Как только не честил ведущего сотрудника «Нового времени» Михаила Осиповича Меньшикова вождь большевиков: «реакционер», «наёмный писака самодержавия», «шовинист»… Казалось бы, эти ярлыки должны сегодня служить ему как патриоту блестящей аттестацией. Однако новейший официоз, несмотря на то, что книги избранных работ классика русской журналистики сейчас издаются довольно широко, относится к его памяти настороженно и глухо.
М. О. Меньшиков. Царское Село. 1912
Замалчивала журналиста и советская историческая наука. В энциклопедических словарях его нет, а из «Краткой литературной энциклопедии» можно лишь узнать, что М. О. Меньшиков был постоянным сотрудником критического раздела газеты «Неделя»[1]. О том, что основным его местом работы стала редакция газеты «Новое время», в энциклопедии нет ни слова. Правда, в ней вскользь ещё упоминается, что Чехов этому критику написал о своём «серьёзном споре с Толстым по вопросу о бессмертии души»[2]. Чем же была вызвана столь глубокая доверительность? Открыв томик писем Чехова, легко найдём ответ: «Вы интересный человек, и статьи Ваши наводят на тысячу мыслей, и является желание написать Вам и беседовать с Вами»[3]. Подобное желание являлось у таких выдающихся деятелей культуры, как Толстой, Лесков, Нестеров, Сытин, Менделеев…
«Уважаемый друг!» – далеко не каждого адресата удостаивал Н. С. Лесков таким обращением. «Признаю его, – писал маститый писатель о молодом литераторе, – за человека очень умного, с большим знанием литературы и с выдающимися способностями к разносторонней критике и анализу»[4]. А в другом месте – о его личных человеческих качествах: «Меньшиков сердечен и прям… душа и сердце у него, мне кажется, прекрасные»[5]. Им сразу же заинтересовался Л. Н. Толстой. «Он (Л. Н. Толстой – Г. К.) Вас очень высоко ставит», – писал молодому журналисту Лесков[6].
Заглянув в указатель личных имён, приложенный к четырёхтомнику «Яснополянских записок Д. П. Маковицкого», я с удивлением обнаружил, что среди упоминаемых Толстым имён литераторов рубежа ХIХ–ХХ веков имя Меньшикова лидирует с огромным отрывом. В начале 1890-х годов Михаил Осипович увлёкся «толстовством», но вскоре подверг его острой критике. Не во всём разделял и Толстой «охранительно-патриотическую» позицию сотрудника газеты «Новое время». Но то, что «яснополянский старец» до конца своих дней не обходился без его публикаций, факт, как говорится, заслуживающий внимания.
Толстой восхищался «огромным дарованием» журналиста. «Как это Меньшиков, – говорил он, – может в неделю две темы найти, две статьи может написать, и всегда попадает в точку!»[7]. Подчёркивал его мастерство: «У Меньшикова эпитеты верные, как одежда, которая хорошо идёт»[8]. Выказывал Толстой своё уважение к мужеству и смелости публициста – без этих качеств правду не скажешь! «Хорошо пишет (Меньшиков – Г. К.) о молодёжи, – говорит Толстой, – что раньше увлекалась поэзией, естественными науками, а теперь только одной борьбой, революцией»[9].
Эта запись об увлечении молодёжи не раскрывает оценки публициста. А он оценивал так: «Молодые люди и девицы, к которым нищий народ так добр, что предоставляет все средства знания и все способы служить родине, – “бастуют”, бродят по аудиториям с революционными песнями, кричат о ниспровержении установленной народом власти. (…) Разве действительно они уж так утомлены, чтобы среди ежедневно трудящегося народа позволить себе произвольный отдых? Ведь если взять любого из этих бесноватых и спросить, какие же, наконец, у него заслуги перед обществом, какие ощутимые труды, так ведь не окажется совершенно никаких»[10].
В годы «революционного подъёма» в стране ежедневно от рук террористов (а по советским учебникам – от рук «пламенных революционеров») погибало от 12 до 18 человек, и, как правило, это были чиновники высшего ранга – государевы люди! Сегодня кажется неправдоподобным, что политические убийства, совершаемые «во имя света и свободы», приветствовались не только революционерами, но и многими представителями творческой интеллигенции.
«Как осужу я террор, – писал А. А. Блок В. В. Розанову (20.02.1909), – когда вижу ясно, как при свете огромного тропического солнца, что… революционеры, о которых стоит говорить (а таких – десятки), убивают, как истинные герои, с сияньем мученической правды на лице». Вопиющее признание! Тем паче, что оно выплеснулось не до, а после гибели в 1906 году дяди поэта, самарского губернатора Ивана Львовича Блока, от бомбы революционера.
«Революционное безумие», поражающее духовной глухотой, захватывало столицы и губернские города. Меньшиков, предвидя национальную катастрофу, писал: «Если победит бунт, то он внесёт в страну самую лютую из тираний – тиранию черни. Начнётся разгром нашей слабой культуры. Начнётся окончательный развал империи и, может быть, гибель нации»[11].
Интеллигенция, оглушённая «музыкой революции», не слышала подобных предупреждений, не задумывалась над возможными последствиями революционного погрома, которого жаждали профессиональные революционеры-интернационалисты. И как только они захватили власть, то сразу же учинили скорый и неправый суд над тысячами русских государственников и националистов. Одной из первых жертв «революционных мстителей» пал Михаил Осипович Меньшиков.
Разумеется, из государственных библиотек книги «реакционера» были изъяты и уничтожены. Лишь немногие смельчаки сохранили их в личных библиотеках. Об одном из них, известном знатоке книги, поведал поэт Юрий Владимирович Алёхин. Николай Павлович Смирнов-Сокольский был знаком с начальником Ленинградского НКВД Ф. Д. Медведем, от которого узнал, а затем, как пишет Алёхин, «рассказал моему незабвенному учителю Владимиру Иосифовичу Безъязычному о том, что “Меньшикова, в восемнадцатом, искали по распоряжению Урицкого всей Петроградской Чекой”»[12].
Не без риска быть репрессированной за родство с «контрреволюционером» дочь его Ольга Михайловна долгие годы бережно хранила отцовский архив. Более десяти лет посвятила она многосложному и кропотливому труду по подготовке к публикации дневников отца, которые стали доступны широкому читателю благодаря издательству Никиты Михалкова[13].
Ольга Михайловна Поспелова (урождённая Меньшикова). 20.03.1993. Фото Сергея Старшинова
С Ольгой Михайловной я встречался в 1993 году. Несмотря на преклонные лета, она сохраняла бодрый дух и ясную память. Хорошо запомнила она и тот роковой день, в который трагически оборвалась жизнь Михаила Осиповича. Вот её рассказ[14].
«В 1917-ом году мы не стали возвращаться на зиму в Царское Село, где была у нас квартира, а остались жить в валдайском доме, – начала свой горестный рассказ Ольга Михайловна. – Но уже в 18-ом переселились во флигель, так как дом большевики отобрали под контору, куда, кстати, папа, чтобы иметь хоть какой-нибудь заработок, устроился переписчиком. Мне шёл тогда восьмой год…
Утром няня, – замечательный, скажу вам, была человек! – Ирина Алексеевна Чайкина, повела нас, малых детей, к обедне. Самую маленькую, Танечку, несла на руках. Мы шли стайкой: Гриша, я (меня Лёкой звали), Маша и Миша, которого звали Микой. А старшую, Лидочку, мама куда-то послала…
Но на службу мы не попали: церкви в тот день, и одна и вторая, почему-то оказались закрытыми. Тогда няня повела нас в Летний сад. Посмотрим, говорит, на окна тюрьмы, где уже с неделю томили нашего папу. И покуда шли, вдруг обрушился страшный ливень. Да с таким ветром, что даже лодки, как потом рассказывали, повыбрасывало на берег. Такая грозища!
Мы кинулись в ближайшую подворотню. И надо же такому случиться! – спрятались как раз у “штаба”, где папу судили “революционным судом”. Вскоре слышим бряцанье затворов, смех… Двери отворяются и выводят нашего папочку! Увидев нас, он просиял и бросился к нам. Как он обрадовался! Успел поцеловать Танечку, которая была на руках у няни. Нагнулся к Машеньке… Но тут красноармейцы стали нас откидывать. Мол, кто это такие? А папа так гордо: “Это мои дети! – и, обратясь к няне, – Ириша, меня ведут на расстрел!”.
Няня заплакала. Заревели и мы. А папу повели – через площадь, по переулку, – к озеру. Сколько-то постояв, няня, а мы за ней – кинулись туда, куда увели папу, и лишь успели вбежать в проулок, как услышали выстрелы…
Бедный папа! Он так нас любил! Женился поздно, хотел иметь много детей… И надо же, в последний момент увидел нас. Но мы-то его живым больше не видели…
Сбившись вокруг няни в кучу, мы поспешили домой. А мама ещё ничего не знала. В то утро она пошла отправить телеграмму в Петроград, инженеру Оранжерееву, который хлопотал за папу. Довольная, что отправила телеграмму, она на обратном пути встретила батюшку Птицына и его жену. Смотрит, стоят заплаканные и приглашают войти в дом. Вошла и спрашивает: “Что с вами?”. А отец Николай, ничего не говоря, протягивает ей стакан с валерьянкой. Мама опять: “Да что случилось??!”. Тогда супруга отца Николая говорит: “Мария Владимировна, Костя, мой сын, вас проводит… Закончился суд над Михаилом Осиповичем…”.
Когда она пришла в “штаб” и спросила, где её муж, над ней стали издеваться: “Это профессор-то? Да там, на берегу валяется…”. Мама закричала: “Что вы наделали, изверги? Оставили детей сиротами!..”. А те ей в ответ: покричи, мол, у нас, мы тебе и не такое устроим!
Что это была за публика, судите хотя бы по такому факту. Через несколько дней один из них, назвавшись князем Долгоруким, выпросил у Ириши “на память” папину фотографию. Так вот, позже видели, для какой памяти она понадобилась: они повесили её на стену и стреляли по ней из наганов.
Надобно вам ещё сказать, что мама тогда ждала ребёнка. Но после того, как её приветили в “штабе”, ребёнок вскоре умер, так и не родившись. А ей пришлось перенести в Петрограде сложнейшую операцию…
Но вернёмся к тому дню… Я говорила, что старшую сестру Лиду мама куда-то послала… Так вот, она возвращалась домой и ей кто-то сказал: твоего папу повели к озеру! Она прибежала и видит: лежит на берегу прикрытое тряпкой тело, лишь только ноги торчат. Подошла ближе и тотчас узнала папины ботинки. Пока, оцепенев, стояла, из рыбацкой хижины вышла женщина. Лида спросила: “Кто это?”. Женщина ответила: “Иди, девочка, это твой папа”. Тогда она в страхе бросилась бежать по берегу.
…Все собрались на кухне. Мама, бабушка, няня… И все ревут! А мы, дети, ещё и от голода стонем. Хорошо, наша бывшая прачка угомонила нас картошкой. За папиным телом поехали мама с бабушкой. Но им сказали, что оно уже заперто в морге и чтобы за ним приезжали утром.
И вот на другой день (на Праздник Рождества Пресвятой Богородицы – Г. К.) папу привезли домой. Я отлично всё помню. В какой комнате его положили, как снимали окровавленную одежду… В боку у него были вырваны куски мяса, и я видела, как туда запихивали марлю. Господи! Не знаю, как меня допустили смотреть? Видно, было не до меня. И никто не пришёл ни помочь, ни проститься. Валдаши были напуганы до смерти. Правда, помог перенести тело с телеги в дом сапожник Степанов. На всю жизнь его запомнила! Да и как было не бояться?
В тот же день расстреляли ещё одного “контрреволюционера”. Это был мальчик, только что окончивший реальное училище, – Коля Савин. Из семьи купцов-мануфактурщиков. Их потом не раз новая власть разоряла. Колю же арестовали за три месяца до расстрела. Рассказывали, как отец его плакал и умолял палачей, и как те на него кричали: “Отойди! А то и тебя пристрелим!”. Говорили также, что Колю казнили за то, что заступался за икону Иверской Божией Матери, когда большевики обдирали монастырь. Боже мой, какие изверги! Мальчика они расстреляли так, что отцу потом пришлось собирать в платок всё, что содержалось в голове у сына. А в это время один из “штабистов” пошёл к матери убиенного, чтобы сообщить о расстреле: имел желание посмотреть, как та будет по сыну убиваться.
Очевидцы рассказали и нашей маме, как погиб её муж Михаил Осипович. Когда его привели на берег, на озере продолжался шторм. Надобно сказать, что папа безумно любил это озеро. Любил плавать на лодке – просто так или на остров, в Иверский монастырь. В последнюю минуту, опустившись на колени, он молился на монастырскую колокольню, хорошо видную с того места. А стреляли в спину… Когда он упал, начал скрести руками землю. Тогда подошёл подонок, назвавшийся князем Долгоруким, и выстрелил ему в висок[15].
Мне же врезалось в память, об этом вспоминала также и мама, что пальцы, сложенные для крестного знамения в троеперстие, никто не мог разжать. Так и похоронили с неразжатыми пальцами!
Мама, по наивности, думала, что пройдёт смута и папу как крупного литератора перезахоронят в Петрограде, на “Литературных мостках”. Но напрасно, бедная, надеялась. Не год и не два, а десятилетия не то что заикаться об этом, но и упоминать о родстве с Меньшиковым лучше не следовало. Так и остался лежать Михаил Осипович в Валдайской земле, близ кладбищенской церкви Петра и Павла… Мир его праху и душе покой!».
М. О. Меньшиков с дочерью Ольгой. Царское Село. 1916.
Дети М. О. Меньшикова: Лида, Гриша, Оля (Лёка), Миша (Мика), Маша. Валдай. 1917
Примечания
[1] Краткая литературная энциклопедия в 9 т. М.: Советская энциклопедия, 1962–1978. Т. 5. Колонка 164.
[2] Там же. Т. 8. Колонка 492.
[3] Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Письма в 12 т. М.: «Наука». 1978. Письма. Т. 6. № 1567. С. 62.
[4] Лесков Н. С. Собрание сочинений в 11 т. М.: Художественная литература, 1958. Т. 11. С. 559.
[5] Там же. С. 777.
[6] Там же. С. 557.
[7] Литературное наследство. Том 90. У Толстого 1904–1910. «Яснополянские записки Д. П. Маковицкого». М.: Наука, 1979. Книга вторая. С. 404.
[8] Там же. С. 384.
[9] Там же. С. 103.
[10] Меньшиков М. О. Письма к русской нации. М.: Издательство журнала «Москва», 2000. С. 203.
[11] Меньшиков М. О. Выше свободы. М.: Современный писатель, 1998. С. 187.
[12] Там же. С. 176 .
[13] Российский архив IV. М. О. Меньшиков. Материалы к биографии. Студия «ТРИТЭ» Никиты Михалкова. М., 1993.
[14] Рассказ Ольги Михайловны был записан на диктофон у неё дома в селе Голубово 20.03.1993.
[15] По версии историка М. Б. Смолина (Михаил Меньшиков. Национальная империя. М.: Изд-во «Имперская традиция». 2004. С. 5): «смертный приговор М. О. Меньшикову вынес следователь ЧК (приговоривший к расстрелу и Н. С. Гумилёва) Якобсон, а добивал восемнадцатилетний чекист Дэвидсон». По версии редактора «Литературной России» (от 21.05.1993, № 20, редакторская сноска на стр. 14), добивал чекист по фамилии Гильфонт. Жена М. О. Меньшикова Мария Владимировна в своих воспоминаниях («Как убили моего мужа». Журнал «Слово», № 7, 1992. С. 45) сохранила ещё одну версию убийства: «Очевидцы мне также рассказывали, что русские солдаты не согласились расстреливать мужа и отказались. Тогда были посланы инородцы и дети – сыновья комиссара Губы. Одному 15, а другому 13 лет».
В заставке использована фотография дома М. О. Меньшикова, Валдай, 1995. Фото Георгия Куликова
© Г. В. Куликов, 2022
© НП «Русская культура», 2022
