Больше всего человек хочет, чтобы его помнили. Не зная часа смерти, он владеет «вечностью». Земная вечность — лукавое мудрование. Начало её в зыбкой тайне младенчества, образ и время которого человек будет определять и восстанавливать в памяти до самой смерти. Смерть другая тайна, не точка, но начало иного отсчёта времени. Две даты, между которыми поместится жизнь, не смогут отобразить ничего, кроме протяжённости, но и она несовершенное определение времени. А далее — память живых, время, которое будет жить имя ушедшего, будут востребованными его дела, сохранится могильный холм, — лишь это в соединении с мёртвыми цифрами определит земную вечность. Время умножает время. Блаженный Августин писал о его тройственности, когда в душе человека приходят в действие «чаяние, созерцание и воспоминание», соединяющие настоящее будущего, настоящее настоящего и настоящее прошлого. Но человек привык ценить только настоящее и ожидать будущее. Прошлое — неудобоносимый груз. В нём след печали, стыда, вины, разочарований, — одним словом, всего того, что омрачает настоящее, и потому оно легко предаётся забвению. Но нет ни одной части времени, которое онтологически не мы сами. И наше «настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое» (Блаж. Августин). И только тогда мы начинаем ощущать и понимать ценность умноженного времени.
В нашей жизни немало мест, где зияют разрушительные дыры разомкнутого времени, но самая трагическая и ничем не прикрытая картина открывается на заброшенном, забытом людьми кладбище. Особо масштабные утраты мемориальной культуры произошли в XX веке — в советскую эпоху, отказавшуюся от сложившегося тысячелетнего уклада русской жизни и не предложившую человеку почти ничего взамен. Новое общество только начинает понимать всю глубину утрат. Но цивилизация, ощутившая дух научно-технического прогресса, всё равно будет поглощена настоящим и устремлена в будущее. И лишь извечная мечта о счастье, о преодолении страданий и боязнь бесследного исчезновения с земли может стать поводом для граждан нового времени оглянуться назад. Туда — где остались родители. Туда — где сохранилось ещё кладбище — остановленное мгновение, безмолвное ожидающее селение, «место для складывания».
Русское кладбище, в сложившемся для современного жителя виде и понимании, формируется с принятием на Руси православия и возникает вначале в двойном образе «погоста» — постоялый двор, постепенно перерастающий в селение, где формировалась православная община, строились жилые дома и церковь в самом центре с кладбищем в её ограде (X век). Оба селения — и живых, и мёртвых — были погост, и существовали, глядя друг на друга. Живые — научая глаза и душу образу смерти, чтобы не бояться её в нужный час; мёртвые — являя до времени образ вечного покоя. «Кость присоединится к кости, сустав к суставу, и образуются жилы, плоть и кожа, и так возстанут (совершенные тела)». Памятуя слова пророка Иезекииля, христиане берегли своих мёртвых, не сжигали тела, не отдавали их на растерзание зверям и птицам, а «складывали» (отсюда кладбище) до времени на определённом месте, воспринимая его точкой грядущего воскресения.
Громадные надежды возлагались на изустную, сердечную и молитвенную память. В русской похоронной культуре долгое время не подписывались кресты и надгробные плиты. Можно объяснить этот факт всеобщим невладением письменностью, но куда более внятно всё объясняется молитвой из чина поминовения во Вселенскую мясопустную субботу: «Упокой их, Господи, иже зде лежащих и во всяком месте владычествия Твоего, всех правоверных мужей и православных христиан, иже преставльшихся от Адама и до сего дни отцы и праотцы, деды и прадеды от первых, даже и до последних.., усопших благочестно или в пустынях, или во градех, или в мори, или в реках, или во езерах, или на земли, во всяких местех… во всяком возрасте и роде и сподоби их, Господи, улучити небеснаго Твоего Царствия, а имена их, Господи, Сам Ты веси…» Это и было главным нравственным мотивом не подписывать крест — он Господень и Господь знает всякое имя…
Первые надписи появляются к XVI веку, хотя единично они встречались и гораздо раньше. Это были молитвы, цитаты из Евангелия, краткие имена почивших. В XVIII веке появляется эпитафия, как попытка обращения мёртвых к живым. Русское кладбище — лес, если оно сельское, парк-сад — если оно городское. В XVIII и XIX веках приняты прогулки по кладбищам. Под сенью вековых деревьев кладбищенский путник внимал голосам могильных эпитафий. Они взывали к нему, живому и напоминали, что всякий тут будет. Русская литература, одарившая живых неподражаемыми произведениями, не обошла и кладбищенской темы. Известные и безвестные поэты вложили в эпитафии самый сокровенный смысл.
Зачем они «заговорили»? И заговорили бы, будь в какой-то эпохе полная уверенность в том, что кладбище неприкосновенно, прах свят. Кладбище — признанная и законная территория мёртвых. В русской традиции особенным образом отражается упование на эту территорию: родителей хоронили не на чужбине, а дома, гроб называли домовиной, благоустроение русской могилы напоминало живой дом с оградами и скамейками, с некими домашними предметами (с игрушками на детских погребениях). Всё это являло трогательную попытку повторения тёплого и вечного жительства там, где давно властвует север. Даже опустевшее кладбище Церковь предписывала не трогать двести лет и уж ни в коем случае не отдавать его под пашню или под строительство. Российские законы в согласии с церковными не разрешали без особой на то нужды переносить прах с закрытого кладбища. Кладбище не могло быть частной собственностью, лишь приобретаемое место становилось семейным склепом на многие и многие века, конца которым не устанавливалось.
Но территория мёртвых с самого первого захоронения и во все последующие времена оставалась под угрозой захвата или разорения. Тому виной нашествия иноплеменных, межродовые распри, войны, природные стихии — наводнения, пожары, землетрясения. На особом счету — человеческое беспамятство. В XV веке новгородский архиепископ Геннадий горько сетует, глядя на разрушение древних некрополей при возведении кремлёвских стен: «А ныне беда стала земская да нечисть государская великая: церкви старыя извечныя выношены из города вон, да и монастыри извечные с места переставлены… Да паки сверх того и кости мёртвых выношены на Дорогомилово, инко кости выносили, а телеса ведь туто остались, в персть разошлись… А гробокопателям какова казнь писана!..» (Забелин И.Е. История города Москвы. С. 140, 141).
«Весь мир состоит из бывших кладбищ. Кто знает, над останками каких людей находятся жилые дома, площади, шедевры архитектуры, созданные руками человечества», — возразил защитникам уничтожаемого русского кладбища в Ферганской долине некий чиновник. Но слова, произнесённые им, извечное человеческое оправдание и нападение одновременно. В этом или другом варианте их произносил всякий, кому приходилось и приходится сносить «город мёртвых» для нужд «города живых». В них отражается давно уставшая и почти капитулировавшая мораль живых, так и не сумевших взять на себя нравственный груз ответственности за отеческие гробы. И те, кто уже ушёл, и те, кому это предстоит, понимали и понимают угрозу физического бесчинного попрания праха.
«И мне печаль могил понятна и близка». И «голос из-под земли» не пугает, а звучит святой просьбой, упреждением и остережением, призывом к разуму: «вы забыли — и вас забудут», что является продолжением расторженного времени.
Старые кладбища стремительно исчезают. Живущие не ощущают ни родственной, ни исторической связи с именами на последних крестах XIX века. Они и новые кладбища устраивают так, что прийти на родную могилу после всех унижений и глумлений могильщиков не возникает желания. Стирая безжалостно старые кладбища, современники не церемонятся и с новыми. Двадцать лет отпускается покойнику, чтобы истлеть, а после бульдозер сравняет площадку для очередного, необходимого живым строительства.
Но пока ещё можно видеть образцы мемориальной культуры и погребальной традиции в отечестве — на чудом сохранившихся кладбищенских островках XVIII и XIX веков, в искусственно собранных некрополях, на старообрядческих кладбищах в глухих сибирских и северных краях или же в Прибалтике. Такими образцами могут послужить малоизвестные в России заграничные некрополи, на которых нашли последний приют русские эмигранты. Они расположены почти по всему миру, состояние их разное, но хранители умеют добиваться от чужого общества почтительного отношения к могилам.
Пока живы остатки русских кладбищ, старинных и новых, в отечестве и в рассеянии, попытка их описания видится как создание единого словесного поля памяти о прошлом, предупреждением о том, что мы можем стать свидетелями не ушедшей, а уничтоженной с нашего согласия многовековой кладбищенской культуры.
Sta, viator! Стой, путник (странник)! В погребальной православной культуре «путь» — важнейшая семантическая тема начала и конца, «странник» — наиболее точный образ человека, временно обитающего на земле. К этому образу, то есть к нам, живым — с надеждой и обращён безмолвный язык ушедших: остановитесь, сохраните связь времён.
Фото отсюда: samsebeskazal.Livejournal.com
© Ольга Никитина
© НП «Русская культура»
