В 2013 году в Отдел Рукописей Российской Научной библиотеки принесли четыре рукописных тома в кожаном переплёте. На трёх из них было написано «Черная книга В. С. Савонько». Эти машинописные тексты содержали дневниковые записи гвардейского офицера лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады периода с 1899–1909 гг. Как оказалось, имя В. С. Савонько многие годы было тесно связано с Научной библиотекой, в частности, с отделом экслибрисов, где хранилось наиболее полное собрание экслибрисов (около 10000 единиц), принадлежавшее В. С. Савонько. Коллекция поступила в библиотеку в 1941 году, кроме экслибрисов она содержит суперэкслибрисы XVIII – начала XX в., типографские ярлыки и штемпели, а также картотеку, которую составил сам В. C. Савонько, многолетний глава Ленинградского общества экслибрисистов, объединявшего коллекционеров книжных знаков, библиофилов и художников книги в период с 1922 по 1930 гг.
Однако в рукописях, принесенных в библиотеку и содержащих поденное описание офицерских буден за десятилетний период с 1899 по 1909 годы, ни слова не говорилось о коллекции экслибрисов. Объём рукописей был огромный – 29 920 000 печатных знаков, то есть около 73-х авторских листов. Всё это – свидетельства жизни гвардейских офицеров, которые хоть и составляли небольшой процент русской армии, являя собой тонкую социальную прослойку, однако вместе с тем представляли особый культурный срез Петербурга последнего десятилетия перед революцией. Работа над рукописью продолжалась несколько лет. За это время были изучены архивные материалы, расшифровано множество документов, восстановлены тысячи имен, упоминаемых на страницах дневников. В результате этого кропотливого труда появилась «Черная книга. Дневники гвардейского офицера В. С. Савонько 1899–1909», вышедшая в московском издательстве «Индрик» в конце 2019 года. Объем книги включает 1184 страницы.
Военный интеллигент
В. С. Савонько (1877–1936) родился в Гатчине в дворянской семье. Получив начальное домашнее образование и овладев двумя иностранными языками (немецким и французским), он поступил учиться в 1-й Кадетский корпус, который окончил первым учеником с 12-ю баллами по всем предметам. Будучи юнкером после окончания 1–го Кадетского корпуса, он поступил в Михайловское артиллерийское училище, откуда вышел подпоручиком и был прикомандирован к 1-й лейб-гвардии артиллерийской бригаде, где получил звания капитана и старшего офицера.
Участвовал в Первой мировой войне и с 1915 г. носил звание полковника, являясь командиром лейб-гвардии 3-й парковой артиллерийской бригады. В 1919 г. В. С. Савонько примкнул к Красной Армии и находился при штабе Южного фронта. В 1925–1930 гг. являлся начальником хозяйственной части Военно-медицинской академии в Ленинграде.
Круг его интересов был достаточно широк – до революции он успел окончить петербургский Археологический институт, после революции был редактором журнала «Военная мысль», а в 1920–1930-х годах был бессменным председателем Ленинградского общества экслибрисистов. Умер своей смертью в 1936 году.
«Пиши изо дня в день обо всем, что тебя окружает»
Дневников, которые велись очевидцами в период военных действий, сохранилось немало. Однако записи военнослужащих мирного времени встречаются значительно реже. В. С. Савонько отчетливо понимал, что его дневники являются историческим источником – отсюда его скурпулезность, дотошность и педантичность. Дневники для него становятся сверхзадачей, неким «внутренним деланием». «Пиши изо дня в день обо всем, что тебя окружает и что не заносится обыкновенно никуда, кроме как в «записки» частных лиц. Мне возразят: «Твои записки никому нужны не будут и никого интересовать не могут». На это может быть только один ответ: «А вы почем знаете?» Разве завесу будущего может кто-либо приподнять? Если бы каждый смертный писал у себя все виденное и слышанное – какой богатый материал имела бы наша история!»
Сперва В. С. Савонько фиксировал впечатления в записных книжках, потом перепечатывал на машинке, а затем переплетал. Насколько эти записи достоверны, мог ли автор изменить текст, написанный в записных книжках, при их перепечатке? По его утверждению, он не изменил ни одного слова: «Это — сырой материал, набросанный под свежим впечатлением каждого пережитого дня, которому я пожелал придать лишь приличную внешность, оставив его содержание в полной неприкосновенности». Дневниковые записи первых лет весьма лаконичны. Например, от 8 ноября 1899 г.: «Бал в Михайловском артиллерийском училище. Я был». Или от 29 декабря того же года:«Читал в учебной команде о Смутном времени на Руси с 42 туманными картинами. От 6½ часов вечера». Однако уже на третий год появляются аналитические размышления, раскрывается внутренний мир офицеров русской гвардии.
Лейб-гвардии1-я артиллерийская бригада, в которой служил В. С. Савонько, существовала с 1683 года и была одной из старейших воинских частей. Она участвовала в Отечественной войне 1812 года, а также в Русско-Турецких войнах 1828–1829 гг. и 1877–1878 гг. Квартировала эта привилегированная часть русской артиллерии на Литейном, 26 и на Спасской, 14 (ныне ул. Рылеева). Квартиры офицеров находились на Надеждинской улице (ныне ул. Маяковского).
Подготовка военнослужащих включала в себя обучение верховой езде, контроль теоретических и практических знаний на смотрах, проверку умений командования. Учения велись в Красном Селе, а смотры – на Марсовом поле.
Важное место в обучении офицеров отводилось теоретическим знаниям – каждую неделю читались лекции, на которых военнослужащие обязательно должны были присутствовать. В. С. Савонько с пристрастием отзывается о прослушанных часах: «2-я лекция в нашем собрании. На этот раз читал капитан Алымов о бое при Шахэ. Удовлетворительно, бледно, длинно (1 час 10 минут), скучно и довольно бессистемно!» Следующая запись гласит: «3-я лекция в нашем собрании. Читал капитан фон Энден: “Потери от Артиллерийского огня”. Лекция – коротенькая (40 минут), бессвязная и детски-наивная».
В сфере тактических навыков В. С. Савонько также также остается непримиримым скептиком: «Нам ещё далеко до настоящей, хорошо организованной тактической игры! Вместо неё сплошной кабак, так как почти никто ничего не знает и мало чем интересуется».
В области физической подготовки в 1907 году были введены новшества: наряду со строевой подготовкой, верховой ездой, обязательным элементом стали гимнастика и фехтование. «Сперва мы начали с так называемых “вольных движений”. Все офицеры встали в одну шеренгу, рассчитались “на два” и “на месте” и перестроились в две разомкнутые шеренги. Сам полковник фон цур Милен встал на правом фланге и делал упражнения вместе с нами. Командовал поручик Наркович. Командовал плохо… В общем упражнения велись не очень стройно, и недостаточно соблюдалась дисциплина в строю. После “вольных движений” перешли на “машины”. На них каждый офицер делал что хотел, а некоторые и вовсе ничего не делали. Посему следует признать, что гимнастические офицерские занятия пока ещё не налажены. Но и за почин – слава Богу! Пора поддерживать в офицерах не только верховую езду, но и все остальные виды здорового спорта».
В ходе описаний учений и смотров автор дневников даёт характеристики командному составу: генерал Н. Н. Ляпунов – «трусливый характер, полный нерешительности»; герцог М. Г. Мекленбургский – косноязычный чиновник, «спуздривший» залп по неправильной ракете; генерал А. Д. Головачёв – «командир средних способностей» («сам генерал Головачёв любит повторять фразу «знаю, знаю», но на самом деле ничего не знает…»). Приведённые цитаты могут показаться проявлением скверного характера автора дневников, но это не так – гораздо в большей степени они свидетельствуют о взыскательности радеющего за свое дело офицера. Сам автор считал дневники «своей автобиографией»: «Буду писать то, что вижу, что слышу, что есть на самом деле, без прикрас, так как у меня один только свидетель и слушатель – это моя совесть…».
Офицерская субкультура
Жизнь гвардейского офицера резко отличалась от людей «светского общества» – это была совершенно изолированная субкультура со своими традициями и фольклором. Во всём офицеры должны были следовать сложившимся традициям, среди которых, например, была необходимость снимать «приличную» квартиру за свой счёт, ездить в поездах в вагонах 1 класса, посещать модные рестораны с «хорошей репутацией». Многообразие офицерского досуга носило развлекательный и образовательный характер. Офицеры посещали всевозможные выставки, кинематограф, театры и были в курсе модных тенденций. Образовательный досуг включал в себя обязательное посещение публичных лекций, слушание курсов в различных учебных заведениях и участие в деятельности просветительских обществ.
В. С. Савонько был заядлым театралом. На страницах дневника он скурпулёзно перечисляет все просмотренные спектакли и их участников, даёт оценки увиденному. Так в записи от 20 сентября 1905 г. читаем: «В новом летнем театре смотрел комедию Трахтенберга «Как они бросили курить» в исполнении третьестепенных артистов… Непроходимо глупо». Иные впечатления от 26 июля 1907 г.: «Вечером в новом летнем театре был на опере “Русалка”. Затем маленький балетный дивертисмент местного кордебалета и в заключение “ряд любимых романсов г-жи Вяльцевой”. “Ряд” затянулся до 12½ час. ночи. Я думаю, немногие артисты в мире срывают такие безумные аплодисменты и овации, какие срывала сегодня Вяльцева. В театре буквально: “лай, хохот, пенье, свист и хлоп” слились в один непрерывный восторженный стон, который мгновенно утихал лишь на время пения Вяльцевой, а затем снова возобновлялся с новой громоподобной силой!»
Особенно важным для гвардейских офицеров было участие в торжествах императорской семьи. Подарки для высочайших особ готовились задолго – дорогие изделия заказывались у лучших ювелиров и покупались на личные деньги офицерского состава, которые собирались вскладчину.
Вот как описывает В. С. Савонько бракосочетание великой княгини Елизаветы Владимировны и королевича Николая Греческого: «В 4 часа дня офицеры гвардии старшие в каждом чине, в том числе и я, собрались во дворце великого князя Владимира Александровича для поздравления новобрачных, великой княгини Елизаветы Владимировны и королевича Николая Греческого. В пять часов пришла наша очередь. Мы сперва целовали руку Елены Владимировны (та была в русском открытом платье), и затем жали руку королевичу, который был в русской форме Невского полка и в перчатках (достаточно грязных) на обе руки. Елена Владимировна выглядела утомлённой, хотя от этого не менее интересной. Она слегка пожимала руку….».
Следует отметить, что все отчисления для увеселений или бытовых нужд – на полковые праздники, приёмы гостей, подарки уходящим из части офицерам, на нужды Красного Креста, на памятные и траурные венки и устройство памятников, а также плата за квартиру, покупки мундира и жеребца – происходили из личного жалования, которое было не таким большим. Это приводило к тому, что некоторые офицеры «запускали руку в казну».
Другим соблазном «поправить рубль» было участие в азартных играх, которое было строго запрещено. Однако, как свидетельствуют записи дневника, многие офицеры этот запрет нарушали. Сам автор дневника «руки в суммы не запускал», в азартные игры не играл, но подвергал всё оное горячему осуждению. Вообще российская армия, помимо участия в парадах и воинских учениях, предстаёт собранием весёлых и необремененных людей, сильно пьющих. Будучи изрядным педантом, В. С. Савонько пристально наблюдает за происходящим на праздничных вечеринках и оставляет точные записи, кто сколько и что выпил, после чего описывает зловредный результат – кто каким стал. Любопытен эпизод, в котором по традиции необходимо было проявить гостеприимство: крепко угостить офицеров других полков, которые прибыли в город в связи с революционными волнениями. Так в один из гостеприимных вечеров, как пишет автор дневника, за один присест «все гусары были уложены в лоск».
Обладая язвительным умом, В. С. Савонько оставил после себя уникальные, пусть и субъективные, записи портретов современников, генералов и офицеров, описывал траекторию их карьеры. Такая субъективность оживляет, делает ещё более интересной панораму культурной истории императорской России в последние годы её существования.
Автор дневников был одним из тех, кто стоял у истоков Военно-исторического общества. В. С. Савонько заявил о себе и как публицист. Не случайно в эпиграфе к дневникам он ставит высказывание Екатерины Великой: «Писать становится удовольствием, коль скоро к тому привыкнешь» («L’écrire devient amusement quand on y est accoutumé» — фр.). Дневниковые записи — не единственный его «литературный след». Под псевдонимом В.Черниговский он публиковал статьи в изданиях «Русский инвалид», «Разведчик» на темы, которые были актуальны в офицерской среде.
«Отправился в Эрмитаж, а попал в пекло событий»
Немало сохранилось свидетельств Кровавого воскресенья 9 января 1905 года – это и рапорты офицеров, и воспоминания людей различных сословий и разных политических воззрений. Однако перед нами не только очевидец, но боевой офицер, который оказался не столько участником, сколь невольным наблюдателем, беспристрастным летописцем этого рокового дня. События Кровавого воскресенья занимают важное место в воспоминаниях В. С. Савонько. Повествование он ведёт хладнокровно, стараясь не упустить детали и тщательно описать участников происходящего.
Итак, 9 января, в воскресенье, в час дня В. С. Савонько решился поехать в Эрмитаж для осмотра Археологического отдела. Однако вопреки его ожиданию Эрмитаж оказался закрыт, а на Дворцовой площади перед ним возник «настоящий походный бивак» с кострами, вокруг которых, приплясывая, грелась пехота. Вид Миллионной улицы был весьма необычный – всюду виднелись разъезды кавалерии и пехотные патрули, дымились походные кухни, обозы подвозили дрова.
Желая удовлетворить возрастающее любопытство, В. С. Савонько прошёл Дворцовую площадь до угла Невского и Адмиралтейства и увидел следующее:
«Весь угол Александровского сада был занят толпой рабочих… Некоторые влезли на деревья (в том числе я заметил одного студента Университета). Подростки и даже просто мальчишки повисли на самой решетке. Вся эта толпа по временам орала, свистела, шикала, выкрикивала отдельные слова, махала шапками, руками… Трудно было вначале понять, в чём тут дело. Обстановка мало-помалу выяснилась. Напротив угла Александровского сада, шагах в 20–30, стояла учебная команда лейб-гвардии Преображенского полка (офицер: поручик Шульгин). (Шульгин Борис Викторович (1878–1920) — поручик, впоследствии генерал-майор (1917 г.), после Октябрьской революции участник Белого движения. Умер в эмиграции в Бельгии.)
И вот в момент прохода войск толпа «облаивала» эти войска, обзывая их опричниками, убийцами, мерзавцами и проч. Пройдя шагов десять по Невскому, встретился взвод конно-гренадер, который шёл во всю ширину улицы, сопровождаемый неумолкаемыми завываниями толпы, сыпающей отборные ругательства по адресу офицеров и солдат. И тут в толпе мне сразу бросились в глаза две фигуры — студент Университета и гражданский инженер, приподнимавшиеся на цыпочках и с остервенением выкрикивающие ругательства. Толпа прибывала, конница их разгоняла, и пришлось, ради безопасности, вернуться на площадь наблюдать все перипетии сдерживания толпы, занявшей угол Александровского сада против Невского проспекта».
«Всякий угрожающий жест роты преображенцев или кавалерийского разъезда удваивал крики. Когда кто-либо из толпы переходил границы в своих оскорблениях войск, его схватывали солдаты и уводили к дворцу. Я видел, как схватили одного рабочего, причём один солдат держал его крепко за волосы, а другой «костылял» ему в шею. Рабочий отчаянно вырывался, а толпа неистовствовала, останавливаемая штыками в своём поползновении броситься вперёд. Мороз солидный. Ноги и руки основательно мёрзли. Солдаты всё время притоптывали на месте, стоящие в резерве — бегали взапуски и «козлили», как дети. Кавалерии хуже: она почти не сходит с коней. Офицеры и солдаты в наушниках и башлыках. Небольшие разъезды то и дело сновали взад и вперёд по площади, заходя на самую панель, заставляя словом и массою лошади толпу (в этом месте почти исключительно любопытных, а не бунтующих) двигаться то вперёд, то назад и не останавливаться и не стоять на месте. Когда толпа сильно напирала с Адмиралтейской улицы, эскадрон кавалерии несколько раз бросался в атаку с обнажёнными палашами. Толпа, стоявшая у сада, горланила тогда до неистовства свои ругательства по адресу войск».
Подобную атаку В. С. Саванько увидел и на Певческом мосту. Он описывает ужас и беснование толпы, которая становилась всё более и более угрожающей:
«Усилившиеся крики, надо думать, были ответом на предупреждение о стрельбе (в этот день войска были исключительно с боевыми патронами), ибо после того сразу раздались команды, по которым люди второй шеренги встали в интервалы первой. Большинство, вероятно, были до последнего момента уверены, что будут стрелять холостыми, а о «настоящих» и не думали. Слышались возгласы: «Господи, да что же такое? Неужели в своих-то! в братьев!!» Мгновения летели… Нервные взоры толпы приковались к углу Александровского сада. Вот передние ряды бросились на колени и начали истово креститься. Крики не прекращались… Офицеры отошли за строй, быстро сняли фуражки и перекрестились. Шульгин поднял руку и опустил… Залп, хороший выдержанный залп раздался в морозном воздухе… Почти весь первый ряд повалился… Раздался второй такой же залп… Затем несколько одиночных выстрелов (пачками)… Толпа бросилась бежать… Я не слышал более ни криков, ни стонов. Внимание моё почти сразу перенеслось на публику, окружавшую нас. В момент первого залпа крик ужаса вырвался у неё. Многие бросились бежать. Какой-то рабочий с испитым лицом, слезливо причитал: — Помилуйте, за что же? За что своих-то? Свои ведь! Очутившийся рядом со мной полковник Главного Штаба тоже недоумевал: — Позвольте, ведь они же стояли смирно, ничего не делали…». Оставшиеся в живых рабочие сами подбирали мёртвых и раненых, взваливая на извозчиков, которые провозили их мимо нас. Подъехали две лазаретные линейки и карета скорой помощи».
Далее абзац рукописи был вымаран синим карандашом. Восстановить этот текст издателям не удалось. Однако следующая запись даёт понять, что автор дневника вернулся на площадь, где «преображенцы, совершив «человекоубийство», смеясь, прыгали на одной ноге и тузили друг друга, согреваясь этим домашним средством… Домой уходить не хотелось. Любопытство влекло дальше, на угол Невского и Морской».
Это было настоящее восстание. Крики толпы не прекращались ни на одну минуту. Все сводилось к бессмысленной ругани по адресу войск и отдельных офицеров. Показаться в этот момент офицеру на Невском было немыслимо. Вон на той стороне идёт драгунский офицер. Толпа преследует его свистками, ругательствами, угрозами. Сжатые кулаки подымаются кверху. Офицер, заложив руки в карманы, невозмутимо шествует вперёд. Он свернул в Морскую. Вероятно, ему удалось уйти до разъездов. Но чем дальше подвигалось время, тем становилось хуже».
«Толпа бушевала. Мимо промчался извозчик с генералом, который судорожно за него держался… Оказывается, что в этого генерала, мирно ехавшего, запустили в голову бутылкой. Визг и крики удвоились: это конница погнала толпу, и в окне дверей швейцарской «Малоярославца» — со стороны улицы — показалась исступленная морда студента, кричавшего: «Отворите, отворите, спасите нас от офицеров». И тут же благородно призывал толпу: «Бейте стёкла!» Впрочем, многим, в том числе и мне, показалось, что студент требовал «выдачи им офицеров».
«Отрывочные фразы, долетавшие из толпы, непричастной к рабочим, делились на две различных категории. Кто возмущался действительными неистовствами толпы, а кто громко осуждал войскá… Какая-то дама нервно говорила: — Вы слышали, Гапона убили!.. Они стреляли в крестный ход. Рабочие сказали, что если Гапона убьют, они все до одного лягут!.. Какой-то молокосос-рабочий с налившимися кровью глазами, уже трижды замеченный мною в «тылу», всё ругался: — * их мать! * их мать! — подразумевая под «их» — войскá… А вот два мелких железнодорожных служащих искренно восклицали: — Сволочи! Мешают честным людям работать!.. — и явно возмущались студентом, сидевшим на дереве Александровского сада и кричавшим оттуда ругательства и, конечно, первый удравший при угрозе стрелять, оставив в первых рядах экзальтированных простаков-рабочих, думающих, что они идут за «правое» дело, и не ведая, что за их спинами прикрываются «поддонки» общества, для которых не существуют ни честь, ни правда, ни родина…».
«Cудьба сделает меня «обобщённым очевидцем»
Приведенный выше объёмный фрагмент теста даёт представление, насколько важны свидетельства, опубликованные в «Черной книге», насколько уникальны исторический факты, зафиксированные малоизвестным офицером. По сути в этой книге явлена не только личная судьба гвардейского офицера, но и летопись всей лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады.
Издатели (над книгой работали А. И. Алексеев, К. Б. Назаренко, М. А. Смирнова, Т. А. Тимковская, Л. Н. Сухоруков, К. А. Вах) подготовили именной указатель, в который включили всех упоминаемых в дневниках В. С. Савонько лиц (около 1000 персоналий) с указанием их фамилий, имен и отчеств, а также годов рождения и смерти.
В «Чёрной книге» также приведены данные для офицеров российской императорской армии – обозначены их чины и должности в период 1899-1909 гг., участие в военных кампаниях этого периода (поход в Китай 1900–1901 гг., русско-японская война). Научный комментарий издания включает переводы иностранных слов, некоторые устаревшие географические наименования, археографические пояснения.
Особое значение имеет биография В. С. Савонько, список его публикаций и список публикаций о нём, а также включение в книгу уникальных фотодокументов, в том числе портретов Савонько и его сослуживцев.
Всё вышеперечисленное свидетельствует о том, что перед нами – добротное академическое издание, которое будет полезно для историков, краеведов и для тех, кому интересны события и факты российской императорской армии конца XIX – начала XX века. В заключение обратимся вновь к голосу автора и героя этой книги В. С. Савонько:
«Нет никакого сомнения, что, имея в руках такие заметки за несколько десятков лет, они будут служить мне большим утешением под старость, а может быть (это знает только бог!), они могут заинтересовать и не одного меня, а и многих других. Я не знаю своей будущей судьбы. Может, я кончу своё земное поприще совершенно бесследно, судьба не столкнет меня ни с одним из важных общественных лиц, или сделает меня свидетелем замечательных событий, о которых я мог бы поведать миру, а может быть, я «случайно» сделаюсь и «обобщённым современником», и «обобщённым очевидцем», и тогда всякий вправе упрекнуть меня, если я дам этим событиям и лицам пройти незаметно, не осветив их на вечные времена вечным человеческим словом, занесённым на бумагу…».
© Ж. Сизова, 2020
© «Русская культура», 2020
