабы держать экзамен за гимназию. 1 1/2 (полтора) года работы и экзамен экстерном сдан. А теперь ему следует отбыть воинскую повинность, а затем устроится на службу. П. С. поступил вольноопределяющимся 1-го разряда в воинский Замойский полк. Где батальоном командует Подполковник Пахомов, с сыном которого К. Ф. Пахомовым, я жил в одной палатке в Галлиполи в 1920–1921 гг., и которого мой отец репетировал по назначению, в былое время, его отцом на роль батальона.

По окончании военной службы отец поступает на гражданскую. Длительный период жизни молодой человек ничем не отличается. Затем ссора с отцом и решение выйти в отставку. Внезапный отъезд из дома в «неизвестном направлении». Местом нового поселения выбрал гор. Екатеринослав — почему, на этот вопрос П. С. ответа дать не мог.

Прибыл в Екатеринослав с запасом денег ниже минимума. Второй раз в жизни обстоятельства заставляют П. С. хорошо подумать. Томимый неизвестностью будущего, которое не могло рисоваться уютным в чужом городе с ограниченными средствами, невозможность вернуться домой (чему препятствовало самолюбие) заставило его вновь подать прошение на Высочайшее имя о принятии на гос. службу. В ожидании благоприятного ответа деньги подходили к кончу и был такой момент, когда нужно было лишь пить чай да есть черный хлеб и то в ограниченном количестве. В это время отец жил близ вокзала и часто посещал церковь, не помню какого святого, много позже отец, уже будучи женатым и имея детей, ходил туда же и вспоминал как он в тяжелые минуты своей жизни здесь молился. Долгожданный ответ пришел, отец назначен делопроизводителем Губернского Правления. Можно было как-то устроиться. В то время отец начинает подумывать о женитьбе. Его товарищ по службе ввел в дом вдовы почившего полковника, потомственного дворянина Антона Макаровича Сербинова. Вдова Серафима Сербинова с дочерями Дарьей и Домникией жили в маленьком домике, что на Херсонской ул. № 60 (теперь 58).

Вдова жила на незначительную пенсию. Дочь Дарья окончила школу Общества попечения о женском образовании. Где в описываемое время была учительницей руководителя. Учительствовала всего семь лет и много позже жалела, что по требованию мужа сейчас же после свадьбы бросила службу. Прослужив бы еще пять лет, имела бы право на получение ничтожной пенсии. Выемка этой пенсии больше удовлетворяла бы гордые чувства Д. А., чем возможность осязать ее материально.

В доме вдовы бывало много молодежи, которая усиленно ухаживала за девицами. Дарья Антоновна была предметом внимания сначала юного помещика, прельщавшего ее главным образом имением. Просил руки, обещая в случае согласия до свадьбы перевести половину на ее имя. Роман не увенчался успехом, жених не нравился. На сцену выходит окончивший семинарию Владимир Н., этому как будто больше повезло и дело налаживалось, не случись появиться в доме П. С. Судьба Д. А. была решена. Молодые люди полюбили друг друга и несмотря на невозможно ревнивый характер жениха, умудрившегося разогнать всех поклонников. Свадьба вскоре состоялась.

Обряд венчания состоялся в домовой церкви. Следует быть отмеченным, что по распоряжению жениха никого не пускали в церковь без пригласительного билета. Это выяснилось потом после свадьбы. Многие желавшие попасть в церковь не могли. Свадьба состоялась в июне 1894 года. Через установленный законом срок Бог наделил счастливое семейство дочерью нареченной Лидией (апрель 1895). Следующий ребенок — я 30.XII.1897 г. Затем Анна 1899, Александр 1901, Таисия 1903, Георгий 1906.

На каждого ребенка получалось свидетельство о дворянстве, по приказу Департамента Герольдии из Херсонского Дворянского Депутатского Собрания.

Жизнь в семье была слажена. Отец и мать оказались людьми трудолюбивыми и скромными. Несколько лет спустя после свадьбы отцу удалось построить дом, и семья перешла в более обширную квартиру. Освящение дома было событием, на которое съехалось не мало гостей. Каждые два года исправно Бог наделял семью ребенком. Все дети были скромны, ничем себя не проявляли в смысле огорчений, и казалось доставляли родным радость и утешение. Шалости были невинны — по летам. Семья жила укладом патриархальным поистине по наказу старины. «Род и старшинство в ряды» — эти слова не звучали пусто, а передавались с полным значением, произносились высокопарно, сказать с «династическим» значением. Такой пример могу привести: еще мальчиком отец подвел меня к иконе Спасителя, указывая на нее сказал, что ее дед снял с корабля и передал ему — старшему сыну, он же — опять должен передать ее мне, как старшему, я же, памятуя заветы своих предков, должен творить так по завещанию. Дух воспитания строго определенный: утром рано перед и после еды все творили молитвы и делали это не из принуждения, а искренно веруя в необходимость. Праздники строго соблюдались, посты не все и не всеми. Отец с ранних лет прививал качества порядочности, учил, что человеческое достоинство возлагает на нас великий долг — уважать в каждом другом человеке человека, т. е. его человеческое достоинство, и позволивший себе нарушение этого долга, унижает и оскорбляет самого себя. Мать прививала кротость и послушание. Если чем и нарушалась тихая жизнь, то только приступами ревности отца, что доставляло не мало страданий матери.

В семье мать в моем представлении была человеком, к которому больше всего подходит сравнение: «Драгоценные камни сами не излучают свет, но если луч попадет на него, то камень играет как радуга». Семья наша была типичным представителем служилого дворянства, не имевшего ни родового ни благоприобретенного имущества, придававшее в прежней России столько весу. Единственное наследие для моей самостоятельной жизни от отца была фамилия, не считая, конечно, дорогих заветов для честной жизни, заложенных в здоровую душу. Отправляя меня в 1917 году (февраль) на самостоятельный путь из дому, отец благословил меня иконой Спасителя — иконой, которая должна была быть передана дальше в род, но, к сожалению, этого завета я не могу исполнить пока: во-первых, потому, что при бегстве из Обояни в декабре 1917 года я ее оставил в вещах, которые дал на сохранение, целы ли они еще? Поиски этого образа составят одну из моих задач по возвращении в Россию. Вторая причина, к великому моему сожалению я, вероятно, не оставлю после себя потомства. Эта горечь моей души, которую до сих пор (август 1940) в моей жизни никто не мог уничтожить.

У нас всегда жила сестра матери, наша тетка Домникия Антоновна. Семья росла и достигла внушительных размеров — 3-х взрослых и 6 детей. Служба отца двигала его медленно по иерархической лестнице. В 1902 г. его назначили Начальником Екатеринославской Губернской Тюрьмы, пришлось переехать в казенную квартиру. Еженедельно мать со всеми детьми ходила смотреть «как дома». Это время для ее семьи было беспокойным. Сама служба не сулила ничего радостного. Наступил 1904 год. Происходят волнения в городе и бунты в тюрьме, жизнь в страхе, перед тюрьмой расположены в боевой готовности 2 роты. Последствием бунта была смерть одного из моих братьев из двойни — Николая. Всё это так подействовало на мать, что последняя настояла на отставке отца, несмотря на пришедшее повышение по службе — помощник тюремного инспектора. Мать настояла, отец вышел в отставку. Семья вернулась в свой дом — можно было вздохнуть свободно. Не прошло и полугода отец получает новое предложение в Пермь, на этот раз мать наотрез отказалась следовать за ним, пришлось отказаться. Всем надо было что-то делать, доходы дома не велики, пенсия тоже. Теперь Степанов поступает в страховой отдел Екатеринославской Губернской Земской Управы. На этой службе ему пришлось закончить свои дни. Во время войны 1914 г. отец порывался служить, конечно не в качестве бойца, для этого он был уже стар, а по администрации, но теперь мать лишь подтрунивала над ним, говоря, что стар и должен сидеть дома. В 1906 г. я начал учится, в 1907 г. поступил в 1-ое Реальное училище. В успехах не заслуживал похвалы. Дома мать всегда занята хозяйством, тем временем отец занят службой. Пришлось подумать и определить меня в корпус. Так как мой дед был герой Севастопольской войны, то я имел право учиться в корпусе на казенный счет. Прошение было отправлено на Высочайшее имя. В то же время все имеющиеся пружины были нажаты, а так как мы были в положении бедных родственников в отношении просимых, то просьбу уважили, но назначили в первый попавшийся корпус — в Ярославль, что в 1200 верстах от Екатеринослава.

В первой половине августа получается телеграмма с штемпелем «Высочайшая», она коротка и ясна: «Доставить сына в Ярославский Кадетский Корпус». Мать в слезы. Сборы заняли два дня и через пять дней я уже в Ярославле. Экзамен сошел гладко. Я принят. Отец оставляет меня. День дан мне, чтобы в форме побыть с родными и затем остаться до Рождества.

Корпус, в который я попал, имел славу не Бог весть какую. До 1895 г. это была школа кантонистов, в 1897 — Военная гимназия и потом Кадетский Корпус. Старинный город Ярославль расположен на р. Волга при впадении реки Которосль. Город богомольный, много монастырей и храмов, старинной постройки, поистине может быть назван музеем-городом.

В корпусе сохранились старые «славные» традиции, которые усердно искоренялись. Здания растянуты вдоль всего квартала и, как ходила легенда, переделано из конюшен. Удобства по тем временам были. Освещение керосином, отопление дровами и в печах. Подъезд невзрачный, приемная со старинной мебелью, помещения просты и удобны.

Меня привели в эту самую приемную, чтобы вести переодеть меня в форму. По несколько человек нас берет солдат и ведет в цейхауз, откуда со свертком своих вещей и во всем военном, и нет только погон, которые нужно заслужить в дальнейшем, нас ведет обратно к родным, дабы через сутки нас привели и на этот раз уже для длительного пребывания в четырех стенах. Дабы проделать обратный путь к отцу, мы должны были пройти через зал, где нас у дверей поджидали уже кадеты, они с остервенением набрасывались на нас и что-то срывали, как потом выяснилось, срывали перемычки погон, они нам не нужны, т. к. погон, как я сказал, мы не получили и их надо было заслужить. Перепуганные новички не понимая, в чем дело, пугались, правда, через год проделывали сами описанное с очередными вновь поступающими.

Придя в приемную к отцу мы отправились в город. На душе тоскливо не было, я был у порога новой жизни и было просто интересно. Отец давал лишь наставления, боясь чего-нибудь не забыть. Покупать почтовую бумагу, об остальном должна была заботиться казна. На другой день утром отец привел меня в корпус, здесь я уже осознал, что наступил момент новой жизни, и я остаюсь один и с родным домом меня разделяет больше 1000 верст. Все же хотя и всплакнул, но расставание перенес стоически. Отец уехал. Быстро приведя свои мысли в порядок, я аккуратно стал присматриваться к обстановке и людям, окружающим меня. Был август 1908 г.

Помня обещание, данное отцу, я на другой день сел писать письмо, но не знал, как его начать, перечислять всех как-то получалось много, найти что-то общее помог, на мое счастье, мой сосед по парте — Дубровицкий, он тоже решил писать письмо. Он был с севера, и, конечно, во многом был не таков, как я. Начал он письмо «Дорогие родители». Слово «родитель» или «родительница» типичные для севера, но я, ничто не слушаясь, решил это обращение принять. К новой жизни я привык быстро. В классе было 2 отделения, ввиду большого количества решили сделать 2-е отделение. Конечно каждый офицер отдавал то, что считал худшим, в число худших попал и я, хотя сам не могу объяснить, что могло создать такое впечатление у офицера. Отделенный офицер у меня стал Капитан Петров. Человек живого характера и доброго сердца. Получив в командование такое отделение, он с усердием принялся за нас и много внимания уделял гимнастике, что создал некоторую славу как себе, так и отделению. По гимнастике мы шли в голове. Занятия, учение и постоянный надзор не давали нам скучать и черные мысли сами собой от нас улетали. Правда, надо сознаться, я от природы сентиментальный, иногда бывало размечтавшись вечером в постели, обильно смачивал подушку слезами. Не прошло и 2-х месяцев, как в корпус приехал отец проведать меня, привез из дома все, что мог захватить, — пирожки, ватрушки, варенье, коржики и много всякой сладкой снеди. Не могу описать, как радостна была встреча. Все же надо отдать справедливость, всё я переносил стоически и считал, что раз меня привезли сюда, значит так надо. Все же говорил, что мне здесь хорошо, впрочем, так оно и было, все же, воспользовавшись таким вопросом, я мог рисовать в тонах непривлекательных. Для поездки домой на Рождество Христово за мной приехал опять отец. Радостный отъезд и встреча дома, но через 13 дней надо было возвращаться. Мать начала плакать с утра, временами можно было думать, что оплакивает умершего, а не человека, уезжающего на 4 месяца. Дома, по причине ли постоянного отсутствия, я был почти любим. Это положение меня тяготило и сердило, я не любил, когда меня выделяли из среды других. И странно, насколько я был за равенство в своей семье, настолько потом в жизни я любил, чтобы меня выделяли, считали лучшим. Всем я сказал, что был любимцем тетки. Эта тетка смертельно не любила моего младшего брата Шуру, за которого мне иногда было обидно и иногда я пытался за него вступаться. Но поразительно, как провидение наказывает людей. По воле судьбы я не живу дома, а тетка на старости лет (начиная с 1939 года) вынуждена жить в семье того, кого она ненавидела. Я думаю, если у нее душа такая, как у меня, то она, наверное, до сих поря терзается за свое к нему несправедливое отношение. И так в жизни часто. Бог видит правду, да не скоро скажет.

Помни всякий, что за свое недобро всех видов ты получишь, что заслужил. Когда — это вопрос другой. Итак, в сопровождении отца я еду опять в корпус. В Москве остановились на день, утром едем ее осматривать. В 6 часов вечера отец отправляется со мной к какому-то своему бывшему сослуживцу, не помню его фамилии, и в 9 часов вечера выезжаем в Ярославль. Едем лесами, природа севера прелестна, всюду дома из дерева, почерневшие от времени, навевают грусть, но все же есть своя красота. Утром в Ярославле в 6 часов утра, днем еще рано отец приходит ко мне, и я остаюсь до лета.

Пасху провожу в корпусе. Говенье на 4-й неделе, кормят постным 1, 4 и 7 недели в остальные среды и пятницы пост. Перед Пасхой заутреня и обедня и в 4 часа утра разговенье. Все дни проходят как бы вне меня, всё время мыслями дома, всё вспоминал стол пасхальный, время распределения дня и всё, что в такие дни происходило дома. Быстро наступило лето. Исправно перешел во 2-й класс, за мной приехала тетка Д. А. Летом отец непрестанно начинает со мной беседовать о том, что каждый человек должен хорошо знать свою родословную, а не быть «без рода и племени», он сравнивает с солдатом, который гордится, что служит в хорошем полку, потому что его предки по службе отличились в бою. Теперь Степанович говорил, что каждый должен знать своих предков потому, что сознает, что несет знамя, переданное ему его предками. И еще потому, что мы должны чтить память своих отцов и дедов. Для иллюстрации он предложил спросить своих приятелей, кто их были предки и оказалось, что большинство не имеет о них представления. Зерна попали на благодатную почву, сам стал интересоваться прошлым, о многом расспрашивал. Мне было приятно, что отец ведет со мной серьезные разговоры, и я сам становился солидным. Быстро пролетело лето и снова в корпус. К началу октября корпус стал готовится к встрече Великого Князя Константина Константиновича — Главного Начальника военно-учебных заведений. Приезд Великого Князя внес большое разнообразие. Нас маленьких интересовала блестящая свита его сопровождавшая, высокий царственный вид придавало ему всё, что требовалось для его личности. Великий князь был у нас на уроках, мне посчастливилось, Великий князь сидел со мной рядом за партой. Кадеты отвечали в общем ничего, если принять во внимание, что незнание многих нужно приписать страху кадета, отвечавшего в присутствии Великого князя. В зале в свободное время, когда бывал Великий князь, мы его обступали и с ним беседовали. Свита в таких случаях стояла поодаль. В младшей роте он требовал к себе самого маленького и рал его на руки. Из роты он не уходил пешком, а как только он заявлял, что ему нужно идти и направлялся к выходы, мы, крича «ура», подхватывали и уносили, несмотря на его предостережение «уроните», его несли до дверей. Всё его отношение к нам располагало нас, и мы искренно относились к нему, любя его. После его отъезда нам раздали автографы, написанные Великим князем. Надо заметить, что хотя о приезде были предупреждены, но не было никаких улучшений в быту специально для его приезда. Кормили также, платье то же, только всё было подтянуто немного, как для прибытия высокого гостя.

Я до сих пор еще не описывал распределения дня. Вставали в 6 часов утра. Подъем происходил по трубе или барабану, в спальню входил трубач, и по команде дежурного офицера «играй», горнист начинал играть на своей немузыкальной трубе. Наверное, только потому что она была так немузыкальна, в Добровольческой Армии ее заменили в пехоте кавалерийской трубой. Встав, нам давалось 45 минут на чистку и приведения себя в порядок. 6:45 молитва «Отче наш» и тропарь святому пели ротой хором. В 7 часов чай. В 7 с четвертью (1/4) до 7:45 утром повторение уроков. 7:45 — 8 часов — прогулка, от 8 до 11 часов — три первых урока, в 11 с четвертью (1/4) — завтрак: мясное, два куска черного хлеба, чай и 1/2 булки. От 12 до 3-х — три урока, из них один строевой. В 3 1/2 часа дня — обед: три блюда. От 4-х до 6-ти — свободное время, прогулка и пр. Я во всех классах час из этих двух был занят музыкой, пением или «ручным трудом» — столярное дело. С 6 до 8 часов с перерывом в 10 мин вечерние занятия, в 9 часов — ужин и чай, и спать. Как видите, время распределено так, что не скучать, не бездельничать нельзя. Итак, я во 2-м классе (3-я рота). В этом году произошел случай, заслуживающих быть отмеченным. Большинство детей были сыновья офицеров. Я и еще двое, как выяснилось впоследствии, были сыновья чиновников — штатских.

А Вы знаете, что в довоенной России (1909–1910 гг.) антагонизм между военными и штатскими был большой. Это способствовало не укреплению нации, а ее разъединению, ведь служба была почетна на всех должностях, а не только в армии, но действительность была другой: военные презирали штатских и передавали это презрение всем, с кем они соприкасались. Среди барышень и дам военные пользовались большим успехом, штатских называли карандашами, штафирками и пр. Посмотрите романы, где описывается прибытие кавалерийского полка на маневрах в уездный город. Дамское население города моментально оживало, знакомые, женихи забывались; мужья начинали презираться своими женами; хватались за головы, не зная, что им надеть; жаловались на судьбы, на загубленную свою жизнь со штатскими людьми. Рисовалось в своем воображении счастье, какое им сопутствовало, если бы муж был один из красавцев прибывшего полка. Это разделение и взаимное скрытое отталкивание разных, скажем, профессий было у большинства. Священника интеллигента называли «попом». Такие настроения отцов передавались и детям. Когда выяснилось, что я сын штатского, ко мне моментально изменилось отношение всех, но дело кончилось в мою пользу. Особенно изводил меня занимая Борисенко — силач и толстяк, подвернувшись очередным приставанием ко мне, когда я был не в духе, я развернулся и, говоря грубо, дал оплеуху. Сдачи не получил, но отношение все же сразу ко мне изменилось.

Летом мы гуляли на плацу — для каждой роты отдельный, и играем в мяч — лапту. Зимой каждый из классов строит из снега на одной из сторон крепость, после долгого приготовления обе стороны сговаривались и назначался день штурма. Заготовлялись в большом количестве снежки и начиналось сражение, т. к. крепость по самому своему назначению должна быть готова к длительному сопротивлению, то в первый день не всегда кто-либо одолевал и дело затягивалось на недели, конечно прерывалось всякий раз, когда нас уводили в роту, и возобновлялось с началом прогулки. В одно из таких сражений хороший снежок-ледяшка мне попал в глаз, и я был отправлен в настоящий лазарет. У меня было расширение зрачка. На Пасху остался в корпусе, на лето получил переэкзаменовку по французскому языку, которую в августе выдержал и перешел в 3-й класс и 2-ю роту. Теперь я уже принадлежал к среднему возрасту, что давало небольшие преимущества. На балах, которые начинались в 6 часов вечера, мы уже оставались до 10 1/2 часа, старшие до 12 часов. К этому времени я уже начал прилично для моего возраста танцевать и на балах уже не «подпирал стены» — выражение моего отца, а танцевал самым добросовестным образом. Переходя в 4-й класс, меня уже тяготило, что за мной каждый раз кто-нибудь приезжает, дома я заявил, что на лето уже приеду сам, а если за мной кто-либо приедет, я сбегу. Конечно, не угроза, а мои настойчивые просьбы имели успех, и я уже сам поехал, без провожатого.

В дни церковных праздников корпус посещал Иеромонах Иаким, в миру богатый человек, много сделавший для церкви корпуса. Его приезды сопровождались долгими службами, но зато наградой потом была коробка конфет для каждого.

5-го сентября наш корпусной праздник, в этот день в церкви архиерейское служение, затем парад со знаменем, потом с приглашенными к столу завтрак. Каждому полагалось по бутылке лимонада. К этому дню присылалось множество телеграмм-поздравлений. Конечно, от Великого Князя Константина Константиновича, старших начальников и, конечно, от бывших воспитанников.

Из 4-го класса благополучно перешел в 5-й класс и 1-ю роту. Теперь я уже большой. В 1-й роте режим резко отличался от других. Меньше надзора, но сильнее и взыскания, больше доверия, но больше и ответственности. В строю мы уже стояли с винтовками и подсумками. Дежурные и отпускные ходили со штыками, но получение его было связано со сдачей строевого экзамена, большинство офицеров обращались на «Вы». Кроме, конечно, тех, кто знал нас с первых лет пребывания в корпусе. В это время корпус посетил опять Великий князь К. К. Такая же торжественная встреча. Великий князь присутствовал на балу и открывал его. Шел в первой паре с женой директора. Однажды за обедом Великий князь сел за стол за раздающего пищу. Получилось такое расположение сидящих:

Х — Великий князь.

Сам раздавал и ел обед с нами. При раздаче сладкого пирога получилась, вследствие ли ошибки на кухне, но одна порция лишняя. Великий князь спросил, что мы в таких случаях делаем? Ответили, «разыгрываем». Разыграли и сладкое досталось Великому князю. Лишняя порция сладкого конечно не прельщала Великого князя, но никто не хотел ее есть, т. к. по розыгрышу она имела владельца. В конце концов решили ее отдать служителю, чтобы никому не было обидно.

К этому времени нужно отнести мои первые «серьезные» увлечения, я уже выбрал себе барышню, которую приглашал всегда на бал и с ней танцевал. Правда, эти увлечения были не долговечны. Кроме корпуса я бывал на балах в женских гимназиях, так что почти всегда получал приглашения, а если такового не было, то всегда оказывался в числе желающих идти на вечер.

Следует отметить, что в Ярославле была Екатерининская гимназия — одно закрытое учебное заведение, содержащееся на дворянский счет. Туда нас всегда посылали целыми командами. Также и гимназисток к нам отправляли в большом числе. По заведенному порядку, пока их пальто лежало, в карманы им накладывались сладости, правда нам платили тем же. Во время вечера, что называется, «разводили церемонии», ели мало, но зато потом, оставшись наедине, с удовольствием уплетали сладости.

К спортивным состязаниям я относился холодно, к исключению надо отметить катание на коньках. Один год я даже взял приз за катание.

В 1913 году юбилей дома Романовых. Я в 5-м классе. В этом году как в корпусе, так и во всех России идут торжества. Государь объезжает исторические места. Летом в мае должен посетить Кострому, а оттуда в Ярославль. Гор. Кострому я посетил буду в 3-м классе со своим отделением во главе с воспитателем капитаном Петровым. Кострома — город-музей, всё, что учили по истории, быстро припомнилось. Посетили Епатьев монастырь, где жил со своей матерью первый царь Михаил Федорович Романов, осматривали его палаты. В мае у нас экзамены и ждем Государя. Готовимся к параду и его встрече. По расписанию корпус он не посетит. Кадеты могли быть на рауте, для этого надо было внести 25 рублей. Такие деньги мог внести только один кадет. В день приезда утром мы облачились во все новое и отправились к собору, старшие видели в первый раз Государя. Всё мелькало как в кинематографе. Государя возили с какой-то поспешностью. С соборной площади нас быстро повели на дамбу, что идет через реку Которосль, здесь нас построили. Через четверть часа показался поезд Государя. Команда, гимн. Приближаясь к нам Государь вышел из экипажа и медленно прошел по фронту. После этого мы отправились в корпус. Настроение у всех приподнятое, завтра очередной экзамен, но никто не учит, однако экзамены не отменены. Мы волнуемся и нам может помочь только Государь, а как это сделать? никто не знает. Часов в 8 вечера в роту приезжает ярославский губернатор граф Татищев, хорошо относившийся к нам и с нами бывший всегда запросто. Мы к нему: «Ваше превосходительство неужели Государь не отменит экзаменов, мы ничего не учили, думая, что монаршая милость будет». Граф Татищев разводит руками, говорит, что сейчас едет на раут и, если будет удобно, доложит Государю, но ничего не может сказать, т. к. для доклада надо соответствующая обстановка. Мы не спим, в 11 часов вечера по телефону передают, что Государь отменил экзамены, громовое «Ура». Все удовлетворены. Я спешно составляю телеграмму домой, чтобы утром ее отправить, надо спешно получить заявление и деньги. В 1 час ночи нас выстраивают шпалерами по дороге, что идет к вокзалу, мы еще раз видим всю царскую семью. После этого радостные отправляемся спать.

Завтра заботы как можно скорее уехать домой. В следующем году состоялась раздача медалей всем состоявшим на службе в 1913 году в память 300-летия дома Романовых. Мы кадеты их не получили, что для нас составляло страшную обиду, потому что на службе мы не состояли, но мундир все-таки мы носили и считали, что на обошли.

Несмотря на то, что я был из семьи невоенной, я быстро усваивал основы военного дела и как строевик был один из лучших. Летом 1914 г. во время мобилизации, идя по проспекту в г. Екатеринославе, я захотел обогнать прапорщика, как видно произведенного из запаса, для этого я должен был испросить его разрешения обогнать. Обгоняю и спрашиваю, обращаясь «Господин прапорщик», офицер, следуя особой инструкции, которая действует для кадетских корпусов, потребовал от меня титуловать его «Ваше благородие», я почтительно доложил, что обязан титуловать его «Господин прапорщик». После просмотра моего билета и посещения Воинского Начальника, я получил полное удовлетворение. Комендантский адъютант сообщил мне, что офицер не знал, и поэтому вступил со мной в подобный разговор.

Жизнь в корпусе текла заведенным порядком. Я исправно двигался вперед. Предложение отца перевести меня в ближайший к дому корпус не встретил с моей стороны сочувствия, я полюбил свое гнездо и никуда не хотел уже переводится. Дни праздников отмечались спектаклями, кинематографом, который был у нас в корпусе. В Царские дни нам полагались казенные конфеты. Несмотря на всё это, я с нетерпением ждал приближающихся каникул и праздников. Дома все же лучше. В 6-м классе я стал хромать по языкам и мне пришлось остаться на 2-й год. В 6-м классе я просидел два года, языки мне явно не давались. К этому времени мы дети значительно подросли, и на Рождество старшие во главе с отцом ходили в Потемкинский дворец (что в Екатеринославе) на бал, устраиваемый дворянами Екатеринославской губернии. Балы прошлого оставили у меня наилучшие воспоминания. Парадная форма, мужчины во фраках, дамы в бальных платьях, и когда смотришь теперешние эмигрантские балы, представление о прежнем — потонувший мир. На Пасху все бывали у заутрени в церкви 1-го Реального училища, где я учился год перед поступлением в корпус. В эту церковь стремились потому, что вход бывал по билетам, всегда отсутствовала давка и к тому же все раздевались внизу, чтобы подняться в церковь, здесь все были «свои».

В эти годы летом беседы с отцом носили характер более серьезный, затрагивались вопросы моего будущего. Любил вести разговоры о неинтересных вообще вопросах, но меня интересовавшие, например: что такое градоначальство, каковы взаимоотношения между полицией и судебными властями, почему суд независим, что такое прокурор и пр. Диапазон знаний отца и практика по службе были большие и он вполне удовлетворял мое любопытство. Мать не была в стороне, но ее воздействие на нас было другого порядка; человек верующий и религиозный, она старалась передать нам всё, что могла, хорошего. Прививала чувства жалости и сожаления, всегда подчеркивала, что мы более счастливые в жизни, чем другие. Это много способствовало тому, что впоследствии я как-то всегда довольствовался имеющимся, правда, стремился к лучшему, но настоящее принимал стоически. К людям добрые чувства, вообще говоря, легко питаешь, к тем, кто бесталаннее нас, все, более счастливые (или мнимые таковыми), вызывают равнодушие или злобу.

В заставке использована картина Александра Альтмана «Деревья у реки», 1910-е г.

© НП «Русская культура», 2022