Георгий Адамович в посвященной Гиппиус главе «Одиночества и свободы» писал о месте, которое занимают в ее творческом наследии письма – и не только по причине объемности эпистолярного корпуса, но и в силу того, что именно в письмах наиболее полно раскрывается своеобразие ее человеческой и творческой личности: «Она почти ничего не оставила такого, что надолго людям запомнилось бы. Ее писания можно ценить, но их трудно любить. <…> Наиболее долговечная часть гиппиусовского наследия – вероятно, стихи, но и тут, если вообще возможна поэзия, лишенная очарования и прелести, если может быть поэзия построена на вызывающем эгоизме или даже “эгоцентризме”, на какой-то жесткой и терпкой сухости, Гиппиус дала этому пример[1]. Талант ее, разумеется, вне сомнений. Но это не был талант щедрый, и отсутствие всякой непринужденности в нем, отсутствие “благодати” она заменила или искупила той личной своей “единственностью”, которую отметил еще Александр Блок. <…> Особое место надо бы отвести и ее частным письмам. Написала она их великое множество, и если бы они были когда-нибудь собраны и изданы, то заняли бы по крайней мере томов двадцать. Письма Гиппиус замечательны, и “единственность” ее в них отразиться должна бы»[2].
Впрочем, определение «частные» по отношению к письмам Гиппиус представляется не вполне точным, поскольку они всегда осциллируют на границе приватного и публичного, попеременно сдвигаясь в ту или другую сторону в зависимости от внешних обстоятельств и характера отношений с адресатом в тот или иной момент. Подобная изменчивость характера и тональности переписки, присущая писательской эпистолярии в целом, в случае Гиппиус, как представляется, основана как на общем модусе ее отношения к людям, складывающегося в дихотомическом режиме «союзник – противник», так и на убеждении в принципиальной неотделимости «искусства» от «политики». А поскольку для Гиппиус «химически чистого искусства не бывает», не бывает и «химически чистых» отношений вокруг него, то есть, отношений неизменно ровных: напротив, в своем развитии они проходят последовательные стадии от увлеченности, стремления очаровать, «завербовать» в союзники до попыток различного рода «провокаций», неизбежного охлаждения и, во многих случаях, «сжигания мостов», получающего выражение как на уровне публичных действий и печатных высказываний, так и в частной переписке.
Последняя у Гиппиус неизменно разворачивается на нескольких взаимосвязанных уровнях, расширяясь от а) интимно-приватного, т. е. собственно адресата, до б) близко-приватного (узкого круга других лиц, включенных в переписку), далее до в) приватно-публичного (несколько расширенного круга «единомышленников») и, наконец, до г) собственно публичного (широкого круга литературной и общекультурной «общественности» и периодической печати). В случае с являющимися предметом анализа письмами к Берберовой и Ходасевичу 1920-х – 1930-х гг. первый круг составляли как оба адресата индивидуально, так и «Бербесевичи» вместе; второй – «Мерезлобин» (коллективное прозвище, данное Ходасевичем Мережковским и Злобину); третий – действительные и предполагаемые «союзники» Гиппиус в годы переписки, с одной стороны, и ее явные противники – с другой; четвертый – литературное сообщество диаспоры в целом.
Сама Гиппиус в одном из писем Ходасевичу не без доли иронии назвала их эпистолярное общение «перепиской двух семей»[3]. Однако по существу круг корреспондентов, прямо или косвенно включенных в это общение, был значительно шире, поскольку Гиппиус неизменно в письмах Берберовой и Ходасевичу упоминает: 1) тех, кому пишет или писала в связи с обсуждаемой темой со ссылкой на каждого из них; 2) тех, кто пишет им по этому же поводу «в продолжение» письма Гиппиус; 3) тех, кто намерен им написать; 4) тех, кто просит Гиппиус что-либо передать им. Кроме того, она ссылается, вплоть до прямых цитаций, соответствующим образом отредактированных ею, на письма других корреспондентов (Г. Адамовича, М. Вишняка, В. Мякотина, А. Ладинского и др.), призывая Берберову и Ходасевича оценить ту или иную коллизию, событие литературной жизни, выразить согласие или несогласие с избранной ею «тактикой», втягивая их в действительный или мнимый конфликт или противостояние и призывая к соответствующим действиям. Таким образом письма к Берберовой и Ходасевичу включаются в значительно более обширный корпус переписки Гиппиус, становясь частью широкого эпистолярного (кон)текста, служащего для них событийным и семиотическим фоном и в совокупности образующего многоуровневый культурный палимпсест.
Хронологические рамки писем Гиппиус к Берберовой – 13 июля 1926–29 мая 1939 гг.; к Ходасевичу – 15 сентября 1925–8 мая 1939 гг., причем писем к Ходасевичу в два раза больше, чем к Берберовой: пятьдесят одно против двадцати пяти. Переписка с обоими развивается с различной степенью интенсивности, однако каждый из адресатов неизменно присутствует в письмах к другому, прежде всего – на уровне поименования (прямых обращений и отсылок). При этом Ходасевич в письмах к нему и к Берберовой уважительно называется полными именем и отчеством, в письмах к Берберовой иногда заменяемых криптонимом и лишь изредка – более фамильярным «Х-ч», а письмо к Ходасевичу от 22 июля 1926 г. начинается иронически почтительным обращением «Cher Maître» [Гиппиус, с. 47]. Именование Берберовой в письмах к Ходасевичу меняется от официального Нина Николаевна до более свободного «Н. Н.» и семейно-интимного «Нина»; в письмах к самой Берберовой трансформация несколько иная: «Нина Николаевна» (13 июля – 12 ноября 1926 г.) – «Нина» (9 сентября 1927–26 мая 1930) с нежным «Ниночка» в письмах, датированных 15 и 22 октября 1927 и «Четверг /1927/) и с пространными рассуждениями о разнице между «вы» и «ты» в письме, написанном 17 октября 1927 г. – и вновь до «Нина Николаевна» в последнем письме от 29 мая 1939 г. Во всех случаях обращение сопровождается эпитетом «милая» (в письме от 1 сентября 1927 г. – «ma jolie»), при этом его эмоциональная и семиотическая нагруженность меняется по мере развития отношений Гиппиус и Берберовой от официальных к полу-официальным, коллегиально-союзническим, семейно-дружеским, личным, интимным и вновь официальным [Гиппиус, c. 3–13,25–35, 15–17, 18–23, 36].
Кроме того, Гиппиус сообщает о полученных ею от каждого из обоих адресатов письмах и о предполагаемых или уже отправленных ответах на них[4]; передает обязательные приветы и пожелания от своего имени и от имени Мережковского и Злобина, нередко сообщая и об их высказываниях по обсуждаемому в письме поводу; включает Ходасевича и Берберову в обсуждение той или иной темы, которое она в различных вариантах разворачивает в письмах каждому из них; с разной степенью категоричности призывает присоединиться к ее оценке событий или к тем «военным действиям», которые она ведет против того или иного персонажа либо периодического издания, см., напр., письма к Ходасевичу от 9 и 22 июля, 22 сентября, 1 и 19 октября, 4 ноября 1926 г.: «Нет, а что вы скажете об этой потрясающей нежности Цетлина к Святополку в П[оследних] Н[овостях]? Что у всех в головах и в душах? Что случилось? И почему вы, там, бездействуете?»; «Я требую, чтобы вы моему положению посочувствовали, хотя бы в общих интересах: одна челюсть хорошо, а две было бы лучше. Вам выгодно было бы иметь помощника ввиду А. Крайнего»; «Адамович теперь вышел из пределов моей досягаемости – вернулся в Париж, где он у вас там под рукой для справедливой “проборки”»; «Что мы будем делать? Неужели только писать фельетоны в П[оследних] Н[овостях], наблюдать разложение Дней, сочувствовать Новому Дому, болтать с Вишняком, “беседовать” у Винавера?.. Это хорошо, но как-то жидковато…»; «Вопрос – что делать? Резиньяция? Или “в борьбе обретешь ты…” черт его знает что еще в ней обретешь. <…> Но все-таки я склоняюсь к борьбе. А вы?» [Гиппиус, с. 47, 48, 63, 65, 66, 70 (курсив Гиппиус – О. Д.)]. Ср. с письмами к Берберовой от 27 августа и 17 сентября 1926 г. с подробным анализом предложенного для публикации в «Новом доме» поэтического «дуэта» Гиппиус и Адамовича [Гиппиус, с. 6, 8], описание реакции литературного сообщества на первый номер журнала [Гиппиус, c. 11–14; письма от 1 и 12 ноября 1926 г.], нелицеприятные отклики по поводу очередного номера «Звена» в письме от 6 октября 1927 г. [Гиппиус, с. 17–18] и мн. др. Иными словами, Гиппиус намеренно и со свойственной ей «тактической» настойчивостью сополагает два эпистолярных и жизненных текста, пытаясь направлять и выстраивать их в нужном ей ракурсе, что ей до определенного момента удается.
Тематика переписки с обоими адресатами преимущественно литературная – в самом широком смысле слова, от рассуждений о «книгах и авторах» до подробностей редакционной политики различных изданий, отношений внутри писательского сообщества, тайного и явного недоброжелательства, соперничества, прочих проявлений слабости и греховности человеческой природы, свойственных коллегам по цеху, о которых Гиппиус с удовольствием «сплетничает», представляя их в нужном ей ракурсе. Подчеркнуто «объективные» или откровенно пейоративные описательные пассажи чередуются с оценочными, рассчитанными на определенную реакцию обоих корреспондентов, предположительно – в целом или частично согласующуюся с позицией Гиппиус. Однако при всей общности тематики, описываемых коллизий и персонажей, а равно и неизменно свойственного Гиппиус стремления манипулировать собеседником[5], ее стратегия оказывается достаточно гибкой, меняясь не только со сменой адресатов, но и со сменой их настроения и отношения к ней, вызванного какими-либо ее действиями или событиями внешнего порядка, к чему Гиппиус всегда была весьма чувствительна. В силу этого было бы корректнее говорить о комплексе ее эпистолярных стратегий, для каждого из адресатов имеющих определенные типологические параметры.
Пик переписки с обоими приходится на 1926–1927 гг.; событийный ряд этого периода – уход Ходасевича из «Дней», его недолгое и неудачное сотрудничество в либеральных «Последних новостях», завершившееся разрывом и переходом в монархическое «Возрождение», конфликты Гиппиус с редакторами «Современных записок», совместная печатная «война» Ходасевича и Гиппиус против пражских «Верст», издание «Нового дома» и «Нового корабля»[6], инициированное «молодыми авторами» Д. Кнутом, Берберовой, Ю. Терапиано и В. Фохтом и идеологически патронируемое Мережковскими[7]. В эти годы Ходасевич входил в близкий круг «союзников» Гиппиус[8], относившей его (а вместе с ним и Берберову) к числу своих литературных единомышленников, верных друзей и надежных соратников, о чем она ему не единожды писала, ср.: «Без вас дело идет вкось и врозь» [Гиппиус, c. 42; 1 апреля 1926 г.], «Сведения ваши драгоценны, и предупреждаю вас, что я намерена “черпать широкой рукой” из ваших источников» [Гиппиус, c. 44; 26 июня 1926 г.], «Но что вам рассказывать, вы уже сами все увидели и отметили “на скрижалях сердца”» [Гиппиус, c. 46; 9 июля 1926 г.], «Наша переписка с вами – из двух углов, точно Вяч. Иванов с Гершензоном. Или получше – из двух подполий» [Гиппиус, c. 49; 22 июля 1926 г.], «Завещаю вам сказать то и так, что и как остается у меня в горле» [Гиппиус, c. 56; 26 августа 1926 г.], «В Сов[ременных] З[аписках], как вам, конечно, известно, стихотворным редактором состоит ныне Миша Цетлин. Нам с вами ходу не дали, ну – мы обижаться не будем, всякой ягоде свое место, или всякому месту своя ягода» [Гиппиус, c. 65–66; 19 октября 1926 г.], «Видите, как “сердце сердцу весть подает”! Мы с вами не только написали друг другу одновременно, но даже и в темах я усматриваю некое совпадение» [Гиппиус, c. 67; 24 октября 1926 г.], «Вы теперь на собственном опыте узнали, что такое П[оследние] Н[овости] и что я там, с клапом (так! – О. Д.) во рту, уже сто лет испытываю. Им мы с вами не нужны. Т. е. не нужно то в нас, что и делает вас – вами, меня – мною. <…> Я вам расскажу когда-нибудь всю торжественную историю принятия меня (“критика с именем”) в П[оследние] Н[овости] на определенное амплуа … и что воспоследовало тотчас же. Вообще, нам есть, что друг другу порассказать» [Гиппиус, c. 72; 11 ноября 1926 г.] и мн. др.
Гиппиус обращается к Ходасевичу как к равному, т. е. человеку одного с нею историко-культурного круга, сопоставимого жизненного и творческого опыта, хотя изредка и подчеркивает их принадлежность к разным поколениям, современника одних и тех же людей и участника одних и тех же событий, о которых неоднократно призывает его как можно подробнее и «честнее» написать (Ходасевич в эти годы публиковал в эмигрантской периодике главы воспоминаний, впоследствии составивших его книгу «Некрополь»). Более того, она подчеркивает сходство их литературной судьбы, обусловленное сходством личности: оба они – изгои по причине своей творческой уникальности и нравственной непоколебимости, что неудобно для любых, не только эмигрантских, литературных «верхов», ср.: «А знаете что? Может быть все эти шишки, которые на вас повалились, – не ваши, а наши, те самые, которые на нас, на меня и Д[митрия] С[ергеевича]ча, преглупо валились всю жизнь» [Гиппиус, c. 73; письмо от 11 ноября 1926 г.]. В письме от 15 ноября 1926 г. Гиппиус даже сообщает Ходасевичу о том, как «пострадала» из-за него: «обожавшая» ее двадцать два года С.П. Ремизова разорвала с нею отношения [Гиппиус, с. 74].
В этот период Гиппиус не устает повторять, что произведения и суждения Ходасевича – талантливого художника слова и тонкого проницательного критика с безупречным вкусом обладают для нее высочайшей значимостью, и не скупится на похвалы: «Верьте, пожалуйста, неизменности моего уважения и утверждения вашего поэтического дара»; «О ваших стихах скажу, без газетных экивок, очень точно: они, прежде всего отдохновенно-приятны. Вы напрасно называете их грубыми: меня пленяет этот ваш современный уклон к простоте, искание второй простоты (первая – ненаходима, да и сохрани Бог к ней возвратиться»; «Эти несколько строк – <…> лишь для того, чтобы выразить вам свою радость (и зависть, это очень ценно) по поводу вашей статьи о Верстах. Подробные комплименты – при свидании»; «Как вы завидно выдержали экзамен на Струве! Я бы не могла. <…> Вы – очень верно, что Ф[ондаминский] меня любит, а Степуна слушает» [Гиппиус, c. 40, 45, 67, 70, 71; письма от 15 сентября 1925 г.[9], 9 июля, 24 октября и 4(или 5) ноября 1926 г.][10]. Со временем заверения в уважении сменяются заверениями в неизменной дружбе и верности, см. письмо от 5 июля 1927 г.: «Не думайте, дорогой Владислав Фелицианович, что я не пишу вам потому, что “медовый месяц” кончился и т. п. Во-первых – для меня медовые месяцы, если они бывают, то и пребывают. <…> Из этого правила имею два исключения – всего два; немного, не правда ли? В остальных случаях “я изменяюсь, но не изменяю”» [Гиппиус, с. 78]. В связи с последним утверждением весьма интересно сопоставить переписку Гиппиус с Г. Адамовичем в этот же период. В письме к Адамовичу от 19 июня 1927 г. она сообщает: «Завтра приедут Ходасевичи (у меня, увы, кончился с ним медовый месяц прошлогодней переписки»[11]. А в значительно более раннем письме начала марта 1927 г., отвечая на упрек Гиппиус в «удалении» или «уклонении», Адамович пишет: «Мы никогда не изменяем»[12], парафразируя последнюю строку ее стихотворения «Улыбка» (1897) «Я изменяюсь, – но не изменяю», которую Гиппиус цитирует и в письме к Ходасевичу от 5 июля того же года. Очевидно, что Гиппиус параллельно вела «доверительный» разговор об изменах с обоими корреспондентами, в тот период состоявшими друг с другом далеко не в дружественных отношениях, требуя от обоих дружбы и заверяя их в своей верности.
Стратегия в письмах к Берберовой иная: Гиппиус пишет ей как старший младшему[13], как опытный и заслуженный писатель и критик «с именем» молодому, начинающему, хотя и безусловно талантливому, литератору, которому еще предстоит набираться опыта, шлифовать свое мастерство и – едва ли не главное – учиться вырабатывать верную стратегию и тактику в отношениях с коллегами по перу, чтобы не потерпеть поражения, прокладывая свой путь между многочисленными сциллами и харибдами литературного мира. Для этого необходимо правильно выбирать союзников и учитывать их богатый и разносторонний опыт. Соответственно, в письмах к Берберовой нередки реминисценции личного порядка и отсылки к доэмигрантскому прошлому, к собственному опыту Гиппиус, из которого Берберовой следует извлечь определенные уроки, и к истории российского литературного быта, в пространстве которого складывалась непростая человеческая и творческая судьба Гиппиус-литератора.
Разумеется, подобные отсылки нередки и в письмах к Ходасевичу, и у них та же стратегическая задача, что и в письмах к Берберовой: обретение союзника. Однако функциональная задача, определяющая механизм «вербовки», в каждом случае своя. Ходасевичу Гиппиус пишет как участнику или непосредственному свидетелю событий прошлого, побуждая его вспомнить о них вместе с нею, чтобы в настоящем выступить «единым фронтом». Берберовой она рассказывает о прошлом, предлагая свой вариант событий, который та должна принять и учесть с проекцией не только на настоящее, но и на будущее; иными словами, Гиппиус как будто косвенно предлагает Берберовой роль ученицы и возможной преемницы, «примеряющей» судьбу старшей коллеги на себя. Поэтому и советы Ходасевичу существенно отличаются от советов Берберовой: с первым она как будто советуется, обдумывая очередной «тактический» ход[14], вторую скорее поучает и пытается ей диктовать, поначалу достаточно мягко, демонстрируя готовность пойти на уступки, затем все более настоятельно и не без доли раздражения, которое прорывается в некоторых пассажах писем к Ходасевичу, явно предназначенных для Берберовой.
Последнее более всего очевидно, когда речь идет о «Новом доме»: о «платформе» журнала, его общественных и художественных установках, составе редакционной коллегии, круге участников. В письме от 26 июля 1926 г., выразив сочувствие начинанию Берберовой, полное согласие с программой журнала и радостную готовность в нем сотрудничать, Гиппиус доверительно делится своими соображениями о том, что есть истинная новизна и каким следует быть этому новому «дому молодых», чтобы она могла в нем почувствовать себя «дома»: «Не надо, чтобы он впал в какую-либо “домашность”, сделался бы своим углишком со своими делишками. <…> Надо, чтобы “седые и лысые окаменелости” не смели смотреть на него со снисходительным равнодушием <…>. Надо, чтобы Степуны и Вишняки с этим считались» [Гиппиус, с. 4, 5][15]. По существу, Гиппиус ясно обозначает условие своего, а, следовательно, и Мережковского со Злобиным сотрудничества в новом издании, которое она совершенно очевидно намеревалась использовать как инструмент в своем противостоянии с «Современными записками». Здесь же – первая, достаточно мягкая попытка оказать влияние на формирование редколлегии и круга авторов: «В числе сотрудников я не усматриваю Бахтина. Он, правда, странный человек, с ним трудно, но все-таки очень человек, т. е. довольно редкая ценность» [Гиппиус, с. 5 (курсив Гиппиус – О. Д.)]. В следующем письме, от 27 августа, Гиппиус становится более настойчивой: «На один вопрос вы мне не ответили: отчего вы не пригласили Бахтина? Обе его статьи в звене, особенно первая, очень недурны. Неправда-ли?» [Гиппиус, с. 7]. В письме от 26 октября сообщает об обиде Бунина, не приглашенного в «Новый дом», и советует: «На мой взгляд – Бунин вам реальной пользы не даст, а “имя” – свяжет, если кто-нибудь захочет (я, например) написать о нем по существу, а не только накадить обыкновенного, Кульмановского, фимиаму. Но, впрочем, дело ваше» [Гиппиус, с. 10].
Значительно более резко и откровенно Гиппиус высказывается о том, каким она видит журнал и свою (и Ходасевича!) роль в ней, в письме к Ходасевичу от 19 октября 1926 г., открыто противопоставляя, во-первых, «старших», к которым она относит и его, «младшим»; во-вторых – Берберову Ходасевичу[16]: «Откуда вдруг появился Гингер, да еще с женой, столь заведомой большевичкой? Если они там ради младости своей, то мне казалось, что это качество для Нов[ового] Д[ома] не перворешающее; если бы так, то что мы там, двое одиноких стариков, будем делать, хотя бы с помощью третьего взрослого мужа – вас? Роль чистого “покровителя молодежи” меня никогда не пленяла, для педагогики у меня нет достаточного бескорыстия, (о Д. С. уж и не говорю!), а почетный билет на звание “бабушки русского декадентства” – хорошо, но за “почестями” я вообще мало гонюсь… Объективно же мне будет жаль, если Н[овый] Д[ом] соскользнет к принадоевшему типу “журнала молодых” с “эмигркультурными” запросами и наставлениями первичного свойства + поощрением вредных и безвредных, но молодых оболтусов. А соскользнуть легко. Намерения и порывы Нины Николаевны были очень хороши, но ведь не все намерения легко воплощаются» [Гиппиус, с. 66][17].
После выхода первого номера журнала, заслужившего высокую оценку Мережковских за смелость и «общую гармонию»[18], Гиппиус в письме к Берберовой от 1 ноября 1926 г. возвращается к вопросу о составе редколлегии: «Кого вы еще думаете включить в Государственный совет? Может быть, впрочем, никого. По моему опыту я знаю, что лучше всего, когда внутри довольно мало людей, но вокруг завивается великое множество» [Гиппиус, c. 11; письмо от 1 ноября 1926 г., с. 11 (курсив Гиппиус – О. Д.)].
В следующем письме, после краткого обзора появившихся в эмигрантской периодике откликов на журнал[19] Гиппиус, ссылаясь на собственный опыт, призывает Берберову к стойкости: «На меня пахнуло давними годами литературной и журнальной борьбы, с глубокими (а сейчас еще более глубокими) основаниями, хотя формы все это имеет комичные и скандальные. Это маленькие цветочки большого дерева. Не бойтесь “скандалов”[20] <…> Я никогда ничего не боялась, мы лишь крепче свою линию гнули» [Гиппиус, c. 13–14; письмо от 12 ноября 1926 г.][21].
Как известно, «Новый дом» прекратился на третьем номере, и его сменил «Новый корабль», оказавшийся ненамного более долговечным: с сентября 1927 по 1928 гг. вышли четыре книжки журнала. Впоследствии Берберова вспоминала в «Курсиве», ретроспективно несколько сдвигая хронологию и меняя акценты: «Кнут был инициатором журнала, куда он и я вошли редакторами, но уже после первого номера (1926) “Новый дом” оказался нам не под силу: Мережковские, которых мы позвали туда (был позван, конечно, и Бунин), сейчас же задавили нас сведением литературных и политических счетов с Ремизовым и Цветаевой, и журнал очень скоро перешел в их руки под новым названием (“Новый корабль”)»[22].
Однако переписка Гиппиус с Ходасевичем и Берберовой не прекратилась после прекращения «Нового дома» – напротив, с сентября 1927 г., когда уже вышел первый номер «Нового корабля», она обретает иную тональность: Гиппиус предлагает Берберовой дружбу, но не гендерно нейтральную человечески-творческую, основанную на общности убеждений и позиций, как Ходасевичу, а женски-интимную, в письмах от сентября 1927 – января 1928 гг. – с выраженным эротическим подтекстом[23]. 1 сентября она ностальгически сообщает об «унынии и пустоте» после отъезда Берберовой из Ле Каннет и окончании «какой-то милой эпохи»: «По-прежнему сияют закаты, каждый день разные и новые, розовится море под ними <…> Только человеческому в человеке одних закатов не всегда довольно». Завершается письмо восклицанием: «Ниночка, милая, неужели неправда, что “Все, что бывает – не исчезает, / Пусть миновало, но не прошло…?”» [Гиппиус, с. 15, 16]. В следующем письме после риторического вопроса «Но наши с вами письма – ведь это особо, неправда-ли!» следует развернутый пассаж, посвященный размышлениям о природе поцелуя и о возможных эпитетах, определяющих его суть; завершается он автоцитатой: «… И даже если вдруг, полуслучайно, / Уста сближались на единый раз, / В едином миге расцветала тайна, / И мне не жаль, что этот миг погас. / О, в поцелуе все необычайно! …я помню только вас» [Гиппиус, c. 18; письмо от 6 октября 1927 г.]. В письме от 15 октября Гиппиус рассказывает, что видела Берберову во сне, «в белом платье с цветочками, и ужасно веселую. Мы сидели в саду, и вы что-то мне читали, вроде вашей милой пародии, только мы были вдвоем. И сад был какой-то не тот, боле нежный, сицилианский[24]. А мне тоже было весело…», и заверяет ее, что «вовсе не будет, «как я захочу, а как будет <…> как «мы» захотим… вероятно» [Гиппиус, с. 19]. Письмо от 17 октября посвящено размышлениям о различии между «вы» и «ты» и о возможности только обоюдного «ты» между Гиппиус и Берберовой: « “Ты” – ведь очень много, милая Нина. По крайней мере, я так смотрю. И я, конечно, считаю, что “ты” может быть, у нас, только обоюдным, взаимным. Разница наших лет здесь перестает играть роль; потому что, скажу вам по правде, я никаких материнских чувств к вам не питаю <…> и говорить вам “ты” я могу не в этой плоскости; и не взаимно – тоже, значит, не могу. Взаимное же “ты” – очень много. И теперь я вас спрошу (но раньше вы спросите себя) – хотите ли этого многого?» [Гиппиус, с. 19].
В письме от 22 октября Гиппиус вновь цитирует свои старые стихи «…Я думал о том, как ты много хотела…», за которыми следует стихотворение, посвященное Берберовой «Чуть затянуло голубое…», с припиской: «Это уже á vous, ma belle, – и чтобы вы не “извинялись” впредь, если случится еще прислать мне стихи» [Гиппиус, с. 20, 21]. После подробного анализа чувств Берберовой, основанного на ее предыдущем письме, следует признание: «У меня иногда такое чувство, что мне и бесполезно вам долго о чем-нибудь говорить: зацепочка, полсловечка, и вы уж знаете. Не правда-ли? Я люблю такое знание продергивать через сознание и, насколько можно, через слова; но это мое личное свойство, эта любовь. Она не лишена опасности. Рано, криво продернешь до слов – и все заключится “словами”» [Гиппиус, с. 21]. В следующем письме, помеченном «Четверг» и датированным публикатором 1927 г., Гиппиус шлет два посвященных Берберовой стихотворения: «Ей в Thorenс» (подписанное «З. Гиппиус. Thorenc 1928») и «В.Ж.» с посвящением Н. Б. [Гиппиус, с. 23–24], а в письме от 6 января 1928 г. сообщает: «По поводу нашего последнего разговора <…> я даже написала стихи, которые озаглавлены “В.Ж.”, которые будут напечатаны в Нов[ом] Кор[абле] и которые <…> я посвящу Н.Б. А раньше вам их не прочту» [Гиппиус, с. 25 (курсив Гиппиус – О. Д.)][25]. В августе 1928 г. Берберова по настоятельному приглашению Гиппиус (см. письмо от 1 августа 1928 г. [Гиппиус, с. 28–29]) проводит у Мережковских в Торране три дня[26] (по Гиппиус: «2 ночи минимум»), о чем весьма сдержанно упоминает в «Курсиве»[27].
Вместе с тем, зимой 1927/28 гг. начинается явное охлаждение (см. письма к Берберовой от 11 февраля и к Ходасевичу от 13 марта 1928 г.), а весной 1928 г. Ходасевич выходит из «Зеленой лампы». Поводом для выхода стал опубликованный в «Последних новостях» (1928. 8 марта) памфлет «В защиту Ходасевича» участника «Лампы» Г. Иванова, входившего в круг его противников, с которыми все более сближалась Гиппиус[28], и появившаяся в «Возрождении» (1928. 31 марта) рецензия самой Гиппиус на тридцать пятую книгу «Современных записок с оскорбившим Ходасевича разбором статьи В. Вейдле «Владислав Ходасевич»[29].
И все же Гиппиус не «сжигала мостов», на протяжении довольно долгого времени пытаясь если не сохранить прежнюю близость, то хотя бы избежать открытого конфликта и полного разрыва отношений[30], несмотря на то, что весной 1928 г. Ходасевич в печати и в частных письмах другим лицам начал против нее открыто враждебную кампанию[31]. С весны-лета 1928 до осени 1931 гг. она написала еще шесть писем Берберовой и тринадцать Ходасевичу, в которых неизменно сообщала им о том, что помнит о них, вспоминает прежние времена и не теряет надежды на их возобновление[32]. Однако после резкой печатной полемики Ходасевича с Гиппиус по поводу романа Т. Таманина (Т. И. Манухиной) «Отечество» (1933)[33] отношения были бесповоротно разорваны, что привело к довольно длительному перерыву в переписке.
Последнее письмо Гиппиус к Ходасевичу, написанное 8 мая 1939 г. как «слова привета <…> товарищу по медленному погружению в какую-то яму забвения и misere noir», по существу стало прощальным[34]: Гиппиус заверяет его в своей неизменной верности, еще раз обратившись к своей теории «изменчивость vs измена» в отношениях между людьми[35] и завершив письмо пожеланием: «Желаю вам, чего желаю себе (значит, не плохого!) со всей горячностью моей дружбы» [Гиппиус, с. 109].
Написанное через три недели, 29 мая 1939 г., письмо к Берберовой явилось ответом на ее предшествующее письмо – отклик на цитированное выше письмо Гиппиус к Ходасевичу, которое становится непосредственным контекстом эпистолярного разговора с Берберовой, ср.: «Думала ли я о вас, когда писала о “женщинах”, об их “изменах”, Вл. Ф-чу?» [Гиппиус, с. 36]. В полном соответствии со своей традиционной «тактикой», Гиппиус пытается уйти от прямого ответа, для чего прибегает к излюбленному приему «зеркального» противопоставления, ссылаясь, в том числе, и на предваряющую письмо цитату из стихотворения Берберовой: «Без женской нежности, друзья, / Как жить? / Без женской прелести кого любить?» [Гиппиус, с. 36], которая образует еще один контекстуальный слой, отсылающий к теме «мужского» и «женского», равно значимой для обеих корреспонденток и истории их отношений, в том числе и эпистолярных[36]. С одной стороны, Гиппиус объединяет Берберову с Ходасевичем, поскольку в ее памяти они существуют как единое целое: «Да, потому что при мысли о нем невольно вспоминаетесь вы» [Гиппиус, с. 36]. С другой, амбивалентность природы «мужского» и «женского», для Гиппиус неразрывно связанной с вопросом об «изменах» и «изменении», скорее сближает Берберову с Гиппиус, отторгая ее от Ходасевича, хотя в тексте Гиппиус прямое указание на это отсутствует. Однако подлинный ответ Гиппиус, как и подлинный вопрос Берберовой становятся вполне очевидными при ретроспективном сопоставлении последних писем Гиппиус к ней и к Ходасевичу друг с другом и с полным контекстом отношений всех троих, ср. письмо к Ходасевичу от 8 мая 1939 г.: «Убедилась по опыту, что изменяют действительно (и необъяснимо) главным образом – женщины; достаточно от них пострадав, а сама изменять не умея, должна придти к выводу, что в меня попало какое-то лишнее “М”, ничего не поделаешь!» [Гиппиус, c. 109] с письмом к Берберовой от 29 мая 1939 г.: «Относительно вас – мне кажется, что вы более склонны к “изменениям”, нежели к “изменам”, но это действие вашего “М”, – вы его в себе и не отрицаете» [Гиппиус, c. 37].
Примечания
[1] Адамович Г. В. Одиночество и свобода / Сост., послесл., примеч. О. А. Коростелева. СПб.: Алетейя, 2000. 476 с. Ср. мнение историка русской поэзии И. Н. Розанова, выраженное в его реферате «Три победы русской поэтессы» (1916): «Но стихи ее какие-то скользкие и лукавые. Словно заиграла красивая змейка, мудрая и злая. В ее стихах есть та острота, которая так характерна для лучших поэтов современности. <…> Неугомонность, надломленность души сквозит у нее повсюду; глубокая искренность капризно переплетается с вычурностью и причудами, но всегда мысль, мысль, а не чувство…». Богомолов Н. А. «Девичье поле» // Звезда. 2019. № 6. C. 113.
[2] Адамович Г. В. Одиночество и свобода. С. 149, 151.
[3] Ср.: «Надеюсь, что еще на некоторое время продлится “переписка двух семей”». Гиппиус З. Письма к Берберовой и Ходасевичу. Edited by Erica Freiberger Sheikhholeslami. Ann Arbor: Ardis, [1978]. С. 65; далее письма цитируются по этому изданию с сохранением авторской орфографии и пунктуации и с указанием дат и страниц в тексте.
[4] См., напр.: «Вы, верно, знаете из моего письма к Вл. Ф.», «В. Ф-чу я писала об этом неожиданном случае», «Я не писала о ней В. Ф.», «Просьба к вам – не лишать меня информации – относится также и к Нине Николаевне» [Гиппиус, с. 3, 6, 8, 43].
[5] Ср. с отзывами А. Белого о «хитрой ласке» и «пленяющем шарме» Мережковских: Белый А. Начало века. Воспоминания. В 3-х кн. Кн. 2. М.: Художественная литература, 1990. C. 212, и Н. Бердяева об их «сектантском властолюбии»: Бердяев Н. А. Самопознание: Сочинения. М.; Харьков: ЗАО «ЭКСМО»; Изд-во «Фолио», 1997. С. 389.
[6] Подробнее о них см. в: Литературная энциклопедия русского зарубежья: В 4 т. Т. 2. Периодика и литературные центры. М.: РОССПЭН, 2000. С. 263–270.
[7] Ходасевич поддержал «Новый корабль», отозвавшись на него статьей «Подземные родники» // Новый корабль. 1927. № 2. С. 25–28, и принимал достаточно активное участие в его подготовке, см. записи в «Камер-фурьерском журнале» от 23 июля 1926 г. – 1 февраля 1927 г. Ходасевич В. Камер-фурьерский журнал. Подготовка текста, вступит. статья, указатели О. Р. Демидовой. М.: Эллис Лак, 2002. С. 89–98; кроме того, 5 февраля 1927 г. он открыл первое заседание «Зеленой лампы», выступив на нем с вступительным словом, и до 10 марта 1928 г. являлся участником собраний, см. записи в КФЖ от 5 февраля 1927 г.–10 марта 1928 г. Там же. С. 99–120; после выхода в свет собрания сочинений Ходасевича Гиппиус печатно выступила со статьей «Знак. О Владиславе Ходасевиче» (Возрождение. 1927. 15 декабря), о которой Ходасевич отозвался в письме к М. Вишняку от 16 декабря 1927 г.: «Статья З.Н. очень интересна, но, к сожалению, написана не вполне обо мне: одна половина лица – моя, а другая приставлена по воле автора, признающего, что многим моим стихам он придал заведомо другой смысл, – не то, что у меня». Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. М.: Согласие, 1997. C. 507.
[8] Подробнее об отношениях Гиппиус и Ходасевича см. в: Из переписки В. Ф. Ходасевича (1925 – 1938) / Публ. Дж. Малмстада // Минувшее: Исторический альманах. 3. СПб.: Прогресс; Феникс, 1991. С. 272–277.
[9] Первое из писем Гиппиус к Ходасевичу, посвященное, главным образом, анализу его развернутой рецензии на ее мемуарную книгу «Живые лица» (Прага: Пламя, 1925; рец. Ходасевича см. в: Современные записки. 1925. Кн. XXV. C. 535–541; перепеч. в: Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. М.: Согласие, 1997. С. 127–132), ср.: «Нельзя ли сделать кое-какие поправки к вашим поправкам?» [Гиппиус, с. 40].
[10] Справедливости ради следует отметить, что сам Ходасевич изначально воспринимал уверения Гиппиус в дружбе с известной долей иронии и недоверия, см., напр., его письмо к М. М. Карповичу от 7 апреля 1926 г.: «Из людей здешних <…> не дружу ни с кем, но ни с кем и не в ссоре <…>. Житейски мне как-то никого и не хочется. Литературно у меня сейчас “флирт” с Гиппиус: за что-то она меня полюбила». Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. С. 498. Тем не менее, впоследствии он утверждал, что верил Мережковским и что они «ужасно с ним поступили». Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: В 3 кн. Кн. 2 / Под ред. Милицы Грин. Frankfurt a/Main: Посев, 1981. С. 183.
[11] Цит. по: Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. С. 701.
[12] Адамович Г. В. Одиночество и свобода. С. 461.
[13] Именно поэтому литературный и литературно-бытовой диапазон обсуждаемых тем в письмах к Берберовой существенно уже, чем в письмах к Ходасевичу: речь идет преимущественно о «Новом доме» и «Новом корабле», о произведениях и творческой позиции самой Берберовой, о входящих в круг ее непосредственного общения литераторах поколения «эмигрантских сыновей»; события более широкого спектра, становящиеся предметом обсуждения вплоть до полемики в письмах к Ходасевичу, в письмах к Берберовой не столько обсуждаются, сколько отзываются своего рода эхом переписки старших литераторов.
[14] См., напр., письмо от 3 октября 1927 г.: «Что меня касается – то я жду от вас указаний, как мне, и сколько еще времени, надо “кочевряжиться”. С “Дневником”, думаю, к приезду время решит окончательно. Полагаюсь на вас в смысле защиты моих “интересов”. Затем еще вот вопрос: скажите объективно (как бы вы не вы, но с вашим знанием дела и с вашим соображением) – кому писать в Нов[ом] К[орабле] о вашей книжке, (кот. выходит?) – мне или Володе? Или ни мне, ни Володе, а еще кому-нибудь? [Гиппиус, с. 80–81].
[15] Ср. утверждение в письме от 1 ноября 1926 г.: «Ведь (по-моему) никаких вопросов Н[овый].Д[ом] не должен бояться, даже политических, хотя он и “литературный”: не даром В.Ф. задумывает конгресс по “литературной политике”, в чем я ему очень сочувствую» [Гиппиус, с. 11–12]; ср. с письмом к Ходасевичу от 24 ноября: «Ваш проект относительно конгресса с темой “литературная политика” – мне весьма нравится» [Гиппиус, с. 67].
[16] Впрочем, этот прием использовался ею и «зеркально»: так, в письме к Берберовой от 11 февраля 1928 г., когда обозначились явные расхождения между Гиппиус и Ходасевичем, она позволяет себе как будто мягкий упрек, приправленный, однако, изрядной долей иронии: «Зачем же так уж очень заражаться всеми концепциями Владислава Фелициановича? Я получила оба письма одновременно – очень похожи! Как бы даже точка в точку. Впрочем, уже бывало» [Гиппиус, с. 25].
[17] Ср. с письмом к Берберовой от 1 ноября 1926 г.: «Это деталь, дам ли я что-нибудь во 2-й или в 3-й №. Мне очень важно (объективно) его реально-волевую ниточку нащупать. И как он выйдет. Если он “выйдет” журналом чистой “литературы” и журналом “молодых” – это одно; если просто журналом, в этих двух смыслах не специальным – это другое. Я могу писать и для одного, и для другого; но мне важно знать, ибо писать там и здесь надо по-разному. И о разном. Я очень помню, что ни вы, ни Терапиано, не намеревались делать “чистую литературу” или строить Дом для “мальчиков и девочек”. Но, ведь, бывает, что намерения – не то, что “выходит” Поэтому я с большим интересом жду, что “выйдет”. Какой будет у журнала реальный лик» [Гиппиус, с. 13 (курсив Гиппиус – О. Д.)].
[18] Более всего Мережковским пришлась по душе написанная Берберовой редакционная статья: «Так хорошо и так смело, что берегитесь! Нападут на вас всевозможные “исты” и “эты” <…> Д.С. даже говорит: одна беда, ведь всегда бывало, что чуть что-нибудь нам нравится, значит, большинству других или “не нужно”, или они все против» [Гиппиус, с. 11].
[19] В письме к Ходасевичу от 15 октября Гиппиус сообщает о том, что «”Дни” «дадут о 1 № Н[ового] Д[ома] только сочувственную заметку, отложив рецензию до 2 №. Очень трудно найти рецензента, тем более, что есть много “разгневанных”. Не думаю, чтобы теперь и сочувственная отметка появилась, куда уж!» [Гиппиус, с. 73].
[20] В письме к Ходасевичу от 15 ноября 1926 г. Гиппиус сообщала: «Нине Николаевне я писала вчера и очень рада, что она еще ранее получения моего письма рассеяла мои сомнения, – по правде сказать – немножко притворные. Редакция Н[ового] Д[ома] не в ужасе и вообще ничего не боится» [Гиппиус, с. 73].
[21] Ср. с письмом от 1 сентября 1927 г., в котором речь идет о сменившем «Новый дом» «Новом корабле»: «Все эти рецензии о Нов[ом] Кор[абле] <…> действуют на меня, как музыка на старого боевого коня <…> Если вся эта симфония Терапианы, Мих. Струве + Неизвестный кончится какофонией и потоплением корабля – ничего! Будет, по Тэффи, если не “Новый авторон”, то новый Авион» [Гиппиус, с. 16].
[22] Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. М.: Согласие, 1996. С. 318.
[23] Впрочем, эротический подтекст появляется и в более ранних письмах: 26 октября 1926 г. Гиппиус цитирует свои «старые-старые стихи» о любви и рабстве, написанные ею на книге, подаренной П. Соловьевой, и сообщает, что ее «очень заинтересовала» Виржинчик, подруга Берберовой; в письме от 12 ноября 1926 г., посвященном различным отзывам о «Новом доме», появляется ретроспективный пассаж и неявная автоцитата: «Каждый раз, как я, сокращенно, пишу НД – я вспоминаю мою первую любовь: с 12-ти до 16-ти лет – срок немалый! – это был мой “заветный вензель” на окне… что, впрочем, рассказано в Звене, и за это личное отступление прошу меня извинить» [Гиппиус, с. 9, 13].
[24] Явная отсылка к обстоятельствам путешествия Мережковских на Сицилию (1895) и связанному с ним эпизоду любовной жизни Гиппиус, впоследствии нашедшему отражение в ее «Дневнике любовных историй (1893–1904); подробнее см. в: Гиппиус З. Н. Дневники: В 2 кн. Кн. 1. М.: НПК «Интелвак», 1999. С. 60–66; см. также очерк Гиппиус «На берегу Ионического моря», впервые опубликованный в «Мире искусства» в 1899 г. (№ 7–12).
[25] В связи с этим позволительно предположить, что при публикации писем оказалась нарушена хронология: письмо от 6 января 1928 г. явно предшествует присылке текстов стихотворений «Ей в Thoranc» и «В. Ж.».
[26] С 10 по 13 августа, см. записи в «Камер-фурьерском журнале» Ходасевича. Ходасевич В. Камер-фурьерский журнал. С. 128.
[27] Ср. письмо Гиппиус от 1 августа с предложением быть ее «пленницей <…> в самом настоящем смысле слова, от <…> полуночи до половины десятого утра» и подробным описанием «кельи», в которой Берберову предполагалось запереть на ночь [Гиппиус, с. 28], с лишенным всякого «романтического» подтекста описанием у Берберовой: «Спать меня положили в узкой длинной комнате, в квартире хозяев замка, и там стояли на полках книги XVII и XVIII веков, на палец покрытые пылью». Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. С. 289.
[28] См. письмо Ходасевича к Вишняку от 2 апреля 1928 г.: «Я думал, что Мережковские… А вижу, что Мережковские… Каюсь, другие были прозорливее». Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. С. 510; см. также письмо Гиппиус к Адамовичу от 14 февраля 1928 г.: «Вы один из самых живых людей из долгого моего антуража». Pachmuss T. Intellect and Ideas in Action: Selected Corresрondence of Zinaida Hippius. München: W. Fink, 1972. P. 372.
[29] См. письма Гиппиус к Ходасевичу от 13-го марта и 12 апреля 1928 г. [Гиппиус, с. 87–91], которые можно рассматривать как попытку объяснения и – по возможности – примирения.
[30] См., напр., постскриптум в ее письме к Ходасевичу от 12 апреля 1928 г. с его «открытым концом», как будто допускающим возможность благополучного разрешения ситуации: «Объявляю вам новость: “Зеленая Лампа”, – т. е., ее правление, – разрушилось: я из него ушла, за мною другие, и если сама Лампа, по инерции, продолжает существовать, то пока в “беспризорном” виде. Что дальше – сейчас еще не определено» [Гиппиус, с. 90]; последняя запись в «Камер-фурьерском журнале» о посещении Мережковских датирована 3 января 1930 г. Ходасевич В. Камер-фурьерский журнал. С. 151.
[31] См., напр., его статьи «Еще о критике» (Возрождение. 1928. 31 мая), «”Современные Записки”. Книга 36-я» (Возрождение. 1928. 27 сентября), «Летучие листы. “Числа”» (Возрождение. 1930. 27 марта), «О писательской свободе» (Возрождение. 1931. 10 сентября) и письма Ходасевича к Айхенвальду от 22 марта 1928 г., Вишняку от 12 и 21 августа 1929 г. Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. С. 508–509, 512–514; см. также его недатированное письмо к Берберовой весны 1933 г.: «Ты слишком хорошо знаешь, как я поступал с людьми, которые дурно относились к тебе или пытались загнать клин между нами* (далее – внизу страницы): *Зина – пример очень наглядный. Она не только тебя на меня настрикивала, но и меня на тебя, если хочешь знать. За это я ее и возненавидел навсегда» Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. С. 523; см. также предваряющее первую публикацию письма Ходасевича к Гиппиус от 4 декабря 1928 г. предисловие Дж. Малмстада и его подробный комментарий к этому письму в: Из переписки В. Ф. Ходасевича (1925 – 1938). С. 272–273, 274–277.
[32] См., напр., письма к Ходасевичу от 28 августа, 1 сентября, 1 декабря 1929 г.: «И без всяких статей мы часто думаем о вас»; «Не лишайте меня, кстати, вашей благосклонности»; «Если б у вас была не каменная душа, вы бы меня простили и утешили еще весточкой сюда» [Гиппиус, с. 98, 99, 104] и к Берберовой от 17 августа 1928 г., 11 апреля 1929 г., 26 мая 1930 г.: «Скажите от меня слово утешения В. Ф., которого я, несмотря на мою досаду, очень люблю»; «Во всяком случае, если б вдруг сделалось, что вы о нас вспомнили, а гневы (??) ваши таинственные забыли, – мы-то очень бы этому обрадовались и вас обоих увидали»; «Я и жду, с терпением, времени, когда оно приведет вас, относительно меня и нас, к мере, заставив увидеть нас более просто и реально, чем это показывает вам ваше возбужденное раздражение, – оно со всяким случается!» [Гиппиус, с. 30, 36 (курсив Гиппиус – О. Д.)].
[33] 12 января 1933 г. в «Последних новостях» была опубликована статья Гиппиус «Живая книга (О романе «Отечество»)», на которую Ходасевич отозвался статьей «О форме и содержании» (Возрождение. 1933. 15 июня), по существу воспользовавшись поводом для окончательного разрыва отношений; Гиппиус, в свою очередь, выступила с ответной статьей «Современность» (Числа. 1933. № 9); подробнее с полной историей вопроса см. в: Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. С. 532–536.
[34] После резкого ухудшения состояния в марте-апреле Ходасевича в конце мая по решению консилиума на две недели поместили для обследования в городскую больницу Бруссе , откуда он вернулся 7 июня; 11-го июня положили в частную клинику для операции, назначенной на 13-е июня; 14-го июня в шесть часов утра он скончался, не приходя в сознание; подробнее о последнем периоде жизни Ходасевича см. в: Берберова Н. Н. Курсив мой: Автобиография. С. 416–421.
[35] «Я никогда старым друзьям не изменяю <…> Человек выше согласия, особенно униссона. Это я всегда помню. И вас помню, все хорошее помню, что между нами было [Гиппиус, с. 109].
[36] Ср.: «Две ваши строчки (эпиграф) мне кажутся «магичными» (кстати, они подходят и к теме нашей переписки) [Гиппиус, с. 36].
В заставке использована фотография Зинаиды Гиппиус, 1910-е г.
© Ольга Демидова, 2024
© НП «Русская культура», 2024
