Георгий Куликов. Достоевский: «И с верой чистой и живою…». К 200-летию писателя

По выходе из каторги Ф. М. Достоевский напишет стихотворение «На европейские события в 1854 году». Идейным образцом, несомненно, послужило стихотворение Пушкина «Клеветникам России». Да и политические настроения в Европе были схожими, правда, лишь с одной существенной разницей: тогда Европа только грозила России войной, а весной 1854 года её развязала.

О воинственной злобе, охватившей, к примеру, политиков Англии накануне войны, пишет историк Н. Д. Тальберг: «Синопская победа (разгром 18 ноября 1853 года турецкого флота нашими моряками под командованием вице-адмирала П. С. Нахимова – Г. К.) ещё более растравила враждебное к нам чувство западных держав. Английский парламент и газеты заговорили, что Россию следует отбросить за Урал»[1]. О подобных планах, зафиксированных в меморандуме «либералов» Пруссии, писал Бисмарк: «В нём указывалась цель, к которой якобы должна стремиться Пруссия как авангард Европы, а именно: расчленение России, отторжение от неё Прибалтийских стран, с Петербургом включительно, в пользу Швеции и Пруссии, а также восстановление Польши в её максимальных границах, остаток же России должен быть расколот на Великороссию и Украину»[2]. «Давно уже можно было предугадать, – писал о том времени Фёдор Иванович Тютчев, – что эта бешеная ненависть… которая тридцать лет, с каждым годом всё сильнее и сильнее, разжигалась на Западе против России, сорвётся же когда-нибудь с цепи»[3].

И она сорвалась, а в России, как и следовало ожидать, поднялась ответная патриотическая волна:

Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?

В этом же духе начинает «оду» Достоевский:

С чего взялась всесветная беда?
Кто виноват, кто первый начинает?
Народ вы умный, всякой это знает,
Да славушка пошла об вас худа!
Уж лучше бы в покое дома жить
Да справиться с домашними делами!
Ведь, кажется, нам нечего делить
И места много всем под небесами.
К тому ж и то, коль всё уж поминать:
Смешно французом русского пугать!

А заканчивает её победным «мечом Гедеоновым», символизирующим борьбу за святое дело, и полётом двуглавого орла на Царьград:

Меч Гедеонов в помощь угнетенным,
И в Израили сильный Судия!
То царь, Тобой, Всевышний, сохраненный,
Помазанник десницы Твоея!
Где два иль три для Господа готовы,
Господь меж них, как Сам нам обещал.
Нас миллионы ждут царева слова,
И наконец Твой час, Господь, настал!
Звучит труба, шумит орел двуглавый
И на Царьград несётся величаво!

Написал эти стихи солдат 7-го Сибирского линейного батальона, расположенного в Семипалатинске. В условиях беспросветной солдатчины дело, казалось бы, невероятное! Но благодаря заступничеству своего юного друга Александра Егоровича Врангеля, областного прокурора, «добрейшего» и «бесценного», как его часто величал в письмах Достоевский, солдату разрешили жить на частной квартире: после четырёх лет каторжной тесноты и бесправия у него появилась возможность писать. «Вы мне более чем друг и брат, – признавался ему Достоевский. – Вы мне Богом посланы»[4]. И это, несомненно, так: Александр Егорович, действительно, сыграет решающую роль в судьбе писателя.

Стихотворение с просьбой дозволить его напечатать Достоевский в официальном порядке сумеет переслать самому начальнику III Отделения, но Л. В. Дубельт на публикацию стихов своего согласия не дал.

Между тем, Крымская война разгоралась… Она не ограничилась полуостровом: вражеские эскадры вошли в Чёрное, Баренцево, Белое, Берингово моря и Финский залив и атаковали из пушек Одессу, Керчь, Соловки, Петропавловск-на-Камчатке, Свеаборг и Кронштадт. «На петергофском молу, – писал в июле 1854 года Тютчев, – смотря в сторону заходящего солнца, я сказал себе, что там, за этой светящейся мглой, в 15 верстах от дворца русского императора, стоит самый могущественно снаряжённый флот, когда-либо появлявшийся на морях, что это весь Запад пришёл выказать своё отрицание России и преградить ей путь к будущему»[5].

Тютчев написал стихотворение «На новый 1855 год», которое начиналось такими строками:

Стоим мы слепо пред судьбою,
Не нам сорвать с неё покров…

Не предвидели агрессоры, что героическая оборона Севастополя (349 дней!) перечеркнёт их завоевательные планы. Также никто не мог предположить, что в этом году 18 февраля скончается император Николай Павлович. Достоевский следующее стихотворение посвятит вдове императора Александре Фёдоровне и приурочит его ко дню её рождения, дату которого вынесет в заголовок: «На первое июля 1855 года». Начинается оно так:

Когда настала вновь для русского народа
Эпоха славных жертв двенадцатого года
И матери, отдав царю своих сынов,
Благословили их на брань против врагов,
И облилась земля их жертвенною кровью,
И засияла Русь геройством и любовью,
Тогда раздался вдруг твой тихий, скорбный стон,
Как острие меча, проник нам в душу он,
Бедою прозвучал для русского тот час,
Смутился исполин и дрогнул в первый раз.

Не буду цитировать «оду» целиком (своими размерами она тянет на поэму), приведу лишь её окончание:

Ты приняла свой крест безропотно и кротко…
Живи ж участницей грядущих славных дел,
Великая душой и сердцем патриотка!

Прости, прости еще, что смел я говорить,
Что смел тебе желать, что смел тебя молить!
История возьмет резец свой беспристрастный,
Она начертит нам твой образ светлый, ясный;
Она расскажет нам священные дела;
Она исчислит все, чем ты для нас была.
О, будь и впредь для нас как ангел провиденья!
Храни того, кто нам ниспослан на спасенье!
Для счастия его и нашего живи
И землю русскую, как мать, благослови.

Командир отдельного Сибирского корпуса генерал Г. Х. Гасфорт переслал стихотворение военному министру с просьбой «повергнуть его к стопам её императорского величества вдовствующей государыни императрицы» и присвоить Достоевскому унтер-офицерский чин. Приказ о производстве Достоевского в унтер-офицеры вышел 20 ноября 1855 года[6].

Третья «ода» «На коронацию и заключение мира» (1856), сопровождённая просьбой корпусного командира о предоставлении Достоевскому права печататься, тоже была отправлена в Петербург. Только на сей раз автор наметил, чтобы стихи непременно попали и к герою севастопольской обороны генерал-адъютанту Эдуарду Ивановичу Тотлебену. Фёдор Михайлович познакомился с ним давно, когда в 1841 году жил на одной квартире с его младшим братом Адольфом, тоже учащимся офицерского класса Инженерного училища. Да прошло столько лет! Поэтому и попросил барона Врангеля передать письмо Тотлебену лично в руки. «Если же Вы по лицу его увидите, – наставлял он своего верного друга, – что он займётся мною и выкажет много участия и доброты, о, тогда будьте с ним совершенно откровенны; прямо, от сердца войдите в дело; расскажите ему обо мне и скажите ему, что его слово (подчёркнуто Достоевским – Г. К.) теперь много значит, что он мог бы попросить за меня у монарха, поручиться (как знающий меня) за то, что я буду вперёд хорошим гражданином, и, верно, ему не откажут». «Нельзя ли будет, – спрашивает он далее, – пустить в ход стихотворение?»[7].

«Я был осуждён законно и справедливо, – напишет Достоевский Тотлебену, – долгий опыт, тяжёлый и мучительный, протрезвил меня и во многом переменил мои мысли. Но тогда – тогда я был слеп, верил в теории и утопии». Фёдор Михайлович высказывает глубокое покаяние в заблуждениях своей молодости и умоляет генерала ходатайствовать о его помиловании. «Простой солдат пишет генерал-адъютанту!» – восклицает он в конце письма и заключает: «Но Вы великодушны и Вашему великодушию вверяю себя»[8]. Тут уместно будет добавить и опущенное автором письма: солдат не только «простой», но и приговорённый к солдатчине навсегда.

Достоевский в своих надеждах не просчитался: Тотлебен принял сердечное участие в судьбе писателя. В это же время генерал Гасфорт посылает стихотворение «На коронацию и заключение мира» на имя военного министра Н. О. Сухозанета с просьбой «повергнуть оное на высочайшее государя императора воззрение»[9].

Вскоре Врангель с радостью сообщит Достоевскому о результате сочувственных хлопот: «Поздравляю Вас, мой добрый Фёдор Михайлович. Вы третьего дни произведены в офицеры и всем этим и что ещё будет обязаны Тотлебену и Ольденбургскому»[10]. Второй ходатай был найден по инициативе Врангеля. После Тотлебена он обратился к принцу Петру Георгиевичу Ольденбургскому, который его помнил по Императорскому Александровскому лицею, попечителем которого являлся. Именно принц передал стихотворение «На коронацию и заключение мира» императрице Марии Александровне[11]. Вот его энергичное начало:

Умолкла грозная война!
Конец борьбе ожесточенной!..
На вызов дерзкой и надменной,
В святыне чувств оскорблена,
Восстала Русь, дрожа от гнева,
На бой с отчаянным врагом
И плод кровавого посева
Пожала доблестным мечом.
Утучнив кровию святою
В честном бою свои поля,
С Европой мир, добытый с боя,
Встречает русская земля.

Далее, через две строфы, удивительные по силе молитвенные стихи – за царя, народ и отечество:

Идет наш царь принять корону…
Молитву чистую творя,
Взывают русских миллионы:
Благослови, Господь, царя!
О Ты, кто мановеньем воли
Даруешь смерть или живишь,
Хранишь царей и в бедном поле
Былинку нежную хранишь:
Созижди в нем дух бодр и ясен,
Духовной силой в нем живи,
Созижди труд его прекрасен
И в путь святой благослови!

К Тебе, источник всепрощенья,
Источник кротости святой,
Восходят русские моленья:
Храни любовь в земле родной!
К Тебе, любивший без ответа
Самих мучителей своих,
Кто обливал лучами света
Богохулителей слепых,
К Тебе, наш Царь в венце терновом,
Кто за убийц своих молил
И на кресте, последним словом,
Благословил, любил, простил!

Своею жизнию и кровью
Царю заслужим своему;
Исполни ж светом и любовью
Россию, верную ему!
Не накажи нас слепотою,
Дай ум, чтоб видеть и понять
И с верой чистой и живою
Небес избранника принять!
Храни от грустного сомненья,
Слепому разум просвети
И в день великий обновленья
Нам путь грядущий освети!

Все три стихотворения при жизни Достоевского не были напечатаны. До революции лишь одно – первое – опубликовали в 1883 году. На него резко отрицательно, объясняя его «верноподданническими побуждениями Достоевского», отозвался его товарищ по заключению в омском остроге Шимон Токаржевский[12]. Остальные были обнародованы лишь в академическом издании писателя (1972)[13]. Советские литературоведы предпочитали их замалчивать, да и сейчас исследователи о них упоминают редко и вскользь.

Наивно, конечно, предполагать, что Достоевский писал и посылал стихи на самый верх без тайной цели быть помилованным. Видный критик и философ русской эмиграции Константин Васильевич Мочульский писал об этом поэтическом творчестве: «Чтобы доказать свою благонамеренность, он (Достоевский – Г. К.) насилует свой талант»[14]. Честно говоря, сомневаюсь в насилии: в стихотворениях немало вдохновенных строк. Но вот с тем, что стихи Достоевского искренни, написаны, как говорится, от сердца, и что «новое мировоззрение, которому он останется верен на всю жизнь, сложилось уже в 1854 году»[15], соглашаюсь без оговорок.

Примечания

[1] Тальберг Н. Д. Русская быль. М.: «Правило веры», 2000. С. 509–510.

[2] Там же. С. 512.

[3] Кожинов В. Тютчев. М.: «Молодая гвардия», 1988. С. 342.

[4] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 28. Книга 1. Л.: «Наука», 1985. С. 234.

[5] Кожинов В. Тютчев. С. 337–338.

[6] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 2. С. 520.

[7] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 28. Книга 1. С. 215.

[8] Там же. С. 224–226.

[9] Там же. С. 472.

[10] Достоевский. Материалы и исследования. Выпуск 3. Л.: «Наука», 1978. С. 262.

[11] Там же. С. 265.

[12] Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Т. 2. С. 523.

[13] Там же. С. 403.

[14] Мочульский К. Гоголь. Соловьёв. Достоевский. М.: «Республика», 1995. С. 298.

[15] Там же. С. 299.