Гортензия
Одной из самых «тёмных» миниатюр считается «Гортензия», озаглавленная на манер шарады первой буквой – латинской «Н» (Нortensia). Но рискну заметить: она-то как раз предстает как одна из откровенных, завуалированных лишь для вида. Фраза в конце миниатюры – «Найдите Гортензию» – типичная формула шарад и загадок. Кто же Гортензия? Ответ представляется мне недвусмысленным: это не конкретное лицо (и если так, напрасно его искали переводчики), но символ… проституции. Обратимся к тексту. (Все тексты, кроме оговоренных, даются в моих переводах – О. Щ.):
«Н.»
Куча мерзких гнусностей уродует ужасные жесты Гортензии. Её уединение – это её уядение, механика эротики, машинерия любви. Познав человечность лишь в детстве, во все века она ревностно служила гигиеной рас. Вход к ней распялен лишь для нищих телом и духом. Мораль современных существ ломается об её лживое то ли чувство – то ли искусство, то ли страсть – то ли напасть.
О, жуткая дрожь новобранцев любви на политой кровью земле под светящимся водородом!
Угадайте, кто Гортензия?[1]
Здесь типичный для Рембо прием: перечисление признаков предмета или явления, развернутых на всю миниатюру без прямого их называния. «Гортензия» представляет, по сути, пародию на шараду: найдите Гортензию! Итак, Гортензия, по нашему мнению (кажется, высказанному впервые), являет символ проституции, этой разъедающей язвы общества, которое лицемерно называет постыдное явление «гигиеной».
Почему выбрано имя Гортензии? Растение это значится в словарях как японская роза. Роза – вечный поэтический символ чистой, прекрасной женщины, принцессы грёз. Но гортензия — замена розы, суррогат, своего рода «роза бедных», сказала бы я. Возможно, отсюда следует исходить. Речь идет о лживой, фантомной розе с ее фальшивыми «чувствами». Ведь еще интереснее, что наиболее популярным видом этого кустарникового декоративного растения является гортензия сорта… Фантом! «Любовь» гортензии – обман, набор чисто механических приёмов, дешевая машинерия. Но поэт бросает обвинение не столько продажной женщине, сколько обществу, которое лицемерно видит в проституции «гигиену», не желая ничего дать несчастным существам, которые лишь в раннем детстве видят заботу и уход, а дальше вынуждены выживать, как умеют. В горькой реплике о человечности лишь в детстве, поэт, думается, намекает на собственную нелегкую судьбу, на которую он в стихах немало сетовал: его семью рано оставил отец, мать – женщина суровая – растила детей одна в нелегких условиях.
Рембо, как уроженец провинциального городка, хорошо знал различные растения, был к ним чрезвычайно чуток. Вот и в пригороде Лондона поэт обращает внимание на плантации кориандра, и в воображении его возникает пестрая восточная ткань, рождая целую цепь ассоциаций (см. первую часть данного очерка: http://russculture.ru/2020/03/17/mjateghnii-genii-chast-1/). Рембо, вероятно, с детства наблюдал пышную гортензию в садах.
Упоминание водорода – Hidrogen – в конце шарады – обращение к началу творения Вселенной, чей химизм основан на водороде: 93 % от общего числа атомов. Водород является компонентом большинства звезд, включая Солнце – светящийся водород – Helios, – и все это на латинскую букву Н. В итоге создается картина вселенского масштаба. Хотя имеется в виду как будто бы всего лишь газовое освещение улиц и апартаментов «гортензии» (светильный газ, впервые в мире примененный в Лондоне в 1813 году, также наполовину состоял из водорода). Но латинская буква-заголовок шифрует, получается, не только название фантомного цветка – она связана с водородом и со Вселенной…
Для Рембо характерна особенность – связывать тело человека со Вселенной. Еще в самом раннем, чуть ли не детском стихотворении он писал о Женщине: «Розовые звезды плачут в сердце твоих ушей <…> бесконечность белая вдоль по спине струится». Вернемся к многозначной Гортензии. Философ и оккультист Евгений Головин заметил, что Hortensia – одно из имён Венеры Флоралии, римской богини весеннего цветения. Это нельзя не учитывать! Тем более, что Рембо тяготел к мифологии. А Венеру ему не впервой клеймить. Вот его «Венера Анадиомена»:
Вся напомаженная густо и ни слова
Не говорящая дурная голова.
И шея жирная за нею вслед, лопатки
Торчащие, затем короткая спина…
Что ж, одно совсем не исключает другого: реальная проститутка ХIX века – и Венера Гортензия как символ продажной любви. В трудах Чикагского университета находим подтверждение гипотезы (далее цитируется по Интернету из раздела о празднике флоралий):
Floralia и проститутки. Ludi Florales включают театральные развлечения, в том числе пантомимы, голых актрис и проституток. В эпоху Возрождения некоторые авторы считали, что Флора была человеческой проституткой, которая была превращена в богиню, возможно, из-за распущенности в Ludi Florales или потому, что, по словам Дэвида Lupher, Флора – общее название для проституток в древнем Риме.
Знаток древнего Рима, Рембо учёл все эти факты. Тогда «уединение и уядение» – это тихий уголок и постепенное разрушение статуи в общедоступном саду для бедняков. Вопрос в конце шарады обоснован: перед нами шифр. Шифр отнюдь не простой, до сего дня остававшийся, насколько знаю, неразгаданным. Всякий шифр чреват ошибками толкователей. Порой дело доходит до курьёзов. К примеру, в стихотворении «Мои возлюбленные крошки» – Mes petites amoureuses – cлово pialat переведено как кочан, и автор примечаний сетует на то, что «комментаторы Рембо пока не нашли это слово ни в одном из словарей»[2]. Но широкое употребление Артюром Рембо иноязычных слов известно, а слово pialat не нуждается в словарях! Вся строка читается так: белое вино причудливых лун – в круглых пиалах:
Blancs de lunes particulières
Aux pialats ronds.
К «гастрономической» теме кабаре в этом стихотворении относится и эпитет les cieux vertchou: «зеленовато-капустные» небеса или «небеса салатного цвета». А вот едва «оперившееся» деревце, дерево-молокосос блюёт почками на башмаки дурнушек – les laiderons. Образ пьяного недоростка ярок, а глагол baver – пить – один из самых ходовых у Рембо…
Неубедительны затруднения в переводе выражения «ужасный оглушающий утиный клюв» в другом стихотворении – «Праведник». Экспрессивную эту строфу дословно переведем так: «Это ты, праведник, снова ты! Вот надоел! Слушай, твои божественные любови и разум пыхтят в ночи, как кит, и оглушительно-чудовищно крякают во всю глотку про твое самопожертвование!». Здесь опять богоборческие мотивы подростка-буяна, готового перевернуть мир. Себя здесь Рембо прямо называет прòклятым поэтом. Les Poètes maudits – название цикла статей Поля Верлена, посвящённых его отверженным собратьям по перу, которые не желали вписываться в окружающий мир буржуазного успеха и скучной, как они считали, добропорядочности.
Тоска бессмертная чело ему одела
И сердцем демона с тех пор она владела.
«Оставьте!» – демонам и сестрам он сказал
И, нежные вокруг напечатлев лобзанья,
Освобождается и оставляет зал,
Им благовонные покинув одеянья.
<…>
Близ очарованной и трепетной луны
Так нежен и глубок был голос сатаны,
И треском пламени так дивно оттенялся:
«Отныне с Богом я, – он говорил, – сравнялся.
Между Добром и Злом исконная борьба
Людей и нас давно измучила – довольно!
<…>
Из стихотворения Поля Верлена «Преступления любви» в переводе Иннокентия Анненского от 1901 года
Кроме себя самого и Артюра Рембо, Верлен относил к проклятым поэтам Стефана Малларме, Тристана Корбьера; со временем круг проклятых поэтов расширился и термин закрепился. Итак, бунт «проклятых поэтов» против пошлости мира. Другим поэтическим открытием поэзии Рембо явились «Озарения» – откровение, внезапное как искра – les illuminations. В наше время психология этого явления досконально осмыслена. Так, лингвист Мелвар Мелкумян, постигая его суть, пишет: «Пока мы не связаны с логическими операциями, мы видим всё сразу. <…> Прозрение наступает, если отрешиться от мысли; все схлопывается, и это мы называем всецелостью. Всё стянуто в узел и не может быть как космос, но может быть как вспышка света. То есть ты постиг всё в целом»[3].
Fairy – Фея
Прежде, чем перейти к тексту этого стихотворения в прозе, необходимо отметить, что Рембо исходит из образа Елены Прекрасной в её древнейшей ипостаси лесного божества – лесной феи. Место, которое Елена занимает в мифах троянского цикла, не вытеснили из сознания греков исторического периода представлений о божественном прошлом Елены. Недалеко от Спарты было святилище Елены, в самой Спарте находился ее священный платан. Под прозвищем Дендритис («Древесная») Елена почиталась в Кафиях и на Родосе. (Мы уже упоминали Родос в первой части очерка в связи с романтическими устремлениями Гумилева… и все это отнюдь не случайно!) Все заставляет видеть в Елене – фее – древнейшее растительное божество. Обратимся к тексту Рембо:
Фея
Елену в тиши породило спряжение девственной сени лесной – и безмятежных светил. Жар лета того был доверен молчанию птиц и извечной той лени, что сродни похоронной ладье, перевозящей без платы в бухту мертвых страстей и развеявшихся ароматов.
А потом – дровосеков напевы в чащах лесных под рокот ручьев и звон бубенцов, усиленный эхом долин, и крики степные.
Детство Елены лелеяли чаща мохнатых теней, и бедняцкие груди, и легенды небес.
Очи и пляски её лучше сияний всех драгоценностей мира, слаще дуновенья прохлады, прекрасней нарядов и счастья заветного часа[4].
В названии стихотворения Рембо использует английское слово, которое, впрочем, по звучанию близко к французскому глаголу faire – делать, – и читается как неологизм, сочетающий в себе слова «фея» и «сотворенная». Вот и первая строка о рождении феи говорит о том, что сотворили ее природные силы в лесной чаще. Другие мне попавшиеся переводы открываются фразой: «Для детства Елены содрогались лесные чащи и тени». О ладье Харона, вполне прозрачном, мне кажется, образе, пишут как о «бесценной барке»; дуновенья прохлады переводят «выше холодных влияний» (М. Кудинов, Ю. Стефанов).
Кажется, иные переводчики исходят из того, что сами французы считают: поэзия Рембо не поддается толкованию. Но стоит ли путать несказанное и несказанное! Рембо сетовал – «Моей мудростью пренебрегают как хаосом!». Поль Валери написал в тексте «Господин Тест»: «Связность или бессвязность речи зависит от того, к кому она обращена». Поэзия подвластна восприятию не на рассудочном, а на глубинном уровне при настройке на эмоциональную волну поэта всеми пятью чувствами, включении всех душевных и духовных ресурсов, интуиции, а также при безоговорочном доверии поэту. И тогда во всей поэтической силе и непреложности предстанет шедевр, – такой, например, как «Метрополитен», о котором в этом очерке немало сказано (в его первой части), но о котором стоит писать целую книгу.
«Метрополитен» – это поэт мчится в поезде надземки, и в конце ХХ века мне удалось прокатиться тем же путем от Тауэра – и перед глазами проносятся «станции жизни», и обыденные пейзажи за окном преображаются в нездешние видения. Во вспышках Озарений как при свете молнии поэт прозревает окружающее, сопрягая его с собственными глубинами, высвеченными до самых потаенных уголков сознания. И подобно Пифии Поэт проборматывает-пропевает свои видения, подчиняя грамматику, меняя артикли и пунктуацию словно ненужного посредника, руководствуясь лишь интуицией, доверяя только звуку…
Артюр Рембо, как мы знаем, в свои 19 лет круто изменил жизнь, отринув поэтический труд (но не поэзию… почитайте его письма из Эфиопии – чистая музыка!), сделавшись незадачливым коммерсантом… погибнув в свои всего-то 37 лет…
Отправление
Видал довольно. Виденья встречал во всех обличьях.
Слыхал довольно. Гул городов, и в солнце, и в сумерки, и всегда.
Знал довольно. Станции жизни – О, Виденья и Гулы!
Отправление к новым страстям и звукам.
Приложение
К своим находкам, изложенным в этом очерке, – лишь родство «Пьяного корабля» Рембо и «Заблудившегося трамвая» Гумилева известно давно, – решаюсь присоединить заметку о перекличках с французским гением его соотечественника Робера де Монтескью. Вот его стихотворение из сборника «Голубые гортензии» в моем переводе:
R. de Montesquiou. Из сборника «Les hortesias bleus»
Les hortesias bleus
Sont les rois fabuleux
Du royaume de Flore;
Quand ils sont pres d’eclore
Leurs corymbes frileux,
Hortus est nebuleux
Pres de Pan qui s’eflore.
Enfin ils sont venus
Et les voila tous nus
Dans leur nudite bleue.
***
Робер де Монтескью
Господину Эмилю Галле
Голубые гортензии –
Легендарные короли
Королевства Флоры;
Готовые распуститься –
Вмиг застынут, опустят взоры,
Hortus подёрнется туманом
Вкруг цветущего Пана.
Но вот случилось,
Всё получилось:
Голые пред тобой
В дивной наготе голубой.
1896
В оригинале поэт употребляет слово сад – Hortus в латинском варианте, подчеркивая обращение к истокам Древнего Рима с его культом мужской любви. Выделение корня hort- усиливает значение Гортензии как сути цветущего сада. Сад здесь одновременно и реальный сад, и метафора цветущего юношества. (Девы по традиции ассоциируются с розами.) Интересно, что Марсель Пруст послал однажды Роберу де Монтескью – чтимому им поэту и непревзойденному денди, любителю цветов и ароматов – горшок с гортензиями. «Ваша душа – редкостный, изысканный сад, подобный тому, в котором вы мне позволили прогуляться на днях», – писал он прежде поэту в одном из первых писем[5]. Полученные от Пруста гортензии, по словам Монтескью, он выбросил в окно. По-видимому, автору сборника «Голубые гортензии» не понравился дружеский намек Пруста. В том же письме 1902 г. к художнику Ж.-Э. Бланшу, где упоминается этот эпизод, Пруст пишет о «двусмысленном и немного загадочном языке, которым изъясняется г-н де Монтескью»[6].
Окончание следует…
Примечания
[1] Перевод М. Кудинова:
H
Чудовищность во всех ее проявленьях врывается в страшные жесты Гортензии. Ее одиночество – эротический механизм, ее усталость – динамичность любви. Во все времена она находилась под наблюдением детства, эта пылающая гигиена рас. Ее двери распахнуты перед бедою. Там мораль современных существ воплощена в ее действии или в страстях. О ужасное содрогание неискушенной любви на кровавой земле, под прозрачностью водорода!
Ищите Гортензию.
[2] Рембо. Произведения. М.: Радуга, 1988. С. 468.
[3] Мелкумян М. Обоснование морфоносемики. СПб.: Русская культура, 2018. С. 89.
[4] Перевод концовки М. Кудинова: «И танец ее и глаза по-прежнему выше драгоценного блеска, холодных влияний, удовольствия от декораций и неповторимого часа».
[5] Молодой Пруст в письмах. СПб.: Лимбус-Пресс. С. 78; С. 256.
[6] Там же.
В заставке использована картина Анри Фантен-Латура «Уголок стола», 1872, Музей д’Орсе, Париж
© О. Щербинина, 2020
© НП «Русская культура», 2020
