Александр Черноглазов. Комариная церковь

Что может быть в наших краях, особенно на болоте, или в лесу, досаднее летнего комара? Да и в городских квартирах, чьи окна затянуты нынче москитными сетками, этими мелкими тюремными решетками, которые уже не замечает наш глаз, преследуют нас эти кровопийцы по ночам своим писком, лишают сна и покоя, надуваются нашей кровью. Но что поделаешь – они соседи наши, и давно уже стали для нас родными, и мы, петербуржцы, покорно едем каждое лето в Комарово, им на съедение.

Связано с комаром немало народных поговорок, загадок, примет: много комаров, готовь коробов (для грибов); комара нет, овса не будет; комары толкутся – к вёдру. Связаны они и с православным народным календарем – так, по преданию, появляются они 13 мая, в день святой Лукерьи-комарницы. Но нас занимает здесь одна связанная с ними примета: в деревнях Севера шестое июня считается «комариным днем» – именно в этот день появляются в полях и лесах тучи назойливой мошкары. Народная агиография связывает их возникновение с образом «какого-то Микиты-мученика, которого комары в болоте заели»[1], а народное название даты – Микита Столбик – относят к тому, что с этого дня комары начинают толкаться столбами. Под именем этим скрывается знаменитый некогда подвижник двенадцатого столетия, известный под именем Никиты-Столпника и подвизавшийся в окрестностях Переславля-Залесского. Наиболее примечателен из столбов тот, что, по уверениям местных жителей, и по сей день встает над местом подвига преподобного в окрестностях Никитского монастыря. «В собрании Переславль-Залесского музея-заповедника до сих пор хранится икона преподобного Никиты Столпника в житии. Одно из ее клейм повествует о подвиге стояния в болоте, где Никита был мучим “мышцами и комарами, и паутами”. Последние представлены на иконе в виде мелких галочек, покрывающих фигуру Никиты и тучей стоящих над ним»[2].

Подвиг столпничества – стояния на столпе, возвышении или скале – был распространен на православном Востоке: об этом виде аскетического подвижничества написано очень много. Однако здесь, на Руси, делание это принимает необычную, поистине парадоксальную форму. Аскет не становится на возвышение, делая всех свидетелем своего подвига, а прячется в яму, пещеру, тщательно этот подвиг скрывая. Место пребывания Никиты, о котором повествует нам его житие, это своего рода столп наизнанку – выкопанная на болоте и выложенная изнутри камнем круглая яма, где и творит он свою молитву, одев тяжелые, трехпудовые вериги, словно тянущие его вниз, якоря, не дающие ему легко выбраться на поверхность. На голову святой возлагал каменную шапку, накрывавшую его словно крышкой, делающей его окончательно невидимкой. Там, в этой яме, и протекала годами одинокая беседа святого с Богом – беседа, которой он не желал свидетелей, ища от людей лишь забвения, погружаясь еще при жизни в земляную могилу.

В сирийском, древнехристианском столпничестве подвижник восходит на столп, являя миру свой подвиг как образец отрешения от мира и служения Богу. Классическое изображение таких столпников в русском искусстве находим мы на знаменитой фреске Феофана Грека в новгородском храме Спаса на Ильине. Перед нами поясные изображения: столпники написаны стоящими словно в неких чашах, водруженных на вершины столпов; чаши эти отдаленно напоминают поставленные на столбы лампады; фигуры святых выписаны не светотенью, а световыми сполохами сияющего на их ладонях и ликах фаворского света, – это живые светильники, возжигаемые во тьме мира подобно сияющим во храме огням свечей и лампад, живые воплощения теплящейся в храме молитвы. Написаны они к тому же в каморе на хорах храма, где молились князья, сами, подобно столпникам, вознесенные над миром и возносящие молитву за своих подданных.

Изображений Никиты столпника можно найти немало, но они тоже изображают его или на вершине столпа, или глядящим, в поясном изображении, из деревянного сруба. Иными словами, они чисто условны и не отражают особых, отличных черт его подвига. И неудивительно – ведь эти последние, по сути дела, не поддаются изображению, ибо святого, стоящего в круглой земляной яме в своей каменной шапке, просто неоткуда увидеть: он не стоит на столпе, а заточен в нем. Более того, и сам столп его не стоит на земле, а зарыт, погружен в нее. Чтобы увидеть его и прославить как столпника – а именно в этом чине прославляет его православная Церковь – нужна какая-то особая оптика, позволяющая увидеть его, явить его подвиг. Наглядный пример такой оптики можно найти у Жака Лакана, иллюстрирующего с ее помощью психическое формирование человеческого Я.

Под определенным углом зрения благодаря сферическому зеркалу невидимый глазу букет занимает предназначенное для него место в вазе. Что играет роль такой оптики в нашем случае? Что позволяет нам обнаружить святого, явить его, вывести из незримой, невидимой Церкви в пространство славы, пространство литургического, молитвенного почитания?

Вот здесь-то и происходит чудо, о котором говорит нам народное поверье – чудо, замечательное уже тем, что никакого чуда, никого нарушения природных законов в данном случае не происходит. Над скрытым в земле каменным колодцем, где тайно подвизается мученик, возникает указывающий на место его пребывание живой столп – столп вьющихся над ним и кусающих его комаров. В этой живой, нерукотворной природной вазе и обнаруживаем мы цветы святости. Тут нет, как и в оптической схеме, ничего сверхъестественного: напротив, роль Церкви, видящей подвиг святого и указывающей на него людям, берет на себя природа: комары, эти невольные инструменты, орудия его мучения, становятся ореолом окружающей его видимой славы – сама природа являет нам его подвиг, сама природа становится орудием его церковного прославления.

Но чтобы взять на себя роль Церкви, природа должна быть воцерковлена, должна стать разумной, словесной. Каким образом это происходит? Подсказку мы найдем у Федора Михайловича Достоевского, в романе «Бесы». Одна из героинь романа, Марья Тимофеевна Лебядкина, юродивая и хромоножка, передает слова некоей старицы, жившей в близлежащем монастыре на покаянии «за пророчество». Интересно, что разговор возникает как раз в связи с местной «столпницей», некоей Елизаветой блаженной. «Лизавета эта блаженная в ограде у нас вделана в стену, в клетку в сажень длины и в два аршина высоты, и сидит она там за железною решеткою семнадцатый год, зиму и лето в одной посконной рубахе… и ничего не говорит, и не чешется и не моется семнадцать лет». Игуменья считала, что сидит она из упрямства или притворства, и Марье Тимофеевне не нравилось это, потому что она «сама хотела тогда затвориться». «А по-моему, Бог и природа есть все одно», – говорит она игуменье, сама, видимо, не понимая, что имеет в виду. И словно в ответ на эти ее слова и шепчет ей, выходя из церкви, жившая в обители старица: «Богородица – великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная и всякая слеза земная – радость нам есть; а как напоишь слезами своими землю на пол-аршина в глубину, то тотчас же о всем и возрадуешься. И никакой, никакой горести твоей больше не будет».

Вряд ли уместно искать в этих словах следы какого-то языческого, народного пантеизма. Но в них действительно заключена глубокая мысль, – мысль о воцерковлении молитвенником, подвижником, самой природы. Это его молитвы, его слезы, напояющие землю «на пол-аршина в глубину» сообщают ей духовное плодородие, делают почвой Церкви, получающей в лице Богородице свое чистейшее и совершенное воплощение. Именно благодаря его молитвенному подвигу Богородица поистине «великая мать сыра земля есть».

Она, эта удобренная, напоенная слезами святого земля, – земля, воцерковленная его подвигом, и становится в житии орудием, инструментом его прославления. Комариный рой, окружающий его нагое, отягощенное веригами тело, указывает людям на тайное место его молитвенного предстояния, становится, даже по форме своей, тем столпом, который указывает людям на его невидимый подвиг, на котором сам он невидимо пребывает.

«Устройство» этого образа напоминает известное произведение итальянского скульптора Пьеро Мандзони «Пьедестал мира», «Socle du Monde». Оно представляет собой установленный на земле куб с надписью «Пьедестал мира», нанесенной на него вверх ногами. Земной шар оборачивается, таким образом, стоящим на кубе памятником. Именно таков и столп святого Никиты – вершина его обращена не к небу, а вглубь земли, но, оставаясь невидимым, стоящий на нем неожиданно обнаруживает себя, являясь нам во всей своей славе.

Пьеро Мандзони «Пьедестал мира», 1961, Музей современного искусства, Хернинг, Дания

Тема воцерковления земли вообще была, видимо, близка Достоевскому – не случайно находим мы ее, пусть в менее явной форме, и в романе «Подросток». Герой его, странник Макар Иванович, тоже переживает природу как видение рая. «Проснулся я заутра рано, еще все спали, и даже солнышко из-за леса не выглянуло. Восклонился я, милый, главой, обвел кругом взор и вздохнул: красота везде неизреченная! Тихо все, воздух легкий; травка растет – расти, травка божия, птичка поет – пой, птичка божия, ребеночек у женщины на руках пискнул – господь с тобой, маленький человечек, расти на счастье, младенчик! И вот точно я в первый раз тогда, с самой жизни моей, все сие в себе заключил… Склонился я опять, заснул таково легко. Хорошо на свете, милый! Я вот, кабы полегчало, опять бы по весне пошел. А что тайна, то оно тем даже и лучше; страшно оно сердцу и дивно; и страх сей к веселию сердца: “Все в тебе, господи, и я сам в тебе и приими меня!”». Но не случайно приходит к нему это переживание во время паломничества, когда «сошлось наконец нас чуть не два ста человек, все спешивших лобызать святые и целокупные мощи великих обоих чудотворцев Аникия и Григория». Эта природа, эта неизреченная красота освящена присутствием и благоуханием нетленных мощей – цели, к которой идут паломники, святыни, ради которой они отправились в путь. Они, мощи эти, и вводят в природу страшную и дивную тайну – страх и радость божественного присутствия. Из родительских могил, а прежде всего из могил святых мучеников, от их «целокупных мощей», светит людям любовь. «Лишь немногие в памяти людей остаются – ну и пусть! И пусть забудут, милые, а я вас и из могилки люблю. Слышу, деточки, голоса ваши веселые, слышу шаги ваши на родных отчих могилках в родительский день; живите пока на солнышке, радуйтесь, а я за вас Бога помолю, в сонном видении к вам сойду… все равно и по смерти любовь!..».

Святые воцерковляют землю, пропитывая ее своими слезами, а земля, став Церковью, прославляет их, становится этому подвигу свидетелем и провозвестником. Источники муки оборачиваются ореолом славы, и комары, эти скромные, хотя и хищные, насельники наших болот, становятся ореолом, нимбом подвизающегося среди них святого. В «смиренной красоте» воцерковленного края «сквозит и светит» смиренная, таящая себя праведность. Родную землю не только исходил, благословляя, Христос – ее полили слезами и кровью множество святых подвижников. Не случайно связало народное предание комариные столбики со Святым Никитой. Святого давно нет в живых, но каждый такой столбик на наших болотах, каждый комариный рой сохраняет связь с его именем. Каждый такой столбик указывает таинственно на чей-то скрытый от нас, нам неведомый духовный подвиг, на пролитые неизвестным подвижником слезы, на слово молитвы, живущее таинственно в наших бедных селеньях, нашей скудной природе, осеняя их живым нимбом комариных, ангельских сонмов. Три года простоял преподобный Серафим на камне, воздев руки в молитве, семнадцать лет подвизался преподобный Тихон Калужский, подобно друиду, в дупле старого дуба – мы знаем это и прославляем их подвиг. Но знаем мы благодаря житию их и нечто гораздо более важное – мы знаем теперь, что каждое дупло векового дерева, каждый след на лесном валуне, напоминающий отдаленно отпечаток колен или «стопочку Богородицы», может оказаться не просто природным явлением, слепой случайностью, а знаком совершавшегося здесь словесного служения, следом протекавшей здесь молитвенной жизни, печатью лежащего на природе воцерковления, совершившегося здесь чуда, явленной здесь тайны. Процитирую в заключение слова Макара Ивановича, героя «Подростка» – слова, где заключенная в природе тайна связывается и сравнивается с посмертной участью человека, а значит и с подвигом, деланием, совершаемым им в своей земной жизни: «Тайна что? Все есть тайна, друг, во всем тайна божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена. Птичка ли малая поет, али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи – все одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна – в том, что душу человека на том свете ожидает. Вот так-то, друг!».

Примечания

[1] См. напр.: Мороз А. Б. Святые Русского Севера. М. 2009.

[2] Боровиков И. П. «Место сие красно» / Дорогами Святой Руси. Иконы русских святых в собрании Николая Паниткова. М., 2020. С. 16.