Саббатини Марко / Marco Sabbatini (Мачерата) – доктор филологических наук, поэт, переводчик. Доцент Университета Мачерата (Италия). Занимается русской современной литературой. Автор многочисленных статей о самиздате и неофициальных поэтах Ленинграда. В 2008 на эту тему выпустил в Италии книгу «”Quel che si metteva in rima”. Cultura e poesie underground a Leningradо» («Что рифмовалось». Культура и поэзия андеграунда в Ленинграде). Перевёл на итальянский язык тексты В. Кривулина, О. Охапкина, С. Стратановского, Д. А. Пригова, Е. Шварц, В. Сосноры, М. Ерёмина и других современных авторов.
traduzione di Marco Sabbatini
Lidia
Lidia, nel bagliore infuocato del sole serale
Sei ascesa nel segno della Vergine, limpida, puerile,
Sei entrata, e ho compreso quanto la mia vita
Non fosse piena. Non c’eri tu. E non conoscevo
La pienezza della mia natura, l’appartenenza al cielo
Di una libertà autentica, di questa pace, della felicità.
Lidia, guarda a occidente! Venere splende luminosa
Nelle sere d’agosto, là, nella costellazione della Vergine,.
E se è pura coincidenza, questa ci soccorre.
Sebbene si dica che ogni segno aumenta la tristezza.
Ma un simile credo e un tal sentir vengono da dove?
È evidente: il cuore lo imponeva. Era il suo volere.
Lidia, quel divano vacillante era l’unico mio conforto.
Ricordi come vi sedevi, sei entrata, come scesa dal cielo
Angelo soave di Fra Beato. Fanciulla con garofano,
Con sfera lucente ai tuoi piedi, sei d’Andersen la fata.
Ricorda quel mio divano. M’immaginerò
Con te, su di esso, ogni notte, se apparirai in sogno.
Lidia, mia dolce amica, angelo, Beatrice!
Se passerai, come l’estate, morirò felice.
Solo del corpo carezza, ma come sempre evanescente,
Quasi a prenderci in giro, che eternamente allude.
Non travisare il mio dire. È lo scorrere del tempo
A riportarci ciò che genera in noi tormento.
Lidia, non essere triste! Così è la Russia.
Anche chi viene una sola volta – per sempre si rattrista.
Qui persino un angelo rabbuia. Non ti salva l’ubriachezza.
Per questo i nostri canti sono penosi e mesti.
O, sole mio, tu invece sei italiana.
La malinconia non ti s’addice, né l’elemento russo.
Lidia, il tuo abito da sera…è immacolato.
Come l’autunno, ti rende due volte donna.
Sono gentili i tuoi palmi posati sul mio cuore!
Mia cara signorina, mia straniera.
Persino i tuoi capelli mi sembrano sacri e innocenti
In quell’istante, in cui intreccio i fili d’oro del sole
Con ognun dei tuoi capelli, e persino il nome – sei
Lidia, idilliaco lido, l’armonia, l’Ellade e il Tempo.
1970
Лидия
Лидия, в лучах вечерней огневицы солнца
Ты взошла в созвездье Девы, ясная, как дети.
Ты вошла, и я увидел: жизнь моя доселе
Не была полна. Тебя в ней не было. На знал я
Полноты моей природы, к небесам причастья,
Этой подлинной свободы, тишины и счастья.
Лидия, взгляни на запад! В августе Венера
Вечерами светит ясно там в созвездьи Девы.
Если это — совпаденье, нам оно поможет.
Впрочем, есть такое мненье: грусть приметы множит.
Но откуда это чувство и такое мненье?
Видно, сердце так хотело. То — его веленье.
Лидия, диван мой шаткий — все мое удобство.
Ты на нем сидела, помнишь, как вошла, как с неба
Ангел нежный Фра Беато. Девушка с гвоздикой,
С шаром солнца у колена, фея Андерсена.
Этот мой диван запомни. Я на нем с тобой
Буду видеться ночами, если станешь сниться.
Лидия, amica dolce, ангел Беатриче!
Если ты пройдешь, как лето, я умру felice.
Только тело и ласкает, но всегда уходит,
Будто кто нас за нос водит, вечно намекает.
Не пойми меня превратно. Времени теченье
Только то несет обратно, в чем для нас мученье.
Лидия, не огорчайся! Такова Россия.
Кто сюда хоть раз приехал — навсегда грустнеет.
Здесь и ангел помутнеет. Не спасет и пьянка.
Оттого и песни наши горькие, лихие.
Ну, а ты, о, sole mio, ты ведь — итальянка.
Не к лицу тебе унынье, русская стихия.
Лидия, наряд вечерний твой… он непорочен.
Так и осень непорочна, ты же, donna, вдвое.
Как легки твои ладони у меня на сердце!
Mia cara signorina, милая straniera.
Даже волосы твои мне кажутся святыми
В то мгновенье, как сплетаю с солцем, с золотыми
Струнами его твой волос каждый, даже имя —
Лидия, лидийский берег, лад, Эллада, Время.
1970
Ali pesanti
M’ha tolto tutto il Dio che punisce…
F. T.
M’ha tolto tutto il Signore:
L’amore, la speranza, la fede nella vita,
E affliggendo la carne con vigore,
M’ha esiliato da due terre natie.
Tutto quel che dalla giovinezza
Lottava e cresceva in me,
Come albero senza radici
È abbattuto – il male dissecca.
Non c’è speranza, né lacrime,
Né l’amarezza, in cui dimora mestizia,
E non c’è più neanche il sogno,
Né il dolore – è un castigo a memoria.
Giaccio sotto il peso dell’anima,
Disperato, dipartito
Da ogni attesa, in questo luogo remoto,
Dove sentir qualcosa non m’è dato.
M’ha tolto tutto il Padre:
La famiglia, la vigilia, l’abete, una casa,
La salute, la giovinezza, e alla fine
Ha consumato la Sua santa vendetta.
M’ha lasciato solo un dono,
La stessa cosa della qual son nudo,
Il peso delle ali, della libertà il calore
Il Verbo fervente della preghiera.
1972
Тяжёлые Крылья
Всё отнял у меня казнящий Бог…
Ф.Т.
Всё отнял у меня Господь:
Любовь, надежду, веру в жизнь,
И, мышцей сокрушая плоть,
Изгнал меня из двух отчизн.
Всё, что от юности моей
Во мне боролось и росло,
Подобно древу без корней
Повержено и сохнет зло.
Ни упования, ни слёз,
Ни горечи, в которой грусть,
И более того, ни грёз,
Ни горя – кара наизусть.
Лежу всей тяжестью души,
В отчаянии, отчалив что ль
От чаянья, в такой глуши,
Где слышать что-нибудь уволь.
Всё отнял у меня Отец:
Семью, сочельник, ёлку, дом,
Здоровье, юность, наконец,
Во мщении Своём святом.
Одно ещё оставил – дар,
То самое, с чего я гол,
Да тяжесть крыл, свободы жар,
Молитвы огненный Глагол.
1972
Gli ultimi fiori son più belli
Di quei rigogliosi primigeni dei campi.
A.P.
L’ultimo amore è più caro
Dei primigeni amori, al cuore.
È come il sole al tramonto.
In eterno lo devi benedire!
È lui che la sera tua rischiara
E insegna al tuo cuore a cantare.
E peccato, che non abbia replica.
Non può bearsi l’età di solo cuore.
Ma è la santa comprensione,
In noi, a prender il posto della passione.
C’è una premura delicata per il cuore
Più preziosa di un amore primaverile.
Proprio in esso, credo, risplenda l’eterno –
Fede universale dell’amore.
La sacra infinità di questa luce,
Mia amata, benedici!
2004
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей.
А.П.
Любовь последняя для сердца
Важнее первенцев любви.
Она как на закате солнце.
На век её благослови!
Она твой усветляет вечер
И научает сердце петь.
И жаль, что ей ответить нечем.
Не может возраст сердцем млеть.
Зато святое пониманье
Заменой служит страсти нам.
На сердце нежное вниманье
Ценнее, чем любви весна.
И в ней, я мню, светает вечность –
Единоверие любви.
Святую света бесконечность,
Любимая, благослови!
2004
МОТИВ РАЗЛУКИ В ИТАЛЬЯНСКИХ СТИХАХ ОЛЕГА ОХАПКИНА (ЦИКЛ «К ЛИДИИ»)
Каждое современное поэтическое произведение, включающее в себя фрагменты «итальянского мотива» накладывается на другие многочисленные литературно-художественные произведения об Италии. Так же эти повторения и подобия воплощают идею многоаспектного отражения итальянской культуры в зеркале русской современной литературы. В этом плане, цикл стихотворений Олега Охапкина «К Лидии», написанный в 1970 году после знакомства в Ленинграде с девушкой из Италии, своеобразно принимает участие в обогащении итальянской темы, в укреплении формульного представления Италии. [Цивьян 2008: 295].
Составляют системный поэтический образ «Лидии» десять стихотворений Олега Охапкина: 1) «В субботу это было, в новолунье», 2) Созерцание 3) «Безумная… Наедине с ней жутко» 4) Лидия, 5) “Возвращайся mia cara”, 6) К Лидии, 7) Счастливая песенка, 8) Почта в Италию, 9) Наедине с астрами 10) Десять строф о свойствах воспоминаний.
Как нам известно, Лидия это просто имя лирической героини, Охапкин выбирал эти имена в русле классической традиции: у него были ещё Делия в 60-е годы (первая большая страсть по имени Александра), Гесперида в 70-е годы и в 90-е годы прошлого века — последняя лирическая героиня Милена (Татьяна Ивановна Kовалькова). Настоящее имя девушки из Италии нам не удалось определить (1). Несмотря на это, встреча с итальянкой действительно была. Это была настоящая страсть. Естественно, в начале 1970-х годов подобная встреча являлась редким случаем для любого советского гражданина.
Итак, сразу обращают на себя особое внимание стихи о летней волшебной встрече с Лидией, когда неожиданно, на своей ленинградской территории, молодому поэту открылась возможность частных, глубоких, простых, человеческих отношений с возлюбленной иностранной музой:
В субботу это было, в новолунье.
Никто из нас не колдовал. Колдунья –
Сама любовь-волшебница. Она
Велела нам поехать на прогулку.
И в шестой строфе Охапкин впервые использует приём заимствования итальянских слов:
В погожий день, когда б не сuore (сердце)
Моей amico. О своём… Ну что же,
Оно и у меня наверно схоже
С любым из самых простеньких. Бедняжка,
Оно стучало весело и тяжко
В одно и то же время, что у милой.
Я так сказал, и это так и есть,
Она же, deliziosa signorina, (*нежная, очаровательная девушка)
Была со мной готова до Берлина,
Не шелохнувшись, храбрая в тот миг,
Вот так и плыть, не вспоминая, где
Мы находились: в Финском ли заливе
Средь пассажиров на советской ниве,
Снискавших свой законный выходной,
Иль на Луне, не зная только то,
Что в сей момент никто нас друг у друга
Не смог бы отобрать.
Как показывают эти центральные строфы первого текста «К Лидии», стихи у Охапкина получались очень своеобразными, смешанными с необычной лёгкостью и иронией. Это нам подсказывают именно итальянизмы cuore (сердце) моей amico (моей подруги) (2) и особенно богатая, смежная рифма «Она же deliziosa signorina / Была со мной готова до Берлина».
Как известно, существует довольно обширная литературная критика о русском поэтическом видении итальянских образов в целом, но не так уж много написано о функционировании языковых средств и приёмов, связанных с передачей данной культуры. Интересно здесь напомнить, что уже в течение XIX века итальянское клише в русской поэзии опиралось, прежде всего, на собственные имена и названия, будь то топонимы, названия эпох, имена великих итальянцев или названия их произведений [Цивьян 2008: 295-296]. Ещё нужно отметить, что сама «тенденция использования итальянских слов в стиховых окончаниях, в рифменном ряду и на звуковом уровне была свойственна русской романтической поэзии» [Гардзонио 2007: 82] и далее нашла новое интересное развитие в Серебряном веке. Поэтому слова, заимствованные из итальянского языка, и обороты, построенные по образцу итальянской речи, у Олега Охапкина входят в определённую поэтическую традицию восприятия «итальянских образов и мотивов». С этой точки зрения можно ещё добавить, что для поэта оригинальное обращение «к Лидии» оправдано также тем, что он описывает свой уникальный и, в этом смысле, неповторимый взгляд на языковое и символическое пространство любимой Италии.
Возвращаясь к анализу стихов, нужно сразу отметить, что после первого, легкого, беззаботного впечатления о встрече с итальянской девушкой, уже во второй части начального стихотворения «К Лидии» сильно меняется настроение поэта. Наступает момент разлуки. Внезапно прорывается чувство безысходности, и самые положительные эмоции смешиваются с ностальгическим чувством утраченной любви. В неизбежной разлуке местоимения несут большую семантическую нагрузку, лирический субъект это больше не «мы», а «она» в Италии и «я» в неопределённом пространстве отчизны:
Меж нами завязалась как бы почта,
Да голубиная, naturlich, как бы мы
Вдруг оказались при своём:
Она в своей Италии, я где-то
В своей отчизне. Так кончалось лето,
Так мир уже входил в свои права,
Жестокий мир, уже не человечий …
Радостные эмоции лирического героя Охапкина превращаются в отчаянность, и при таком состоянии в неопределённом пространстве своей родины отражается эхо другого стихотворения 1969 года под заглавием «Наедине с отчизной»:
Наедине с отчизной ты, разлука
С бесценным другом, как ни меньше мука,
Но мукой остаёшься. Что отчизна,
Когда её пространства – та же тризна
По милой сердцу горечи прекрасной
Прощания.
В последующих стихах тема разлуки становится центральной. Лирический герой, страдающий любовной одержимостью, испытывает и выражает всё своё беспокойство:
Безумная… Наедине с ней жутко.
Не вижу промежутка,
Ни паузы, ни места, где её
Не существует. Я, моя, моё…
Она меня пронзила
О, Лидия, куда мне затесать
Мои глаза? Они полны любовью.
Фактически в каждом стихотворении циклa после переживания и нервного взрыва наступает и момент утешения для Охапкина: «Любовь настолько сильная и всепоглощающая» [Кривулин 1989: 3], что сам не может её вынести. Именно в процессе переживания он превращает образ возлюбленной Лидии в астральное состояние духа, в стилизацию платонического образа вечной женственности, и сравнивает свою итальянскую музу с прекрасной дантовской Беатриче.
В начале одноимённого стихотворения «Лидия» Охапкин пишет:
Лидия, в лучах вечерней огневицы солнца
Ты взошла в созвездье Девы, ясная, как дети.
И в последней строфе
«Лидия, amico dolce, ангел Беатриче! (*милый друг)
Если ты пройдёшь, как лето, я умру felice» (*счастливый)
[Охапкин 2013: 55].
В этом случае рифма приобретает особый семантический вес. Охапкин здесь воспользовался дантовской рифмой «Беатриче / felice», сохраняя латинские буквы в случае итальянского прилагательного felice. Интертекстуальное включение расширяет семантическое пространство образа Лидии. Поэт намекает на встречу Данте с Беатриче в Чистилище, там, где повествование «Божественной комедии» приобретает особо подчёркнутый оттенок утешения, спокойствия и мягкости, даже при добром упрёке Беатриче в тридцатой песне Чистилища.
В Божественной комедии Данте (в переводе Лозинского) читаем:
Взгляни смелей! Да, да, я — Беатриче.
Как соизволил ты взойти сюда,
Где обитают счастье и величье?
В подлиннике:
Guardaci ben! Ben son, ben son Beatrice.
Come degnasti d’acceder al monte?
Non sapei tu che qui è l’uom felice?
А у Охапкина: «Лидия, amico dolce, ангел Беатриче! / Если ты пройдешь, как лето, я умру felice».
Как нам известно, Олег Охапкин стал заниматься итальянским языком, когда учился пению в музыкальном училище имени Мусоргского. Это было в период с 1962 по 1966-ой год. Именно в 1966 году, в год ухода из жизни Анны Ахматовой, Охапкин перестал работать певцом в хоре Ленинградского радио и телевидения под управлением Сандлера и бросил музыкальное училище, не доучившись год. Он открыл для себя путь к поэзии и принял решение заняться серьёзно литературой. Именно в эти годы он углубился в чтение дантовской «Божественной комедии».
Что касается рецепции Данте Алигьери в литературном контексте Ленинграда 1960-х годов, стоит здесь отметить следующие слова Виктора Кривулина о встречах с Ахматовой:
«Я тогда ещё не знал, что мне делать, я только кончал школу. И Ахматова мне посоветовала: нужно читать Данте в подлиннике. Всё время разговоры сводились к тому, что единственное отличие нашей, советской литературной генерации от Серебряного века это языки, что поэт должен знать, по меньшей мере, три языка. . Всплывало имя Данте: «Конечно, Вам надо бы его в подлиннике читать, я Вам советую заниматься итальянским»» (3).
Итак, видимо Охапкин тоже стремился читать в подлиннике Данте Алигьери. Дома у него была «Божественная комедия» в разных вариантах. Первый из них – дореволюционный — он продал в начале 1970-х годов, когда оказался без работы и жил в крайне тяжёлых материальных условиях. В то время, когда Охапкин уже знал наизусть отрывки Божественной комедии, он воплотил лирический образ дантовской Беатриче в образе Лидии (4).
Отклики на дантовскую Божественную комедию появляются также в эпиграфе стихотворения «Десять строф о свойствах воспоминания» (Чистилище. 2 песнь)
О призрачные тени! Троекратно
Сплетал я руки, чтоб её обнять,
И трижды приводил к груди обратно.
Oi ombre vane, fuor che nell’aspetto!
Tre volte dietro a lei le mani avvinsi,
e tante mi tornai con esse al petto.
И ещё появляются в стихах под названием «К Лидии», там, где «прощание» поэта и по-русски и по-итальянски символически включено в синтаксический хиазм в начале стихотворения:
Прощай, мой ангел, Лидия. Аddio!
Теперь и ты и я во власти Клио.
И в третьей строфе Охапкин ещё раз размышляет о времени и о судьбе любви в разлуке:
В Истории живёт совсем не тот.
Не демагог, но Дант. Его слова:
L’amor che move il sole (5) … Итак, права
В истории за теми, кто в разлуке.
Так будет, так и было до науки.
А что до нас, нам надлежит сказать
Друг другу может быть одно: Addio!
Литературные отклики и чрезвычайные жизненные условия этого любовного романа создали особое элегическое пространство в поэтическом тексте Охапкина. Поэт воспользовался этой встречей с иностранкой для создания оригинального метафизического диалога о смысле времени сквозь разлуку.
Но времени холодная река.
Так берега разлуки не счастливы,
Что мы с тобой – лишь снимков негативы,
Так, Лидия, ты стала далека.
Этими словами заключается прощальное стихотворение «К Лидии». В конечном итоге, в цикле к иностранной музе сама поэтическая композиция Охапкина свидетельствует об умственном нарушении границы собственного языкового пространства. В клише культурных расхождений между русским и итальянским пространством у поэта возникает и попытка восстановить идеальную, неотделимую связь между двумя разными измерениями одной, единственной классической культуры.
Лидия, не огорчайся! Такова Россия.
Кто сюда хоть раз приехал – навсегда грустнеет.
Здесь и ангел помутнеет. Не спасёт и пьянка.
Оттого и наши песни горькие, лихие.
Ну, а ты, о, sole mio, ты ведь итальянка.
Не к лицу тебе унынье, русская стихия.
Лидия, наряд вечерний твой… он непорочен.
Так и осень непорочна, ты же donna**, вдвое.
Как легки твои ладони у меня на сердце!
Mia cara signorina, милая straniera***,
Даже волосы твои мне кажутся святыми.
В то мгновенье, как сплетаю с солнцем, с золотыми
Струнами его твой волос каждый, даже имя –
Лидия, лидийский берег, лад, Эллада, Время.
На первый взгляд, впечатление такое, что у Охапкина своеобразное “нестабильное” использование итальянизмов является только оригинальным лексическим сдвигом, что итальянские имена и цитаты у него становятся не столько средством высказывания, сколько объектом внимания. Это, например, то, что подсказывает легкомысленный тон слова «синьорина», выступающего в фатической функции в вокативных предложениях «Счастливой песенки».
Синьорина, возвращайся, возвращайся!
Здесь в России гром гремит – примета счастья.
Возвращайся, синьорина, обещай!
Я приехал бы в Италию, да, чай,
Не отпустит ни за что меня охранка.
Ну, а ты, ты свободна, иностранка,
Приезжай, мне не уйти, как ни скучай!
Приезжай ко мне в Сосновую на чай!
и далее, в заключительной, уже не счастливой строфе, там, где рифмуется синьорина/ divina:
Да святится Ваше Имя, синьорина!
Диво дивное Вы – подлинно divina *** [божественная]
Приезжай хотя бы на день! Ночь темна.
Или это между нас уже стена?
На самом деле языковые сдвиги в заимствование итальянских слов являются семантическими сигналами, утверждающими и отражающими настоящее и будущее состояние лирической склонности Охапкина. Вообще, проанализированные здесь стихотворения цикла «К Лидии» дают наиболее представительное знание об общих поэтических ориентирах Охапкина. Они показывают, как всё творчество этого религиозного поэта неразрывно связано и с темой любви. Согласно словам Тамары Буковской «это любовь, которая растворена в мироздании, и она способна обретать любые имена, оставаясь Единой песней».
Философская и религиозная склонность Охапкина, не без иронии, здесь находит уникальное отражение в элегическом раздумье и в стилистической интерференции с итальянским языковым и литературным пространством. Метафорическая попытка преодолевания времени и пространства в неизбежной разлуке с любимой итальянской музой, пожалуй, подчёркивает, что миросозерцание поэта как бы и не существует без этого высокого чувства любви.
_______________________________________________________________________
1.В 1960-е годы у него уже появился цикл любовной лирики, посвящёный Делии. В нём поэт обращается к девушке-рентгенологу, с которой он познакомился, когда делал флюорографию в поликлинике, звали её Александра. Это были платонические, к несчастью, отношения, но стихи получились самые сильные. Не всем своим возлюбленным (а было их, как посчитал Охапкин, за жизнь 12) он давал лирические имена и даже не ко всем писал стихи. Всего лирических героинь было три: Делия, Лидия и Милена. Так что итальянке повезло:)
2.Друг, подруга. В парижском издании 1989 года «когда бы не в сиоче, моей амики».
3.Надо сказать, что я сдуру этому совету последовал, поступил на филфак на итальянское отделение. Быстро выяснилось, что советская филологическая школа это вовсе не Данте, и не тот язык, и не та Италия, а нечто совершенно противоположное. Так что я там долго не продержался, но, тем не менее, год или полтора честно отучился, чтобы читать Данте» [Кривулин 2001: 15].
4.Он помнил большие куски наизусть одно время. А в 1990-е купил новую книгу, современную, больше для меня (Т.К).
5.Это последний стих «Небо» из Божественной комедии Данте Алигьери (любовь, что движет солнце и другие звёзды) l’amor che move il sole e l’altre stelle Paradiso [33, 145].
На заставке: Гюстав Доре. Иллюстрация к «Божественной комедии» Данте: Рай.Трон Господень.
© Марко Саббатини, 2014
© Альманах «Охапкинские чтения» №1, 2015
© НП «Русcкая культура», 2019
