1 сентября 2017 года ушел из жизни доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН Гелиан Михайлович Прохоров (1936–2017). Так сложилось, что последнее интервью в жизни ученого вместе с его последней статьей было опубликовано в 10 номере альманаха «Русский мiръ» и на нашем портале «Русская культура».
Стезя Гелиана Прохорова
Вспоминая Гелиана Прохорова, невозможно удержаться от слов: «избранник судьбы». Видимо, ангел-хранитель ему был дан энергичный и ревностный. Вся жизнь его наполнена чудесными совпадениями, избавлениями, удачами и спасительными случайностями. Верующие, правда, убеждены: случайного в этом мире нет. В детстве чудом не попал в эшелон, который на его глазах разбомбили; в юности, служа в армии, чудом не погиб на лесоповале; студентом едва не утонул при обследовании Дербентской крепости; позже был счастливо избавлен от преследований органов, которые при обыске умудрились не заметить запретную папку, лежавшую на самом видном месте.
Главная неслучайная встреча произошла, когда однажды в поезде Гелиан познакомился с Львом Гумилевым. Она определила всю дальнейшую судьбу и научное призвание Прохорова, признавшегося: «Благодаря Льву Николаевичу я нашел действительно серьезное и интересное занятие и христианскую веру». Гумилев стал крестным отцом Прохорова, когда тот в 1962 году принял святое крещение в честь преп. Григория Паламы, умозрителя нетварного света. Имя же Гелиан («Солнечный») дала мальчику, родившемуся в яркий мартовский день, мама. Много лет спустя он узнал, что на третий день от даты его рождения празднуется, в числе святых сорока мучеников Севастийских, святой с тем же именем – Илиан. И стал почитать как своих покровителей двух «светоносных» святых.
Таланты его были многообразны: литературовед, культуролог, издатель, переводчик, очеркист, живописец.
На протяжении полувека Прохоров работал в Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома. Кропотливый упорный труд ученого, погруженного в далекие века, казалось, обеспечивал относительный комфорт в советской идеологической атмосфере. Но легкой жизни он никогда не искал. Знакомство с «антисоветчиками», хранение «идеологически вредных» (то есть религиозных) книг, переписка с Солженицыным повлекли последствия вполне закономерные: слежка, прослушка, обыски на квартире и даче, вызовы в Большой дом ни запугать, ни сломать ученого не смогли, – Прохоров пользовался советами опытного сидельца-лагерника Льва Гумилева. Отстоял своего молодого сотрудника академик Д. С. Лихачев: он побеседовал с влиятельным «хозяином» Ленинграда Г. В. Романовым, после чего преследования прекратились. Об этих приключениях Прохоров с иронией вспоминает в рассказах «Как я бил мух» и «Желтая папка». Они знакомят с методами поздне-советской репрессивной машины. Агенты, как обнаруживает автор, «боятся, когда их не боятся».
Но все это – поверхность, рябь жизни. Диссидентство было Прохорову чуждо. Он человек иной глубины, иного масштаба. Ему было суждено отстаивать ценности не преходящие, но вечные, размышлять о духовной сущности русской цивилизации. Работы Прохорова вошли в золотой фонд отечественной медиевистики. В центре его исследований – духовная культура православия. Прохоров одним из первых в России ввел древнерусскую литературу в широкий контекст византийской культуры и истории, стал крупным знатоком исихазма.
Веры своей ученый не скрывал и не афишировал. Но она сквозила в его статьях и публикациях, освещая их ровным солнечным светом. Православный ученый, работающий в советском академическом учреждении, – фигура уникальная, вызывавшая затаенный восторг, служившая ободрительным примером для тех, кто не решался исповедать свою веру открыто. Не у всех ведь были академики-защитники… Своего рода научным компасом стал Прохоров и для меня. Свою первую книгу я, в бытность еще аспирантом, назвал его любимым словосочетанием: «Вечное в настоящем».
Когда в 1980-м праздновался 600-летний юбилей сражения на Куликовом поле, широкий общественный резонанс получила его работа «Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы». Ее можно назвать православным манифестом. В подчеркнуто корректной форме Прохоров вступил в принципиальную полемику с маститыми академиками. Нет, писал ученый, не каким-то там «недо-возрождением» была эпоха XIV–XV веков, а самым настоящим Православным Возрождением. Это было время культурного и политического подъема Великой Руси. И важнейшую роль для развития русской цивилизации играли идеи и практики исихазма. Именно православие «дало Руси духовные силы пережить своих поработителей, сбросить их иго, воссоединиться и стать величайшей Россией». Диву даешься, как такие строки пропускала тогдашняя цензура.
Из-под пера Прохорова вышел целый ряд статей, посвященных исихастской литературе. Он публиковал переводы Дионисия Ареопагита, Филиппа Монотропа, Иоанна Кантакузина, патриарха Филофея, нашел автографы святых Нила Сорского и Кирилла Белозерского, собирал материалы об их жизни. Эти имена учителей православия – цвет святоотеческой мысли. И сегодня их труды остаются опорой для православного миросознания.
Прохоров занимался и летописями, обосновал свою концепцию сводного общерусского летописания. Споры вокруг его идей и датировок велись нешуточные, кипели, по его выражению, «футбольные страсти». Но ему удалось увидеть в древних текстах то, что ускользнуло от предшественников. А об истории издания Радзивиловской летописи можно написать мини-эпопею. В лихие девяностые ученый искал деньги на издание, случайно оказался на приеме рядом с банкиром, и только заикнулся о проекте – получил от мецената изрядную сумму, которой с лихвой хватило на прекрасное иллюстрированное издание.
Гелиан Михайлович обладал даром увлекательно рассказать о серьезных научных вещах. Его «Повесть о Митяе» – настоящий исторический детектив. В интерьерах Руси, Орды и Византии разворачиваются церковные и политические интриги, разгораются амбиции, чередой проходят приключения соискателей митрополичьего престола.
Но главная заслуга ученого в том, что он описал суть культурного кода русской православной цивилизации и открыл духовные координаты истории – «крестообразность времени». Прохоровская культурология дает ключ к пониманию исторических процессов.
Храня любовь к России и православию, Прохоров был широко открыт миру. Доводилось ему читать курс лекций во французском университете в Нантерре, работать в американском центре Дамбартон Оакс. Самые добрые отношения много лет связывали Гелиана Михайловича с католическими центрами славяноведения. Он стал одним из организаторов и постоянным участником ежегодных конференций по христианской духовности, проводимых уникальным сообществом – монашеской коммуной в итальянском местечке Бозе.
Прохоров не был кабинетным ученым, замкнувшимся в своих штудиях, но просветителем: охотно выступал с лекциями на разных площадках; вел программы на радио «Мария»; основал издательство «Глаголъ», где печаталась задуманная им серия «Древнерусские сказания о достопамятных людях, местах и событиях»; был создателем религиозно-философского журнала «Мҍра». Выходившие в 1990-е годы номера журнала сближали представителей русской интеллигенции и Церкви. И «ять» в заголовке стал символом возврата к ценностям традиционной русской культуры.
Душа ученого раскрывалась не только в культурологических опусах. С юности Прохоров увлекался живописью и рисунком, писал рассказы и стихи. Живопись, как и наука, для Прохорова была возможностью высветить «вечное в настоящем».
Своего старшего коллегу по Пушкинскому Дому я знал тридцать лет. В его осанке, крупных чертах скуластого лица, сдержанных жестах проступали величественность и благородство, временами напоминал он знатного хана: давала знать о себе кровь древнего татарского рода. Когда ни встречал Гелиана Михайловича, неизменно исходили от него доброжелательность, приветливость, благодушная умиротворенность. Многим хорошо знакома его светлая улыбка, умный и внимательный взгляд.
О некоторых примечательных событиях в жизни Прохорова можно судить по его автобиографическим очеркам, полным юмора, в основном беззлобного, однако проступают в них и сарказм, и едкая ирония (популярного академика припечатал он словечком «всероссийский телестарец»). Свою личную жизнь он не афишировал. За внешним благодушием было трудно угадать, что носил он в сердце трагедию – безвременно скончалась его молодая дочь. Доходили глухие слухи о некоей личной драме, о поступке, последствия которого он глубоко переживал… Но теперь, предстоя перед Судьей всеведающим и милосердным, он уж не подлежит суду людскому.
Гелиан Михайлович был человеком вполне самодостаточным – а это свойство порой прокладывает дорогу к одиночеству. Даже в родном древнерусском отделе, где проработал всю жизнь, чувствовался вокруг него налет отчужденности. Сотрудники были для него коллегами – но не друзьями. Стремление к независимости проявлялось и в быту. Однажды в небольшой компании оказались мы в Венеции, где провели полдня. Город был переполнен туристами, и вскоре, не сказав никому ни слова, Гелиан Михайлович исчез в толпе. Изрядно поволновавшись, встретили мы его лишь у поезда. Хорошо знавший город, он просто захотел побыть в нем один. Были и другие подобного рода приключения во время нашей поездки. Факт показательный: в конце жизни, исполненный годами, ученый жил совершенно один…
Переход в Вечность, о которой он так много писал и размышлял, стал для него мирным и безмятежным. Отпевание в Смоленском храме совершалось торжественно, полным чином, возглавлял службу архиерей (ректор Духовной академии), а при погребении наряду с обычным «Святый Боже…» пели тропарь Лазаревой субботы «Общее воскресение…», столь утешающий. Упокоился раб Божий на Смоленском кладбище, неподалеку от храма, рядом с людьми самыми близкими, покинувшими землю раньше него – матерью и дочерью. К утопающему в цветах кресту кто-то прислонил иконку Сорока мучеников, среди которых и святой Илиан-Гелиан, что в переводе значит – Солнечный.
Алексей Любомудров
© НП «Русская культура», 2017
© А. Любомудров, 2017
