Община Додо

…Свет падает сверху из-под высокого стеклянного купола и отражается в колоннах искусственного хризолита. В центре храма за круглым столом из блестящего черного пластика восседают двое – красивая темноволосая девица и глава общины отец Додекарий или попросту Додó, грузный мужчина лет пятидесяти. В центре стола в очерченном золотой краской круге сидит Кокó, нахохлив алый петушиный гребень и полуприкрыв прозрачной пленкой глаза. Перья веером топорщатся на шее подобно пышному воротнику, белые и блестящие, подсвеченные шампунем «Арико». Додó, в черном фраке, с белым пышным жабо в масть перьям петуха, пытается взбодрить птицу, постукивая ногтем по желтому острому клюву, но Коко продолжает дремать. Его подруга Кока со священным яйцом, как я узнал позже, покоилась в это время в тайнике; к ней допускается только отец Додо и по определенным дням сам Петух-производитель. Священную курицу являют народу по праздникам на церемониальных носилках с яичком на блюде – яичком не простым, а золотым.

– Братья соберутся сейчас пообщаться с Коко, – сообщил Додо, одарив меня кротким взглядом добрых глаз на круглом лице. – Вы попали как раз вовремя на еженедельный сеанс приобщения. Знаю, у наших предков было некогда в каждой деревне кур достаточно. Энциклопедии сохранили изображения и других ныне исчезнувших пернатых, и, пишут ученые, птицы водились на нашей планете якобы повсюду отнюдь не только домашние, но еще в большем количестве и дикие. И они будто бы дивно пели, свистели, пускали трели, и эти звуки можно было слышать запросто даже не в специальных зонах, а в неких так называемых рощах и лесах, хотя леса ныне вообразить затруднительно.
– Предмет почитания у вас здесь именно петух, а не курица? – спросил я у Додо.
– Курицу мы тоже почитаем. Наши ученые находят в ней Вечную Женственность, в чем проявляют, скажу вам, известную выдержку, не обращая внимания на хлесткие пародии, где нас высмеивают словно дремучих дикарей, придающих значение половым различиям, в то время как цивилизация давно половые различия отвергла. Что касается петуха… Он, как вы знаете, известен еще из Библии. «И еще не пропоет третий петух…». Не думайте, мы не против древней религии, хотя она изжила себя. Мы идем другим путем… Эта сцена – начало моего знакомства с Готией – так и стоит у меня перед глазами… Впрочем, расскажу все по порядку об этой далекой стране…
– Завтра летите в Готию. – Шеф был категоричен. – Вы, конечно, в курсе готийской проблемы. Эти пресловутые ИВС, якобы панацея от гибели планеты… пора выяснить, что это за штука…

За окном редакции в ясном свете дня вырисовывались деревья, крапленые золотом. Осень вступила в свои права. Прозрачные аэромобили подобно большим стрекозам бесшумно парили в воздухе, дома в отдалении высились грудой гор. Взлетев над домом Александра Блока, большая стрекоза взяла курс на Шахматово: любители поэзии слетались на ежегодный праздник.

– В Готии состоится международная конференция по ресурсам Земли. Аккредитованы ведущие агентства мира. Советую Вам как следует психологически укрепиться в оставшееся до отлета время. Готия – весьма непростая страна, – отчеканил мой шеф.

Я вышел на бульвар, свернул в Дровяной переулок и толкнул дверь думной, которую особенно люблю за уютный мягкий полумрак. Здесь чуткая тишина, лишь бодро поскрипывает искусственная древесина стен и столов, в окно льется матовый свет.

Посетителей с утра в думных немного, они полны лишь к концу дня, когда, застигнутые ярким впечатлением или внезапным открытием, горожане спешат сюда, в уединение и тишину – спутникам раздумий. Положишь пальцы на фиксаторы – и умные машины мгновенно запишут на пластинки все оттенки и переливы мысли, лучшие из которых станут достоянием города или целой страны.

Я сел за пустой дубовый стол напротив юноши с узким лицом и расширяющимся кверху выпуклым куполом лба; он возбужденно фиксирует пришедшие мысли, нетерпеливо покусывая губы. Разгоряченное лицо интересно, но по неписаным законам думных заведений деликатно отвожу глаза. Молодая девушка за другим столом нажимает кнопку фиксатора, склонив головку прилежно, как школьница; вот помедлила, начала мысленно диктовать сначала. Пробуждающееся чувство или мысль, еще неясная и неоформленная… Я нажал кнопку умной машины, готовый записать бурю эмоций. Я кое-что слышал о Готии… Говорят о ней шепотом, кто с таинственным придыханием, кто со злой усмешкой. Хотя толком никто ничего не знает… Традиционные религии выдыхаются, а вот что явится взамен?..

Голубой глазок фиксатора выжидающе мигал, но я не смог сформулировать мысли, выключил аппарат и задумался о предстоящей поездке. Помимо достижений в технике Готия будто бы идет впереди планеты всей и в области духовной жизни. Лучшие готийские умы нашли якобы пути единения с Природой, что спасет человечество от вселенского катаклизма. Там явлена якобы некая новая религия в закрытых общинах…

…И вот она, Готия! К борту приземлившегося Боинга подошла таможенница в серебристом обтягивающем комбинезоне, с распущенными волосами, и попросила выполнить небольшие формальности. В круглой комнате нас встретил экран с голографическими изображениями гостиничных интерьеров и гастрономических изысков всех времен и народов. Предоставлялся выбор; я выбрал черную икру, бифштекс и бутылку колы. (Икра и мясо – из искусственного белка, вырабатываемого бактериями из нефти, – честно предупреждал экран). Затем на экране возникли изыски пищи духовной: тексты, картины, музеи. Наконец, машина, пощелкав, выдала жетон с индексом ОЩ–1974, суммирующим мои запросы; в углу жетона помещалось голографическое изображение крохотной темно-зеленой черепашки – отныне мой символ. Машина поблагодарила скрипучим голосом и пожелала счастливого пребывания в лучшей стране мира – Готии.

– Набор ОЩ–1974 типичен для гостей из вашей страны, – улыбнулась чиновница, забирая жетон, и приколола мне на грудь нефритовую черепашку с загадочно поблескивающими глазками, пояснив, что отныне она будет всюду сопровождать меня в Готии. Подошла другая высокая тонюсенькая девушка с огромными голубыми глазами в форменном комбинезоне и маленькой золотистой шапочке; веки ее накрашены золотом, не сообщая, впрочем, блеска ровному безжизненному взгляду.
– Это ваша спутница в Готии. Ее зовут Эльга. – Таможенница оставила нас вдвоем. На груди у Эльги поблескивала моя эмблема.
– Прежде всего обедать, мистер.

В полупустом зале ресторана что-то щелкает, бухает, рассыпается, взрывается, взвизгивает. Старые роботы дремлют по углам. Но вот один лениво подошел, высветил мой символ, попыхтел и, щелчком открыв окошечко в своей железной груди, как бы нехотя выдал две порции обеда. Икра отдает нефтью, бифштекс – резиной.

– А теперь в гостиницу, отдыхать. Завтра – заседание Всемирной экологической конференции.

…С утра в здание Конгресса на Главной площади съезжаются ученые, дипломаты, журналисты разных стран. Площадь обступают дома причудливой архитектуры: одни воспроизводят гигантские утюги, другие – башмаки, а вон те – блюдца… словом, разные хозяйственные предметы, увеличенные в тысячи раз. Все сдабривается плавностью текучих линий, приближенных к физиологии живых существ. Колонны – подражания священным деревьям – встречаются изредка как памятники древности.

Здание Конгресса изображает Вавилонскую башню Питера Брейгеля, но только уже вполне достроенную. Гигантские глиняные круги, уменьшающиеся кверху, венчает длиннющий шпиль из прозрачного пластика, служащий антенной для уловления космических посланий. Над антенной восходит огромное искусственное солнце, вишневыми бликами пляшет внизу на боках больших стеклянных пауков, развозящих готийцев на работу, – на фабрики синтетической пищи, заводы нано-полотна, а также в лаборатории искусственных органов и фабрики пробирочных малюток, а еще в гигантские цеха, где роботы производят роботов. Готийцы работают до полудня, пояснила Эльга, остальное время посвящая духовным нуждам. «Землю попашут – попишут стихи», – как сказал некогда поэт. До открытия конгресса еще оставалось время, и мы заглянули на пару минут в Зону отчуждения – резервации, где живут и работают исключительно одни только роботы.

Здесь перед нами, насколько хватал глаз, расстилалась серая пустошь, высохшая, в глубоких трещинах; гигантские трубы, словно чудовищные змеи, извиваясь и вибрируя, несут вглубь резервации вредоносные отходы с обитаемой территории. Отдаленный гул сотрясает зловещую пустошь. Эльга пояснила: это работают спасительные ИВС – установки Искусственной Воздушной Среды, величайшее достижение Готии. Ведь Природа не способна больше обеспечивать кислородом в достаточном количестве атмосферу Земли. ИВС добывают кислород из океана, удерживая его электромагнитным козырьком над столицей и главными городами страны. В прочих же местах, вот там, куда ведут змеистые трубы… Вдруг что-то грохнуло, покатилось, пахнуло перегретой резиной вкупе с химическим смрадом, и на горизонте, где клубятся лилово-черные облака, повисла маслянистая радуга, какая бывает на лужах бензина. Группа роботов, гудя, проехала строем в ту сторону; один вдруг внезапно завертелся на месте, зашипел и безжизненно замер, его лампы потухли. Я начал задыхаться, ловя ртом воздух, словно рыба на суше. Мы ретировались и поспешили на конгресс.

Заседание открылось в обширном и светлом круглом зале где-то на середине «Вавилонской башни» под председательством самого Президента Готии. Под бравурный марш золоченые двери конференц-зала широко распахнулись, и в зал медленно въехал внушительных размеров робот, похожий на позолоченный холодильник – Главный Теоретик ИВС – установок Искусственной Воздушной Среды. Вот Теоретик во всей красе: внушительных размеров Голова, в чей пластиковый череп-компьютер вмонтирован кусок живого мозга покойного гениального математика. Биологическая жизнь и активность серого вещества мозга поддерживается сложнейшей засекреченной системой био- и электро-проводов в массивном теле робота.

На приступке Теоретика стоит, щурясь, маленький человечек-трансгендер – Главный Механик, с массивной дыхалкой-носом, крохотными глазками, зеленым клоком волос на узком лбу. Вот он-то и есть Президент Готии. Или Президентша: в ново-готийском языке не существует понятия рода. Обозначение рода считается смешным и нелепым анахронизмом. Даже слова «мама» и «папа» давно заменены нейтральным «родитель», хотя и это понятие достаточно хлипко для современных детей из пробирки.

Президент слез – или слезла – с приступки, вертя попой в ярко-красной юбке-брюках, поднялся на кафедру, оглядел зал, раскрыл крохотный комп и зачитал краткий обзор положения дел вполне катастрофических. А именно: стремительно возрастает привнесение в атмосферу чуждых ей физических, химических и биологических веществ; в зоне отчуждения – резервации – накопилось 353 слоя затвердевших отходов, бывших жидких или газообразных; необходимо срочно их нейтрализовать. Роботы первого поколения, повторяющие ошибки человеческого мозга, не предусмотрели всех последствий сложной цепочки химических реакций, так что ситуация вот-вот выйдет из-под контроля…

На огромном экране за спиной Президентши ползли зловещие кадры из Зоны отчуждения. Чудовищных размеров вороны-мутанты запанибрата с компьютерами – птицы запросто гадили тем прямо на их железные башки – устроили настоящий шабаш, их мерзкие крики пронзали насквозь, так что звук в зале пришлось отключить.

Начались выступления глав делегаций. Ученые разных стран выдвигали проекты. Представитель России предложил загрузку отходов в герметичные контейнеры и выброс их за пределы Земли.

– А имеем ли мы право загрязнять Космос… – начал было желтолицый представитель Индии в красочной тоге, но его прервал Главный Теоретик. Стоя перед трибуной, он вибрировал и пощелкивал, его разноцветные лампы вспыхивали и гасли. На несколько минут в зале повисла тишина. Но вот Теоретик щелкнул и металлическим голосом произнес на трех языках подряд:
– Проект представителя России обошелся бы в семьсот миллиардов долларов. Даже великая страна Готия не располагает сегодня такими ресурсами. Проект отклоняется.

Один за другим пали и другие проекты, то слишком дорогие, то неконструктивные, то требующие долгих лет, в то время как надо спешить: экологический кризис достиг пика. Живую, дышащую, рожающую землю закатали в асфальт, свели леса и поля, осушили болота, засыпали речки и ручьи, осквернили могучие реки и моря. Скоро мы задохнемся словно в гигантской газовой камере. Известны ведь планеты с атмосферой бесследно исчезнувшей…

Главный Теоретик, выкатившись на середину зала, раскалился, электрические глаза на искусственной голове вспыхивали и гасли в лихорадочном темпе. Наконец, голова скрипучим бесстрастным голосом выдала резолюцию, громом прокатившуюся по залу:
– В настоящее время не существует радикального решения проблемы.

Делегаты вскочили с мест и завопили: «Долой Теоретика, тухлую дохлятину!», и еще что-то резкое на готийском. Очевидно, требовали ответа от стран-виновниц близкой вселенской катастрофы. Эксперименты с бактериологическим оружием, с магнитосферой Земли, утечки радиации и многие другие опасные игры грозят всеобщей гибелью. Уже сегодня Установки Искусственной Воздушной среды разбалансировали естественный состав земной атмосферы настолько, что даже Океан не дает нужного количества и качества кислорода. Главный Теоретик вытянул механическую руку в угрожающем жесте, потрясая стальным кулаком.

– Надо подождать, – запищал Президент, стоя на приступке этого монстра, его головенка женщины, переделанной из мужчины, едва виднелась над трибуной. В сущности, его выбрали главой страны, исходя лишь из способности обслуживать и чинить этого Главного Теоретика, обладающего самым совершенным в мире мыслительным аппаратом. Весь красный, запаренный, Президент вертелся как черт:
– Теоретик будет размышлять. Потерпите три дня. Гости Готии получают за это время возможность ознакомиться с жизнью самой совершенной в мире страны.
– С чего предпочитаете начать знакомство с Готией, мистер? – Мой гид Эльга явилась в гостиницу в восемь утра. – Предлагаю начать с провинции. Там в небольших общинах живет духовная аристократия страны, владельцы крупнейших заводов и фирм. Дела они поручают своим управляющим, сами же заняты исключительно духовными изысканиями.
– А кто живет в столице?
– В столице и в крупных городах ютится чернь, поклонники Великой Машины, чей памятник вы видели перед Конгрессом. (Я его едва заметил и не понял, что это памятник: здесь повсюду ютится в качестве памятников много железного и каменного хлама неопознаваемых форм; немало, правда, вполне знакомых гигантских красных пауков, тараканов и прочего в том же духе).
– В наших общинах поклоняются Природе. Есть солнцепоклонники, огнепоклонники, камнепоклонники… морепоклонники… Всего в Готии 197 общин. Можете выбрать из списка. – Я наугад ткнул пальцем в поданный красочный разграфленный лист. – Это община отца Додекария. В стране она известна как община Додо, ну а официально – Общество Яйца. Одно из самых влиятельных. Что же, в путь!

Через полчаса вертолет снизился на ярко-зеленом лугу; вот возвышается группа строений с прозрачными куполами. «Это и есть община отца Додекария, где поклоняются петуху», – сказала Эльга. Что это, неоязычество? Священный петух… Почему петух?..

– Петух, как вы знаете, – вестник. Вестник зари, – объяснял отец Додекарий, сидя под куполом в центре храма за блестящим черным пластиковым столом. Это был грузный человек с круглым невыразительным, впрочем, добрым лицом, бесцветными прозрачными глазами. На столе перед ним вяло квохтала священная птица. – Впрочем, есть общины, объединенные вокруг другой птицы, куда более малой и скромной. – Додо улыбнулся, очевидно, внутренне подсмеиваясь над теми, другими.

Вдруг раздался негромкий свист, и в круг света вступил некто по имени Лучано. Из чувства протеста этот человек, как я вскоре узнал, живет затворником в подвале, его лицо приняло нездоровый серо-зеленый оттенок, в глазах поселился лихорадочный блеск. Вот он прислонился к колонне и, скрестив на груди руки, меряет взглядом отца Додекария, демонстративно переводя взгляд с его фигуры на понурившуюся, нахохлившуюся птицу на столе. Вот перевел взгляд на черноволосую девицу, единомышленницу Додо, художницу. Та пребывает в трансе: плечи обмякли, каскад зеленоватых, похожих на водоросли волос струится к ногам, глаза полуприкрыты, зрачки закатились. Однако художница еще не достигла пика (чтобы не сказать – оргазма). Я слыхал о технике готийского письма: смотреть на предмет, вбирая все оттенки и изгибы, точка за точкой, кожей ощущая его протяженность, соотношения с соседними предметами и с пространством; сперва усилием воли, затем естественно становиться на место наблюдаемого объекта, войти в него, соединиться нерасторжимо… Тогда мгновения останавливаются – и вот уже ты сам становишься пленившим тебя предметом… и только тогда начинаешь писать. Такова техника постижения неодушевленного предмета, если термин «неодушевленный» считать правомерным, ибо все в мире одухотворено… Так приобщаются к культивируемому объекту адепты новомодных культов, если только это действительно ново (хотя что ново под луной?..).

Вдруг художница издала приглушенный стон и блаженным жестом потянулась к мольберту.

– Петух как петух, – раздался нарочито громкий голос Лучано.
– Видишь ли, сын мой… – круглое лицо Додекария осветилось ласковой улыбкой, – надо уметь постигать… Но не будем мешать художнице. Пройдемте все вместе в ризницу.
– Пернатые гораздо совершеннее людей, в частности, в том, что касается воспроизводства себе подобных, – продолжил Додо в маленькой тесной ризнице. – Яйцо – предел совершенства. Это вам не пробирка с весьма ненадежным процессом вызревания яйцеклетки. Наши человеческие инкубаторы со сложнейшей аппаратурой – достаточно проблематичны. Наши фабрики пробирочных младенцев… там до сих пор, увы, высок процент брака… – Додо понизил голос до шепота.
– А куда идет брак? – не удержался я. Додо, однако, сделал вид, что не расслышал вопроса и продолжал:
– Да, конечно, то там, то сям до сих пор случаются естественные первобытные зачатия у человечьих пар и естественные роды, но сии рудиментарные курьезы теперь большая редкость. Да и дети потом, как ни стараются родители скрыть тайну их примитивного происхождения, несут на себе эту метку.

– Но ведь традиционная мать свое дитя воспринимает как кусок собственной плоти, часть себя. – Не удержался я опять. – Женщина-мать переносит чувство кровной близости от собственных детей на всех, кто ей дорог, и вообще на всех людей: она инстинктом, она телом знает близость другого существа. Не отсюда ли естественная плотская спаянность живых существ? Цепь поколений… Мужчина тоже не обделен – из его-то плоти ведь и создана женщина, как учит Вера, так что триада отец – мать – дитя первоначально спаяна физически. Пусть с мужчиной немало в этом смысле мороки: от того, что он отчуждает свое семя, сколько в мире недоразумений! Трагедий и комедий… Но с вашими пробирками даже сама мать отчуждена от деторождения… И не спаянные плотски, все друг другу разве не могут стать чужими?.. Неужто зачатие и выращивание младенцев в пробирке в Готии теперь главный способ размножения? (Я от волнения оговорился, и у меня получилось вместо «размножения» что-то вроде «разложения»).

– Наши ученые работают над тем, чтобы приблизиться к способу размножения пернатых, – важно заметил отец Додо. – Есть, правда, еще иной прогрессивный способ… Я вам открою – сумчатые!
– Кенгуру?
– Именно. Кенгуру! Кстати, советую побывать в Общине отца Кена. Над входом увидите плакат «Кенгуру – наш гуру», а над кафедрой Кена – «Кен – гуру».
– Достаточно остроумно, – пробормотал я.
– Не остроумно, а мудро, – строго поправил Додо.
– Мне нравится ваше отношение к вещи… Техника ее постижения, насколько могу судить, близка (я не решился сказать – заимствована) древней технике японской живописи… что, безусловно, вызывает уважение…
– Стараемся возвратить вещи ее первоначальный вещий смысл. Вещи издревле включались в сложные системы представлений о мироустройстве. – Додо прохаживался взад-вперед по ризнице мерными шагами. – А если говорить о животных – они, как известно, древними обожествлялись. Но мы пошли дальше: для нас пернатые или рептилии – есть в иных общинах и ящерицы, и змеи – словом, наши объекты – это не только братья и учителя, но драгоценная часть нашего собственного непознанного Я, которое мы стремимся расшифровать и стать с ним единым целым.
– Не хочу включать внутрь себя какого-нибудь таракана! – Лучано даже топнул ногой. – У вас же сплошь лягушки и пауки!
– Между прочим, пауки, они ведь, обратите внимание… – Но в эту секунду из-за перегородки раздалось лихое «ку-ка-реку»! И мы ринулись в алтарь. Там Стела, художница, что-то блаженно шепча, протягивала петуху корм. Клокоча, склонив голову набок, петух клюнул ее в розовую ладошку, видимо, пребольно, так что девушка дернулась и просыпала зерна. Додо подошел, наклонился и бережно собрал все до одного.

Но вот в храм бочком втиснулось новое лицо, румяное и крепкое, с детской робкой улыбкой, несмотря на богатырское телосложение владельца. Богатырь был облачен в темную сутану и украшен выбритой тонзурой на голове. Оказалось, это староста соседней общины отец Феофан. Он молча поклонился, на цыпочках подошел к стулу и уселся, косясь на Коко, всем своим видом выражая, что ни в коей мере не намерен мешать. Поерзав и усевшись поудобней, новоприбывший развернул, точно ноты на концерте, книгу с золотым обрезом. Мне, изогнувшись в три погибели, удалось прочесть название – «Коко и Гэл. Сравнительный психофизиологический анализ. Техника контактов». Это оказался труд двух профессоров – отца Додекария и отца Феофана; они как раз готовят расширенное и дополненное второе издание, так что наблюдения за их священными объектами идут полным ходом. Утром в гостинице до прихода моего гида Эльги я уже успел немного ознакомиться с этим трудом про Коко и Гэла.

Додо трактовал о петухе Коко как об экзальтированной птице с ярко выраженным экстатическим темпераментом. Что свидетельствовало о приобщении птицы к экзистенциальной тайне бытия и гениальности переживаний. Которые птица может обнаружить лишь кукареканьем – звуком куда более адекватным по сравнению с человеческой речью, ибо крик способен выразить то несказанное, что человеческая речь самоуверенно пытается изъяснить через беспомощные знаки и символы. Прострация ритмически сменяется у петуха всплесками эмоций – спонтанным криком, в котором петух выражает гнет высших иррациональных сил, демонстрируя общение с космическими ритмами и Мировой Душой. Благодаря разработанной технике психических контактов братьев общины с Коко, адепты во время сеансов также приобщаются к Мировой Душе. Таково открытия отца Додекария.

Отец же Феофан со своей стороны злорадно намекал на истерический характер семейства куриных, противопоставляя ему реалистичную трезвость, жизнестойкость и дерзость семейства воробьиных. Впрочем, оба автора помирились на том, что и петух Коко, и воробей Гэл, – и семейство куриных, и семейство воробьиных – имеют выдающиеся заслуги перед человечеством и заслуживают поклонения уже хотя бы потому, что единственные из пернатых выжили в условиях сверхцивилизации.

Мой гид Эльга ждала меня возе гостиницы, аккуратная, подтянутая, невозмутимая, готовая к исполнению обязанностей. Хотелось проверить, не торчит ли у нее в спине блестящий ключик для завода, как у гофмановской Олимпии.

Мы вошли внутрь прозрачного паучка – типовой кар, где в креслах, принимающих форму тела седока, разместилась пара десятков пассажиров. Люди не разговаривали и не смотрели ни друг на друга, ни по сторонам. Я спросил Эльгу, отчего жители страны так пассивны по отношению друг к другу.

– Люди смотрят на свои экраны, где кроется бесконечное изобилие информации и разных заданий… так зачем глазеть по сторонам?

В самом деле, жители продвинутой страны смотрят почти исключительно только в свои малюсенькие экраники и что-то там высматривают, пристукивая пальцами, не меняя выражения лиц. Идя по улице, они то и дело сталкиваются лбами, не смущаясь, расцепляются и шагают себе, как ни в чем не бывало, дальше, неотрывно глядя на бегающие кружочки на экранах.

– А вон и человек, который нам нужен, – заметила Эльга. – Сейчас выясню его планы. – И, достав карманный монитор, послала запрос человеку, сидящему через два кресла от нас.
– Разве не проще было его окликнуть?
– О нет, он слишком поглощен, и откликнется только на виртуальное послание.

Я вспомнил Гулливера в Лапутии с рассеянными учеными мужами. В Готии тоже реальное бытие считается вульгарным, им откровенно пренебрегают. Факт становится фактом, только будучи отраженным в виртуальном поле.

– Обратите внимание на символы на груди у пассажиров, – шепнула Эльга. У всех на одежде поблескивали брошки: лист, жук, гриб, ягода, совсем как у детей в наших детских садиках. – Если вы вынуждены вступить с кем-то в контакт, что впрочем, случается весьма редко, вам незачем смотреть на партнера, а тем более его расспрашивать. Его символ в компе содержит всю информацию, так что, заглянув в свой экран, вы все о собеседнике уже знаете.
– А как выбирают эти символы? По желанию, произвольно?
– Не совсем. Символы утверждаются особой комиссией. И уж она старается для удобства ориентировки наделять человека подходящим значком.
– Например?
– Ну вот, например, гриб обозначает человека замкнутого и малоподвижного, чаще всего сомнительной репутации, проще говоря, бяку… Говорят, в далеком от нас отрезке времени был некий вождь… не то Лекин, не то Лемин, который на самом деле был не человеком, а грибом.

Я что-то такое припомнил из приколов седой старины…

– Неужели характер человека можно исчерпать символом? И ведь люди настолько разные, символов, я думаю, не хватает…
– Да, к сожалению, различия между людьми до сих пор еще довольно-таки существенны. Но нам не обязательно знать всю гамму чувств и ощущений партнера для успеха дела. И символов требуется не так уж много. Всего их 22, а на практике используется не более 12-ти.
– А что означает моя черепаха?
– О, черепаха… – девушка покачала головой не то смущенно, не то укоризненно. – Говоря кратко, черепаха обозначает древний набор качеств, который в готийском обществе практически уже не встречается.

Наш паучок-кар меж тем забавно подскакивал на лужайке, оста-вив далеко позади пластиковые дома общины Додо. Я пригляделся к ярко-зеленому лугу: то был гигантский ковер из имитационного материала. Мы свернули на бетонную автостраду и вскоре въехали в столицу, скача по гладким улицам, крытым яркой пластмассой. Дома жилых кварталов разнообразной архитектуры отражали разные верования жителей Готии – в этой стране каждое объединение или партия выбирают себе соответствующее здание. «Вон те дома-подсолнухи поворачиваются вслед за солнцем», – пояснила Эльга. В самом деле, высокие полупрозрачные башни, похожие на стебли и увенчанные золотистыми коронами-венчиками, напоминали подсолнухи и незаметно для глаза, очевидно, поворачивались вслед за движением солнца. Солнце – единственное осталось таким же, как тысячи лет назад.

Мы вышли из кара и медленно пошли по городу. Прохожие – тощие бесполые унисексы неопределенного возраста, брели глядя в свои карманные компьютеры, не замечая ничего и никого вокруг. Похожие на тени, они шагали, уткнувшись в экраны, бормотали, дергались, даже иногда ликующе или разочарованно взвизгивали, изредка улыбались. Дышали при этом натужно, втягивая воздух открытыми ртами. Дышать было трудно, у меня самого голова стала тяжелой.

– В этих кварталах обитают готийцы вульгарис, – пояснила Эльга. – Те, что вы видели в общине Додо, – как вы, разумеется, поняли, – элита. Основная масса довольствуется компьютерными играми, которые для них придумывают интеллектуалы. Основные инстинкты, в том числе инстинкт размножения, у примитивных игрунчиков снижены, что очень кстати при нынешнем перенаселении Земли. Более 10 миллиардов особей – это уже явно перебор.

Поравнявшись с одним из вульгарис или игрунчиков, я заглянул в квадратный экран в его руках. Там бегал шарик по клеточкам, а вульгарис, сопя и пыхтя, старался загнать его, как видно, внутрь композиции. А может, фишка кроется в чем-то ином. Так или иначе, игрунчик меня не заметил, как не видел он ни солнышка, ни чего-то иного, напоминая не слишком удачно задуманную куклу с всклокоченными волосами.

Меж тем гигантская картонная фигура лыбящегося мужика, как призрак, парящая над крышами домов, вдруг изрыгла возглас «Гей!» – громогласно, победоносно, на всю улицу. Эльга пояснила, что мы проходим кинотеатр, и реклама напоминает название популярного фильма.

– Хотите, пойдем в кино? – Мне не хотелось.
– Вы – славная девушка, Эльга, – обронил я и тут же пожалел: хотя губы девушки изобразили любезную улыбку, ее лобик напрягся, производя анализ: с какой целью я это произнес и какова должна быть правильная реакция. Да не напрягайтесь, я просто так, – хотелось мне сказать, а вместо этого я упрямо повторил:
– Вы просто прелесть… – и злорадно наблюдал, как ее мысли заметались: она не понимала, куда я клоню и как следует отвечать. Не претензия ли это сексуального свойства, не домогательство ли!
– Знаете что, давайте-ка закатимся к вашим добрым… (друзьям, хотел я сказать, но не знал этого слова по-готийски), к вашим хорошим знакомым.
– Но у меня много знакомых, многих из них я знаю довольно хорошо.
– Но кого-то, наверное, лучше других? И есть же кто-то, кто Вам особенно дорог.
– О да! Блэк Понс, – Эльга облегченно выдохнула.
– Тогда заявимся к нему в гости?
– Но я с ним не знакома.
– Уж не дух ли он?
– Он киноактер.

Понятно. Кого выбрать из многоликой толпы, где никто не видит и не слышит друг друга? Ах, вот вам Пол, вот Фрэнк, а вот Мэри – берите, уже расфасовано, упаковано, сварено наполовину – варить не более 3-х минут. Не напрягайте воображения, за него платят режиссерам и тележурналистам, они создадут вам образ, куклу, потешку, призрак, миф…

– А вот и сад имени Президента, – сказала Эльга. – Посмотрим? Что ж, сад так сад. Возможно, это сейчас то, что надо. Думая о торжественности державной осени в Летнем саду, я убыстрял шаги.

И, подходя к каменным колоннам входа, предвкушал картину: вот отрывается желтый лист, неспешно планируя, непрочно застревает среди голых ветвей, колеблясь под тихим ветерком, плавно опускается на землю к своим уже смиренно лежащим собратьям… Бесконечно трогательна картина облетающего сада…

Сад Президента встретил громом литавр и яркими цветами, что красными маслянистыми дорожками уходят вдаль от ворот до самого морского залива. Я узнал эти красно-кровавые гребешки, что видел рядом с Коко; похоже, это единственные живые цветы Готии. Мы пошли по главной аллее. Сухой тусклый ветер гнал тонкую пыль. Бесконечные надувные игрушки пронзительных расцветок лезли в небо по сторонам аллеи, пищали, вякали, лишь бы хоть на минуту оттащить пришедших сюда детишек от карманных экранов, направить их взгляд вовне. Впрочем, здесь имеется зоопарк; мы бегло прошлись вдоль решетчатой его ограды. На поляне волк играл с ягненком, тот своими маленькими рожками шаловливо тыкал в мохнатый серый бок. Волк обернулся и лизнул шалунишку в загривок. В другом маленьком вольере газель возлежала рядом со львом… Царь зверей смотрел на нее, добродушно щурясь. Кто-то невидимый за фанерной стенкой вольеров умело управлял радионавигаторами этих искусно сделанных представителей мифического мира… Было душно. Осенью и не пахло.

– Готийцам не нужна осень, – пояснила Эльга. – Мы победили смену времен года. Это наша гордость. В цивилизованном мире никакого увядания, никакой зимы.
– А эта… музыка (я запнулся, сознавая условность термина в применении к оглушающему грому). Она всех устраивает? Она тут играет без перерыва…
– В глубине парка есть аттракцион «Тишина». Сегодня как раз предоставляется возможность его посетить.

Мы свернули на дорожку. Синтетический запах хвои помогал впечатлению подлинности искусственных елей. Вот и павильон Тишины. Внутри в самом деле ни звука: стены из поглощающего шум материала. Но ни успокоения, ни радости не ощущается, тишина бутафорская вязнет в ушах словно вата. Тишину ведь создает шум листвы, журчание ручья, жужжание пчелы. А если ничего такого нет… Но вот по листику ирги – я не понял, подлинный он или искусно сделанный – поползла явно живая зеленая букашка, и я обрадовался ей как родной.

– Сядем? – мы уселись на скамейку возле кустика ирги. – Знаете, в нашей стране… – не удержался я.
– Не рассказывайте, пожалуйста. Я не имею права Вас слушать… Мы, готийцы, живем по своим особым законам и нам незачем соблазняться чужими примерами.
– Я только хотел сказать, что у нас леса… – Мой голос стал таинственным, словно я рассказываю сказку ребенку, и в глазах девушки я увидел – ну честное слово – интерес. Не глядя на нее, словно в сладком забытьи я продолжал:
– Там тишина благоуханна, полна жизни, она огромна, как сама земля. Из этой тишины, из вечного ее источника, рождаются все звуки – и в ней же растворяются. Как бы мало времени и места мы ей ни оставили, она одна – мать мыслей и чувств. Мы ищем ее благости в часы откровений и минуты любви…

Эльга слушала, склонив набок головку, взмахивая ресницами. Чувствовалось, ей хочется что-то спросить, однако примерная служащая не должна поддаваться эмоциям, даже если они вдруг возникают. Вот она взглянула на свой карманный экран и встрепенулась: «Поспешим к отцу Додекарию! Иначе опоздаем на таинство общения братьев с вещим петухом».

…Братья, больше все старики, восседали на скамьях, иные прохаживались взад-вперед как перед началом концерта. Ассистент отца Додекария, молодой человек с бледным артистичным лицом, вносил последние штрихи перед сеансом. Поставил на стол возле стоящего в центре Коко махровые малиновые цветы, похожие на его гребень, рядом – серебряный кубок с вином. Явилась еще фарфоровая чаша, до краев наполненная белым вареным рисом. По знаку Додо адепты расселись вокруг стола, кладя на него руки с вытянутыми ладонями с тем расчетом, чтобы соприкасаться с руками соседа. В полном безмолвии, где слышится лишь мерное дыхание, все глаза устремились на гребень петуха. Сеанс начался…

Я уже знал о технике сосредоточения, посредством которого достигается приобщение к мировой душе, и минуты три добросовестно вглядывался в гребень петуха, чье багровое пылание продолжалось и усиливалось огненными цветами и красным вином в кубке. Я впитывал в себя алое пылание, проникаясь его всполохами, погружаясь в сердце иррационального, – затем резко переводил глаза на белое: перья птицы, вареный рис… Красно-белое – чьи-то глаза, красно-белое – чья-то рука… Резкая смена объектов сосредоточения должна дать нужный результат. Но оттого ли, что сидел поодаль от магического круга, я испытывал лишь скованность и тяжелую сонливость.

Меж тем вокруг стола среди затрудненного дыхания адептов явно сгущалось напряжение. Лица братьев становились все отрешеннее, руки, соприкасаясь, сомнамбулически шарили по столу. Вдруг птица на столе вскочила на ноги, напряглась, подавшись вперед и сильно вытянув шею вверх, страшно выкатила глаза, так что стали видны кроваво-красные ободки вокруг застывших зрачков, на долю секунды замерла, словно вслушиваясь в происходящее внутри себя, и пронзительно взорвала тишину: «Ку-ка-рек-у-у-у!!!». Петушиный крик замер под сводами прозрачного купола, откуда на птицу лились потоки благословенного света. Легкий блаженный стон пронесся в кругу приобщающихся, цепочка рук распалась, головы в изнеможении откинулись на полированную спинку круглого дивана. По лицам катился пот, в глазах многих стояли слезы. Тогда ассистент, бледный, с горящими глазами, поднял одной рукой чашу с вином, другой – пиалу риса, и пустил их по кругу. Петух, постояв еще мгновение, встряхнулся, похлопал крыльями и, забыв о проявлении своего иррационального экстаза, стал, кокоча, разгребать лапой пустой стол, словно роясь в земле. Додо, серьезный, с непроницаемыми глазами, серебряной ложкой всыпал из блюда в плошку горсть риса, и Коко стал его клевать с теми зазывными нежными кликами, какими петух сзывает обычно на лакомый пир своих подружек.

Чаши еще не завершили кругового хождения, когда на столик Додо водрузил портрет Коко, написанный уже знакомой мне экстазной художницей. На полотне предстало существо с телом льва на человечьих ногах и с лицом – именно лицом – петуха с его наивными и в то же время жуткими вытаращенными глазами в красных ободках. Подошел и адепт воробья Гэла старец Феофан, поглаживая кольцо на мощной фаланге волосатого пальца с витой монограммой «Г».

– Знаете, брат Додекарий, я сделал кой-какие открытия. Это касается корма и в этом качестве дрозофил. – Отец Феофан довольно потер руки. – Адептам Усатых придется прикусить языки. – И отцы отошли, оживленно беседуя. Их обоих при всех разногласиях объединяет решительное неприятие общины Усатых, где объект культа – Таракан, преогромный прусак, старое мудрое насекомое с темными полосами на хитиновой спинке. Приверженцы пернатых утверждают, что, в отличие от высокой духовной жизни их общин, тараканьи бдения отличает разгул низкопробных страстей. Дебаты ведутся в популярной газете «Голоса Природы», где я видел снимки таракана с раззолоченными лапками. Как следует из газеты, в тараканью общину или общину Усатых – все ее члены мужского пола носят усы – допускают исключительно лишь убежденных адептов сверхцивилизации. Все они уверены, что незачем цепляться за исчезающие виды живых существ, а надо учиться у тех, кто способен выжить в любых, самых жестких условиях и сможет создать новые, гибридные формы живого. Всеядность, беспримерная выживаемость тараканов и их чудное хитиновое покрытие превозносятся как панацея. «Впереди водоворот, я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров» – поется в их песне на эту волнующую актуальную тему. Говорят, в тараканьих общинах проводятся секретные опыты…

…Меня тяжко клонило ко сну. Я двинулся к выходу. Старик с красными безумными глазами и вздыбленными словно от ужаса волосами шагал рядом. Вдруг он остановился, глазные яблоки его заволоклись пленкой, он как-то неестественно вытянул шею, словно бы собравшись кукарекать, потоптался на месте и медленно завалился на бок. Братья, расходясь, жуя сморщенными губами, сморкаясь, смешно и жутко по-петушиному вытягивая шеи, переступали через него, неподвижно лежащего. Они были в трансе. Я бросился к упавшему, и тут другой старик, мертвенно-бледный, с ежиком седых волос, споткнулся о поверженного брата и повалился на него, за ним следующий…

Вблизи храма общины Додо стоит белый петушиный домик, обнесенный ажурной оградкой, вокруг небольшая лужайка. На лужайке высится большое гранитное яйцо. В домике том Коко живет со своей подругой белоснежной Кокой, в которой местные поэты находят Наивно доверчивое и Вечно женственное. Подходя к петушиным покоям, я услыхал заполошное кудахтанье: видимо, Кока только что снеслась. Дверь оказалась приоткрытой, и я заглянул вовнутрь. Возле гнезда, склонившись, стоял Брэг – тот самый ассистент, что раздавал только что вино и рис. Он вынул из гнезда яйцо, держа его обеими руками с большой осторожностью, чтобы не повредить тонкой, как папиросная бумага, скорлупы. Положил яйцо в серебряный, выстеленный пухом сосуд, и тогда уж обернулся ко мне.

– Вечером яйцо пойдет в тесто ритуального пирога, – пояснил он неохотно на мой немой вопрос. – Посторонних туда мы не допускаем; ночной обряд гораздо интимнее дневного…

До решающего экологического форума оставался уже только один день. Готийские газеты писали, что возлагаются надежды на сенсационный проект России по решению проблемы ИВС (Искусственной Воздушной Среды). Пока что готийцы заимствуют кислород у океана, что чревато обеднением его флоры и фауны, а также другими негативными последствиями. Кроме того, точную рецептуру естественной атмосферы воспроизвести не удается: не хватает то одного компонента, то другого. Колебания состава воздуха остро чувствуют еще наличествующие в природе животные и растения. Таковых остается все меньше…

А я видел во сне леса, луга, до галлюцинаций ясно слышал пение птиц… И, конечно, обрадовался, когда Эльга предложила посетить парк имени Теоретика, который широко рекламируется как парк естественной флоры.

…Стеклянный паук подвез нас к главной достопримечательности парка – знаменитому Пэту. Он стоял на пригорке пронизанный солнцем, весь золотой, и задумчиво шелестел листвой, старый, ветвистый, корявый, величественный, как могучий старец. На самом деле Пэт беспомощен и слаб, как и все живое в Готии, и погибнет на третий день, если ИВС умолкнут и перестанут оттеснять наплывы радиоактивных и газовых сред. Я улыбнулся ветвистому старику и присел возле его корней, испытывая чувство вины за эту зависимость тополя от человека, отобравшего у деревьев все, что можно. Пэт сносит все с гордой безропотностью. Он не погиб, как многие тысячи его вымерших или выродившихся собратьев, сумел перестроиться и жить в искусственной воздушной среде без видимых изменений. Но ведь всего лишь век тому назад он сам был источником жизни… Пусть его широкие листья и производят по-прежнему кислород – основу жизни, но это всего лишь капля в море…

В ларьке, увешанном цветными фотографиями Пэта, я купил несколько глянцевых желтых листьев. И мы отправились в дальний участок сада. Два ряда тонких деревцов слабо трепетали листиками. Рабочие начинали засаживать третий ряд, зарывая в ямы рядом с корнями пакеты с удобрениями, ферментами и прочее. Мы присели на скамью.

– Лизу и Бету надо подкормить, – Эльга кивнула на тонюсенькие клены, словно на домашних рыбок, которым нужно дать корма. Тоненькие деревца пахли пряно и нежно, и я почувствовал к ним благодарность. Поднеся к лицу лист Пэта, вдыхая его аромат, я сидел, полузакрыв глаза, представляя леса моей родины, где огромные зеленые пространства дарят не только кислород, но само ощущение жизни… той жизни, что возможна лишь в союзе человека с другими живыми существами, в союзе человека и природы… Отдохнув, мы пошли вдоль чахлой рощицы.

– Опять! – произнесла Эльга. – И вот еще, еще и еще… – Семь рябинок стояли вдоль аллеи засохшие, безжизненные. Сначала черенки приживались: с коры стволика и веточек быстро сходила нездоровая бурая парша, листики расправлялись и начинали блестеть живым, трепетным блеском; некоторые рябинки и черемухи даже успевали набрать цвет. Но вдруг все разом обрывалось, саженцы гибли мгновенно и безвозвратно…

Как и было обещано, Конгресс продолжил работу. Около входа в брейгелевскую башню топталась кучка демонстрантов. В центре певец с гитарой, с жестяным листком на причинном месте и черной пентаграммой на голой груди страстно взывал: «Воздух! Мне нужен воздух!». Группа поддержки притопывала и прихлопывала, девицы с голыми раскрашенными гузками взвизгивали в такт: «Воздух!». Поодаль стояла кучка закутанных по самую макушку фигур, каждая держала плакат с арабской вязью и переводом по-готийски – «Как раньше!».

В зал конгресса меня как недружественного иностранца на этот раз не пустили; я смотрел заключительное заседание в «предбаннике» по монитору. Вот вышел к микрофонам представитель какой-то затерявшейся в океане страны и провозгласил:

– Мир на пороге катастрофы. Он ищет пути выхода из кризиса технического, который проистекает из кризиса духовного. Лучшие люди передовой страны Готии, как мы знаем, ищут пути преображения человечества через возврат к матери-Природе. Машина не должна затмить человека.

– Ближе к делу, – строго заметил Председатель Конгресса. – О земле новой и небе новом человечество достаточно наслышано. Довольно эсхатологии. Сейчас вопрос стоит ребром: мы либо задохнемся в собственных газах… то есть отходах жизнедеятельности как естественной, так и хозяйственной, либо найдем способ спровадить наши отходы прочь с Земли и в то же время извлекать кислород в нужных количествах.

…В следующих выступлениях последовали технические подробности, и я вскоре позорно заснул. Да и что было слушать: решение проблемы ИВС снова отложили…

В общину Додо я вернулся уже ближе к вечеру и сразу почуял неладное. Братья выходили из храма потерянные, бледные. Тощий старик, упавший утром в обмороке, что-то шамкал пересохшими губами. В его глазах с оголенными веками застыла тоска. В храме я застал лишь ассистента Брэга, который злобно ощерился, и прежде чем я успел что-либо спросить, скрылся в боковых дверях. Оттуда вышел бледный как смерть Додо.

– Он ушел от нас, – сказал настоятель печально. – Коко покинул нас навеки. – Додо возвел очи горé.
– Петух… умер? Отчего же?
– Разорвалось сердце. Птицы не живут нынче долго, даже вóроны и те… Не успел даже дружочек наш скушать лакомство: зря из музея-лавки Насекомых Брэг ему добыл пару дивных червяков… Он оставил нас, наш Коко, феномен природы, светоч…
– И что же теперь?
– Увы, мы не верим в воскресение плоти. Бессмертен только дух, который соединяется в конце бытия с мировою душой. Так что ни бальзамировать тело, ни держать чучелко пернатого нет смысла. Мы не признаем мавзолеев. Устроим торжественное прощание, а потом… бодро станем растить нового петуха. Ведь у нас есть самая совершенная субстанция в мире – яйцо. И оно даст нам вновь… – Додо повел рукой на черный круглый стол, где еще нынче утром сидел, нахохлившись, Коко. На глянцевой поверхности стола светились округлые светлые камни, повторяя форму яйца – безупречно организованного, гармоничного пространства, замкнутого в себе, воспроизводящего форму мироздания.

Я вышел. За оградой птичьего дворика Брэг ладонями укладывал пестрые камушки вокруг могилки. Портрет петуха крепился рядом на столбе, готовый быть пришпиленным по завершении траурной церемонии. Со мной поравнялся Лучано.

– Знаете, какую эпитафию я написал бы этому петуху? «Бедная птица, зажатая в каменные тиски и логические расчеты! Возле тебя пытаются греться с помощью жалкой экзальтации. Тебе хватило бы полнокровной крестьянки. Вот она выходит на крыльцо, щурясь на лес за околицей, на угасающий день, что останавливает свое жаркое струение и медленно остывает… Молодка поправляет полной белой рукой красный платок на голове и звонко зовет: “Куть-куть-куть…”. И твой гребень яр, глаз выпукл, яркий хвост – колесом, и весь ты горд и, роя лапой мусор, звучно на пир созываешь подруг…».
– Вы поэт, Лучано, – хотел сказать я.
– О да, я был бы поэтом. Но в этой стране можно быть только шутом, – ответил бы Лучано. Да, наверняка ответил бы, если бы только… я не выдумал этот персонаж. Вообразил в тоске…

…За дальними холмами заходит вечное солнце. Кажется, идти все дальше и дальше – и там земля разноцветная, как полушалок, раскинется вольно и прихотливо, и воздух будет легок и сладок…

 Сентябрь 1974 года, Петербург 2015

 

Примечание

Эту антиутопию про близость катастрофы и поклонение птице я сочинила почти полвека назад. Уже тогда ясен был надвигающийся экологический и духовный кризис планеты. На удивление мне самой предвидения сбылись: чудовищная псевдо-религиозная секта «бога Кузи», в 2015 году обнаруженная, поклоняется духу животных (особенно «духу попугая Кузи», птице, которая в детстве психованного главы секты была его единственным другом).

Наступление роботов также оправдывается… уже полвека назад я придумала машины, записывающие не произнесенные вслух мысли в так называемых Думных города будущего, что ныне осуществляется наяву…

Повесть публикуется впервые.