Елена Ерофеева-Литвинская – писатель, поэт, журналист. Родилась в Москве. Окончила с отличием театроведческий факультет ГИТИС им. Луначарского (ныне РАТИ). Публикуется с 17 лет. В сфере пристального внимания – герои и героини русского и мирового культурного процесса, литературы, искусства, театра, балета, эстрады. Автор 15 книг о судьбах выдающихся людей искусства, среди которых «Сценарий для богини. 11 сенсационных историй о любви» (М., РИПОЛ классик, 2009), «Сергей Захаров. Роман-биография» (М., 2009), «Матильда Кшесинская. Муза последних Романовых» (М., РИПОЛ классик, 2016), «Великолепная Матильда» (М., РИПОЛ классик, 2016), «Наталья Гончарова. Муза А. С. Пушкина» (М., РИПОЛ классик, 2017), «Гала. Муза Сальвадора Дали» (М., РИПОЛ классик, 2017), «Анна Павлова. Легенда русского балета» (М., РИПОЛ классик, 2017), «Избранницы. 12 женских портретов на фоне времени» (М., РИПОЛ классик, 2017; переиздана там же, 2021), «Майя Плисецкая. Воспоминания. Фотографии. Интервью» (М., АСТ, 2021), «Непридуманная фабула. Н. Ф. Тайная любовь Чайковского» (первая в России монография о Надежде Филаретовне фон Мекк, М., 2021), «Майя Плисецкая. Танец, устремленный в будущее» (М., АСТ, 2022) и других. Автор 2 поэтических книг – «Февральские цветы» (М., 2008) и «Признание» (М., 2014), куда вошли избранные стихи и проза. Третья поэтическая книга «Подруга Осень» вышла на двух языках – русском и венгерском – в Венгрии (2019). Стихи также публиковались в различных сборниках, в частности, в альманахе Международной литературной премии «Серебряный стрелец» (2009). Автор статей, биографических очерков и интервью в сборниках и энциклопедиях, в частности, в сборнике «Русские богини» (М., АСТ-ПРЕСС, 2005; переиздан там же, 2007). Автор более чем 2500 статей, рецензий, интервью, творческих портретов, биографических очерков, эссе, опубликованных в печатных и электронных СМИ России, США, Австралии и других стран мира. Вошла как персоналия в энциклопедию «Русский балет» (М., Большая российская энциклопедия, «Согласие», 1997). Переводчик на английский язык буклетов к спектаклям Государственного академического Большого театра России. Редактор английского текста книги Нины Аловерт (Nina Alovert) на русском и английском языках «Владимир Малахов» (М., 2003). На стихи поэтессы написано более 30 песен и романсов. Лауреат Всероссийского конкурса «Романс ХХI века» на телеканале «Культура» (2018). Член Союза писателей России и Союза писателей ХХI века. Награждена медалью им. Чехова «За верное служение русской литературе». С конца 2020 года живет в Санкт-Петербурге.
Нечаянно родившееся предисловие
…Вечером 5 января, приглашенная на творческую новогоднюю вечеринку в новое для меня место – галерею на набережной Мойки, – я вышла из метро «Адмиралтейская» и проследовала по Большой Морской. Промахнув Гороховую, повернула на набережную Мойки. Петербург был убран праздничными переливающимися огнями, на улицах продавали горячий кофе и обжигающий пряный глинтвейн. Я буквально плыла по четной стороне набережной в густой метели, заполонявшей город мириадами снежинок. Изредка взглядывала на номера домов, дабы не проскочить галерею, куда съезжались гости. И вдруг – мемориальная доска: «В этом доме жила выдающаяся артистка русской эстрады Анастасия Дмитриевна Вяльцева». Вяльцева… Одна из более чем сотни героинь моих книг, очерков и эссе. Я остановилась, пораженная. Да, это тот самый дом номер 84 по набережной Мойки, где она прожила с 1908 по 1913 год. Вот дверь в парадную, где, несомненно, витает тень эстрадной дивы начала прошлого века.
Почему я не приходила сюда раньше, если писала о Вяльцевой? Дело в том, что я, москвичка в четвертом поколении, совсем недавно переехала в Петербург, воплотив в жизнь романтическую мечту юности. Все происходит не случайно. Для чего же Анастасия Дмитриевна напомнила о себе в тот снежный, метельный, мистический петербургский вечер? Не для того ли, чтобы еще раз проявиться на земле в нашей памяти? Ведь 4 (17) февраля исполняется 110 лет со дня ее трагической кончины.
Любовь и кровь
…Ничто уже не могло ей помочь – ни двухмиллионное состояние, ни лучшие врачи, специально выписанные из-за границы, ни новейшие лекарства, ни тибетская магия популярного в Петербурге целителя Бадмаева, лечившего самого Распутина, ни поистине жертвенная преданность мужа, давшего ей свою кровь для переливания (врачи тогда не знали, что существуют разные группы крови, и, похоже, эта жертва была напрасной), ни восторженная любовь ее почитателей по всей России.
Январь 1913 года. Популярный журнал «Театр и искусство» в разделе «Хроника» опубликовал коротенькую заметку, которая в то время для сотен тысяч подданных Российской Империи имела первостепенное значение: «Госпожа Вяльцева серьезно занемогла. Постигшая ее в пути во время последнего турне сильная простуда осложнилась плевритом, от которого артистка слегла. Ближайшие ее концерты, в Петербурге и в Москве, отменены». Роскошный дом на Мойке, стильно отделанный и любовно обставленный по последнему слову моды – ведь она могла позволить себе любую прихоть – терял свою хозяйку. На всех газетных киосках ежедневно вывешивались сводки о состоянии ее здоровья. Ее силы непоправимо таяли. С каждым днем больной становилось все хуже и хуже. А ведь ей еще не исполнилось сорока двух лет! Несравненная Анастасия Вяльцева, царица русской эстрады Серебряного века, угасала от неизлечимой болезни крови. Она знала, что умирает, но держалась с редким спокойствием и мужеством. Составила завещание, выбрала прическу – знаменитую «вяльцевскую», с напуском, заказала платье для похорон – любимое, белое, с розовыми лентами, высказалась относительно убранства комнаты, в которой с ней будут прощаться, исповедалась и причастилась. Она отдавала последние распоряжения, как будто готовилась в очередной раз выйти на сцену к обожающей ее публике, в своем роскошном белом платье, расшитом бриллиантами и украшенном кружевом, с большим цветком белой гортензии, приколотом у выреза.
«Все говорят, что я ветрена бываю…» – пела Вяльцева в одном из своих «коронных» романсов. А в жизни она была серьезной и обстоятельной, скромной и трудолюбивой, сердечной и простой в обхождении, деловитой и практичной, так же, как и ее мама, Мария Тихоновна, неустанно дежурившая у постели дочери, добропорядочной христианкой, не поверившей гороскопу, предсказавшему ей болезнь и смерть в 1913 году. К несчастью, все именно так и случилось. Она уже давно неважно себя чувствовала, но, по собственному признанию, не могла сидеть без дела. «Я – слуга публики», – говорила о себе певица.
Вопреки предписаниям врачей, она все же отправилась в длительное турне по российским городам, где ее с нетерпением ждали. Предстояло дать сорок сольных концертов. Ей стало плохо на гастролях в Курске, прямо на сцене, во время выступления… Она всегда была хрупкая, тоненькая и бледная, с каким-то болезненным надломом, и эти модные черты эпохи декаданса, роднившие ее с загадочной блоковской «Незнакомкой» и нервными томными красавицами с портретов Константина Сомова, как оказалось, таили в себе зловещие признаки смертельного недуга.
Перед ее глазами проносилась вся ее короткая, яркая жизнь. Последним городом, где она пела, стал Воронеж. Да, это был Воронеж, когда публике, как всегда до отказа заполнившей зал, пришлось ждать до десяти вечера, а занавес никак не открывали, потому что Анастасия Дмитриевна, вконец обессиленная, все не могла подняться с дивана. Недаром ее постоянный аккомпаниатор, бессменный спутник всех ее гастрольных поездок, знаменитый Алексей Владимирович Таскин, назвал этот концерт «панихидой». Опираясь то на рояль, то на пианиста, пытаясь превозмочь страдания, силясь скрыть пробегавшую по лицу болезненную гримасу, Вяльцева пела в последний раз, еще не зная об этом. Не знала этого, не хотела в это верить и публика…
«Не уходи, побудь со мною…»
Анастасии Дмитриевне, как, пожалуй, больше никому, было посвящено огромное количество романсов. Многие композиторы, вдохновленные Вяльцевой, создали поистине великолепные образцы этого жанра – Чернявский, Пригожий, Зубов, написавший для нее более двадцати романсов. Среди них ставшие классикой «Не уходи, побудь со мною», «Под чарующей лаской твоею», «Я тебя бесконечно люблю».
…Николай Владимирович Зубов сидел у раскрытого рояля в своем кабинете. Он не был профессиональным музыкантом, каждый день отправлялся на службу в канцелярию градоначальника Санкт-Петербурга, но самое большое для себя удовольствие находил в сочинении музыки. Да и поэзии был не чужд. Широкую известность ему принесли романсы. Он написал их добрую сотню – один лучше другого.
Сегодня с утра в голове снова звучит какая-то новая мелодия. Он попробовал наиграть ее, и с каждым следующим тактом она нравилась ему все больше и больше. Похоже, получилось. Николай Владимирович проиграл только что рожденную мелодию несколько раз подряд и вдруг явственно услышал, как низкий, чувственный, обволакивающий голос – ее голос – поет этот романс.
Со стен кабинета на него смотрели ее фотографии в изящных рамках – вполоборота на фоне резной спинки стула причудливой формы, в полный рост в шикарном концертном платье. А на фотографии, снятой в знаменитом ателье Мразовской на Невском, она в своей первой роли, принесшей ей громкий успех. Непринужденно и чуть игриво оперлась она подбородком на сложенные руки. А вот она, загадочная, в шляпе с перьями. Он знал ее черты до мелочей, но в который раз продолжал вглядываться в эти столь дорогие его сердцу изображения. Николай Владимирович, казалось, грезил наяву. Время текло. Он его не замечал, в который раз полностью отдавшись своим мыслям. За окнами кабинета сгущались сумерки, и медленно падал крупный, рыхлый снег. Город заволакивало призрачной снежной пеленой, в которой терялись, расплываясь в предвечерней мгле, очертания зданий и мостов над Невой. Глаза его были закрыты, но он явственно видел перед собой предмет своих мечтаний. Это тонкое бледное лицо, озарявшееся загадочной, неповторимой, обворожительной улыбкой. «Вяльцевская» улыбка волновала и обещала, сводила с ума, усмиряла бушующую толпу поклонников, ее запомнили все современники этой выдающейся артистки.
Тонкие нежные руки с изысканным абрисом кистей – совсем не крестьянские. Когда во время концерта она протягивала их к зрителям, каждый сидящий в зале ощущал, что она обращается именно к нему, что только ему она посылает свою чарующую ласку. Капризный излом и мечтательный взлет бровей. Пышные пепельные волосы, сияющие серо-зеленые глаза. Магические флюиды призывной женственности, распространявшиеся вокруг нее, как некое благоухание, где бы она ни находилась, перетекавшие через рампу и долетавшие до самой галерки. Голос необыкновенной красоты и фразировки, редкого диапазона – больше двух октав, ласкающий мягким бархатом грудного звука, звеневший хрусталиками и рассыпавшийся дивным серебром на высоких нотах.
«Вяльцева… покоряла своим низким, грудным голосом мягкого тембра», – вспоминал старейший русский певец Митрофан Иванович Днепров. «Она поет романсы, неимоверно затягивая красивые верхи своим звонким голоском», – писал рецензент газеты «Слово». В ее голосе было столько красок, столько разнообразных интонаций, столько выразительности, что, услышав пластинку Вяльцевой – только лишь пластинку, а там и шипение, и сипение, и треск, – Илья Ефимович Репин в восторге воскликнул: «Вот что значит истинный талант! Вот где душа гения, озаренная божественным отражением». Дивный, страстный, странный голос, проникавший в самое сердце слушателей…
Ее называли «художницей слова, чаровницей улыбки, творцом оригинальной, ей одной присущей мелодекламации». В ней было что-то необъяснимое, колдовское. Когда она пела, публика буквально погружалась в транс. От Вяльцевой невозможно было отвести глаз. Подай она знак – и зрители, не задумываясь о последствиях, тотчас прыгнули бы с галерки прямо на сцену. Эмоциональный накал на ее выступлениях достигал такого градуса, публика была наэлектризована настолько, что сломанные стулья и бурные потасовки с вмешательством полиции не были редкостью.
Чары, гипноз, магнетизм… Без сомнения, это была роковая женщина. Она звала, манила, притягивала. В ней мерцала таинственная прелесть русалки, загадочная красота сирены, зачаровывавшей своим волшебным пением. Она заставляла забыть о времени – концерты, длившиеся иной раз по четыре-пять часов, проносились как одно мгновение. А что творилось в зале во время бисирований! Невероятно, но Вяльцева пела на бис до двадцати пяти произведений. По сути, это был концерт после концерта. Она покорно выполняла бесконечные просьбы зрителей, срывавшихся со своих мест поближе к сцене, забивавших все проходы и наперебой выкрикивавших названия полюбившихся романсов и песен – «Ветерочек», «Шалишь», «Цыганка», «Уголок», «Ночи безумные»…
По выражению ее импресарио, Вяльцева «бросала себя беспощадной публике полными горстями». Надолго ли ее могло хватить при такой безудержной трате сил и эмоций? Ей говорили: «Что Вы делаете? Вы себя убиваете! К чему эта безумная расточительность? Зачем Вы поете столько “бисов”? Ведь публика – тиран алчный, ненасытный, безжалостный!». Вяльцева отвечала: «Они заплатили деньги и поэтому могут требовать!».
«Я очень уважаю Вас, Николай Владимирович, и очень ценю, как композитора. Вы – мой любимый автор. Ваши произведения я всегда пою с особым удовольствием». Эти слова Анастасии Дмитриевны – самое дорогое, что было у Зубова. И разве этого мало? Прошло шесть лет с тех пор, как он увидел ее впервые. А такое ощущение, что это было совсем недавно. Вчера, на концерте. Не думать о ней он не мог. Они никогда не будут вместе. Он это понимает. Его любовь останется без ответа. Пусть так. Но есть ли в мире что-нибудь выше и благословенней неутоленной любви? И все равно в его душе теплилась какая-то невозможная надежда…
Николай Владимирович очнулся от забытья и в первый момент не понял, где находится. В комнате было темно. Он зажег свечу, обмакнул тонко очиненное перо в черную тушь, и на заглавном листе нотной тетради появилось название нового романса – «Не уходи, побудь со мною». Что касается нот, то он их не знал и записывать не умел. Любую мелодию он воспринимал на слух и мог тут же сыграть. Память прекрасная, музыкальный слух великолепный, а вот с нотной грамотой он не в ладах. Линейки, ключи, черные закорючки с хвостиками и без них, какие-то странные знаки – диезы и бемоли. Нет, это ему не по силам. Но не беда. Завтра он позовет кого-нибудь из знакомых музыкантов, наиграет ему мелодию, и тот уже зафиксирует новое произведение, как полагается – с помощью нотных знаков. А что касается посвящения… Чуть отступя от заглавия, он в который раз с нежностью, чуть дрожащей рукой, вывел одно и то же имя – «Анастасии Дмитриевне Вяльцевой».
Восхождение к славе
Будущая звезда эстрады родилась 1 (13) марта 1871 года в Орловской губернии, в городе Трубчевске, по другим сведениям – в слободе Алтухово (ныне Брянская область), в крестьянской семье, но в деревне не жила. Отец рано умер, оставив семью с тремя детьми без средств к существованию. Но вопреки паспортным данным, жила легенда, что Анастасия и ее младший брат Ананий были незаконнорожденными детьми кого-то из лиц, приближенных к графам Орловским. А может, и самого графа – Дмитрий Вяльцев, давший детям свое имя, работал на лесных дачах Орловских. Впрочем, никаких доказательств такого происхождения нет, но известна особая нежность артистки к незаконнорожденным детям. И вообще, она любила детей, которых у нее самой не было.
Известный эстрадный певец Вадим Алексеевич Козин, родившийся и живший в Петербурге, вспоминал, что Вяльцева часто приезжала к ним в гости и обязательно – с подарками для детей. Визиты «тети Насти», красивой, оживленной, доброжелательной, были праздником. Она появлялась после концерта в театре «Буфф», и в доме сразу же поднимался большой шум. Домашние метались по комнатам, начинали хлопотать на кухне. Тетя Настя непременно привозила большой бумажный пакет с фруктами, конфетами и другими сладостями, предназначенными специально для маленьких. Когда Анастасия Дмитриевна разбогатела, она взяла в дом девочку-сироту, подобранную на улице, заботилась о ней, определила в гимназию, но та вскоре тяжело заболела и умерла. Потом в семье появился воспитанник Женя Ковшаров. Как сложилась его судьба после революции, неизвестно.
«Я дебютировала на сцене тринадцати лет, – вспоминала Вяльцева, – и этот день считаю самым счастливым днем не только моего детства, но и всей моей жизни». Это произошло в Киеве, куда после смерти отца переехала семья Вяльцевых. Денег на билеты не было, и Мария Тихоновна, подхватив Настю, Анания и Яшу, договорилась с плотогонами, и они сплавились в Киев на плоту. Маленькая Настя сначала трудилась в вышивальной мастерской – ставила тяжеленные утюги и выносила помойные ведра, и на всю жизнь сохранила любовь к рукоделию, затем – подгорничной в гостинице на центральной улице Киева Крещатике. Возможно, кто-то из именитых постояльцев и посоветовал одаренной девочке заняться пением… Возможно, это была популярная тогда певица оперетты Серафима Бельская, услышавшая, как Настя поет, убираясь в ее номере.
Разве могла думать Настя, выходя на сцену театра «Бергонье» Сетова и Блюменталь-Тамарина в «немой» роли пажа и получая двенадцать рублей в месяц, что ей предстоит стать одной из самых богатых и знаменитых женщин России; что она будет блистать роскошными нарядами и бриллиантами; что ее еженедельные гонорары составят двадцать тысяч рублей, а гастроли по российской провинции принесут и вовсе неслыханные суммы – до ста тысяч рублей; что она сможет купить у графа Игнатьева его великолепное имение «Каменка», приобрести недвижимость в Петербурге и разъезжать в собственном салон-вагоне, убранству и комфортабельности которого можно было только позавидовать?
Она не любила менять гостиницы и предпочитала дом на колесах, где все было предусмотрено – и будуар хозяйки, и репетиционный зал, и столовая, и ледник для продуктов, которые собирала в дорогу ее мама, сопровождавшая певицу во время поездок. Думала ли она, совершив свое первое гастрольное турне с труппой киевского товарищества опереточных артистов Здановича-Борейко, что наездит по России в общей сложности 175 тысяч верст, и что не останется, наверное, ни одного уголка в российской глубинке, не говоря уже о столицах, где бы не гремел знаменитый вальс «Гай-да тройка», исполняемый ею с таким бравурным шиком? Разве представляла себе малозаметная хористка вильненского сада «Аркадия», а затем опереточной труппы Пальма в Петербурге, что ее голосом будут восхищаться и в великосветских гостиных, и в модных салонах дворянской знати; что ее поклонниками станут и блестящие офицеры, и купцы, и студенты, и курсистки, и выдающиеся деятели российской и мировой культуры; что огромными тиражами разойдутся по всей России ее граммофонные записи; и что именно пластинки Вяльцевой возьмет с собой на японский фронт командующий русской армией генерал Куропаткин во время русско-японской войны 1904 года?
Известный русский цирковой борец Иван Поддубный говорил: «В России три знаменитости – я, Горький и Вяльцева». Анастасия Дмитриевна проснулась знаменитой сентябрьским утром 1893 года после дебюта в роли Кати в музыкальном обозрении «Цыганские песни в лицах» на сцене Петербургского Малого театра. В этом модном ревю принимали участие тогдашние любимцы публики – знаменитые Саша Давыдов, Юрий Морфесси, Валентина Зорина, Катя Сорокина… Романс «Захочу – полюблю», подготовленный под руководством самого Саши Давыдова и исполненный ею с неподражаемой интонацией, превратился в целую поэму любви. Публика разразилась восторженной овацией, а юная Вяльцева – слезами счастья…
Теперь ей предстояло многому научиться, ведь настоящей вокальной или актерской школы у нее не было. И тут подвернулся случай. На очаровательную дебютантку обратил внимание известный петербургский меломан и блестящий адвокат Николай Иосифович Холева. Ему тогда было далеко за тридцать, и он влюбился в двадцатидвухлетнюю Настю. Холева ввел ее в свой музыкальный салон, где выступали знаменитые певцы Петербурга и Москвы, и вложил большие деньги в ее образование. Настя стала брать уроки вокала у известного профессора Станислава Сонки, занималась в мастер-классе «короля баритонов» Иоакима Тартакова, а затем, как выражалась сама, «исправляла некоторые погрешности голоса» в Италии у профессора Марти. Она без устали работала над собой, и это принесло свои плоды. Холева обеспечил Вяльцевой благожелательные отзывы прессы, так как поддерживал тесные связи со многими известными журналистами, а она оказалась очень фотогеничной и контактной. Он сделал все, чтобы Вяльцева стала настоящей звездой. Им двигала большая любовь. Настя тоже полюбила Николая Иосифовича, какое-то время жила в его роскошной квартире, но побоялась связать свою судьбу с азартным карточным игроком, каким оказался Холева, часто проводивший за игрой ночи напролет…
Потом была Москва, первый сольный концерт в театре «Эрмитаж» в 1897 году, множество героинь оперетт и музыкальных спектаклей – «Цыганский барон», «Бокаччо», «Синяя Борода», «Прекрасная Елена», «Дочь мадам Анго», все атрибуты небывалого и заслуженного успеха: аншлаги, аплодисменты, цветы… «Большой актрисой» назвал Вяльцеву Владимир Иванович Немирович-Данченко, и это мнение дорогого стоит. Затем снова Петербург и множество российских городов, вплоть до Владивостока. Когда певицу спрашивали, почему она не гастролирует за рубежом, Вяльцева отвечала: «За границу едут искать славы. Я нашла ее в России». Русский самородок, она действительно «запела на всю Россию»! К сожалению, Николай Иосифович не дожил до этого момента – он скончался в 1899 году на почве нервного переутомления от болезни мозга в возрасте сорока одного года. До конца своей, тоже оказавшейся короткой, жизни Анастасия Дмитриевна материально поддерживала дочь Холевы, жившую в Керчи.
Страсти вокруг имени Вяльцевой разгорелись с новой силой, когда она решила выступить на оперных подмостках Мариинского и Большого театров. Это был настоящий гвоздь и не одного сезона! Афиши, извещавшие о том, что Анастасия Дмитриевна будет петь главные партии в операх «Кармен», «Демон», «Миньон», «Пиковая дама», «Самсон и Далила», всколыхнули публику, валом повалившую на спектакли с участием Вяльцевой. Среди критиков вспыхнули бурные споры. Мнения разделились. Одни упрекали певицу в несоответствии классическим канонам, другие, напротив, отмечали, что она оказалась не хуже многих оперных артисток. «Что Вас побудило променять цыганские песни на оперу?» – спрашивали у Вяльцевой журналисты. «Желание стать серьезной артисткой, – отвечала певица. – Мне все говорят, что у меня хороший голос, а между тем в цыганских концертах я лишена возможности показать его во всем объеме». Как бы то ни было, вокальное мастерство Вяльцевой достигло определенного уровня, и надо отдать должное творческой смелости певицы. Но все-таки главным ее призванием оставались романсы.
Анастасия Вяльцева в гастрольной поездке в личном вагоне. Санкт-Петербургский государственный музей театрального и музыкального искусства
Музыка не умирает
Со своим мужем Василием Викторовичем Бискупским Анастасия Дмитриевна познакомилась на одном из концертов в зале петербургского Благородного собрания. Гримерная утопала в цветах. Корзины, букеты, гирлянды. Роскошные розы, душистые глицинии, нежные левкои, загадочные орхидеи. Ветки сирени – белые, розовые, лиловые. Сиреневые облака. И шапки белых гортензий с крупными, выпуклыми, словно восковыми лепестками. Прохладно. На концертное платье накинута шаль. В зеркале ее лицо – бледное, прозрачное, немного усталое. В воздухе тонкий аромат духов – Брокар, последняя модная новинка. «Анастасия Дмитриевна, к Вам пришли. Прикажете принять?». – «Да. Пожалуйста, просите». Звякнули шпоры, и он вошел к ней, как много раз входили ее бесчисленные поклонники. Она обернулась и поднялась ему навстречу с обитого голубым бархатом кресла. Высокий, статный, невероятно красивый. Парадный мундир, на боку изогнутая кавалерийская шашка. Ей пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Он склонился к ее изящной руке, протянутой для поцелуя – таковы были требования этикета, – произнес несколько приличествующих случаю комплиментов, приятных каждой женщине, а тем более артистке, и выразил надежду на скорую встречу. Но произошло что-то необъяснимое…
Вернувшись домой, Анастасия Дмитриевна долго не могла заснуть, вспоминая, обдумывая и вновь проживая события минувшего вечера. Она и раньше после своих концертов засиживалась далеко за полночь – приходила в себя, постепенно успокаивалась, затихала, неторопливо освобождалась от шума аплодисментов и одобрительных возгласов, снимала с себя эмоции наэлектризованной возбужденной публики, попивая горячий чай из самовара, небольшого, граненого, с любимым вишневым или малиновым вареньем. Внесенный в комнату самовар еще какое-то время разговаривал, источая еле ощутимый терпкий аромат тлеющих древесных угольков, и это уютное полусонное бормотание наполняло ее душу умиротворением. Всегда непросто войти в привычную колею – сразу это не получается, – и наконец-то завершить бурно прожитый день, а тем более сегодня, когда ее жизнь вдруг обрела новое измерение.
Что это было? Какое-то мгновенное узнавание себя в другом, совершенно незнакомом человеке? Ясное, отчетливое ощущение некой связующей нити, обозначившейся между ними? Светский разговор ни о чем, скользящие, ни к чему не обязывающие, учтивые фразы, но ведь все, что нужно, было сказано. Да, это любовь. Любовь, которую она так долго ждала и которая все равно пришла неожиданно. Еще с утра она ни о чем не подозревала. Как обычно, репетировала, готовила концертное платье, выбирала украшения, настраиваясь на предстоящее выступление…
Зал как всегда битком набит. Еще бы – такое меццо-сопрано даже на Императорской сцене поискать. В партере – сверкающие бриллиантами дамы и их важные, сановные кавалеры. На галерке публика попроще – студенты, курсистки. Цены на билеты – высокие, «вяльцевские», и все равно билеты раскупаются мгновенно. В романсах о любви и страсти равных ей нет – так спеть их, как она, так пленить душу и поманить в очарованную даль не удается никому. Но откуда же она все это знала? Ведь в ее жизни не было ничего подобного. Не было. До сегодняшнего вечера.
Бискупский. Фамилия показалась ей знакомой. Где-то в газетах промелькнуло. Ну да, вице-губернатор Томска. Значит, Василий Викторович – его сын? Прижаться к нему и забыть обо всем на свете. О том, что ей уже тридцать три года, и возраст наивной романтики давно позади. О том, что она признанная звезда столичной сцены. О том, что весь Петербург каждый день говорит о ней… В углу комнаты теплилась свисающая на длинных цепях лампада в виде фарфорового херувима, взмахнувшего крыльями, – личико, белое до голубизны, почти прозрачное, нежное, на шейке херувима висел голубой медальон. И такого же светло-голубого, самого ее любимого, богородичного, цвета, были распахнутые крылья. Слабое мерцание освещало позолоченную резьбу старинных киотов с их причудливыми цветами, виноградными гроздьями и листьями с извилистыми краями. Наверху большая икона Спаса Нерукотворного – первое, что она видела, открывая утром глаза. Под ним – Казанская Богоматерь, оклад которой увешан переливающимися жемчужными нитями. Рядом – Николай Угодник, и еще Спаситель, и еще Богоматерь. «Господи, – вдруг прошептала Анастасия Дмитриевна, – благодарю Тебя. За что мне такая радость? Я очень Тебя прошу, Господи, дай мне Васеньку. Матушка, Царица Небесная, помоги нам быть вместе». Она стояла у окна, словно пропитанная белесым предутренним туманом, и плакала от счастья. Нежно улыбаясь, на нее смотрел с лампадки фарфоровый херувим…
Василий Викторович (а род Бискупских принадлежал к древнему польскому шляхетству) влюбился в Анастасию Дмитриевну до безумия. Он был младше своей жены на семь лет, но это ничему не мешало. Очарованный Вяльцевой, он забыл о своем по молодости ветреном нраве и превратился в верного мужа. Дни, проведенные с ним, Анастасия Дмитриевна считала самыми счастливыми в своей жизни. C отъездом Василия Викторовича на фронт в составе 2-го Дагестанского полка, куда он перешел во время русско-японской войны 1904 года, для нее началась какая-то странная, призрачная жизнь. Она вся осталась там, с ним, в этом вагоне, уносившем его на восток, а здесь двигалась лишь ее оболочка, опустевшая и отчужденная. Двигалась механически, потому что душа ее была далеко. Разлука казалась невыносимой. Надо было что-то делать. И она, не задумываясь, разорвала контракт на двадцать шесть тысяч рублей, снарядила на свои средства санитарный поезд и отправилась к раненому мужу. Об этом тотчас же сообщили газеты. Композитор Зубов откликнулся на ее отъезд романсом «Я бы хотел тебя забыть». Зубов еще не знал, что это последний романс, написанный им в жизни. Больше он не сможет сочинить ни одной мелодии…
– Мне очень знакомо Ваше лицо. Где я мог видеть Вас прежде? – корреспондент столичного журнала «Театр и искусство», присланный в Харбин, обращался к худенькой сестре милосердия, перевязывавшей раненого солдата.
– Да, мы встречались. Вы были на моем концерте, помните? Неужели я так изменилась, что меня трудно узнать?
– Анастасия Дмитриевна, это Вы? Не может быть! Я слышал, что Вы уехали на Дальний Восток, к мужу, но чтобы здесь, в лазарете, среди раненых и умирающих… Вы не боитесь крови?
– Нет, не боюсь. Из меня получилась хорошая сиделка. Все говорят, что им становится легче, если я рядом. Просят подарить что-нибудь на память. Хорошо, что я захватила пачку своих фотографий.
Анастасия Дмитриевна достала из тумбочки открытку. На ней – ее лицо вполоборота, надпись «Береги командира» и автограф – «Анастасия Вяльцева».
– Почти не сплю. Сама удивляюсь своей выносливости. Работы много. Госпиталь переполнен. С передовой везут и везут раненых, и нет этому конца. Если бы Вы знали, сколько страданий! Так жалко наших солдатиков, так хочется помочь. Вот скоро буду давать благотворительный концерт в Летнем театре. Все средства пойдут в пользу раненных и семей убитых нижних чинов пограничной стражи. Приходите обязательно. Я Вас приглашаю.
Доктор сказал Анастасии Дмитриевне, что положение Василия Викторовича очень серьезное. Пуля задела жизненно важные органы. Равновесие неустойчивое, в любой момент может наступить ухудшение. Самое лучшее – увезти его подальше от линии фронта. Бискупский же оказался на редкость упрямым и несговорчивым, когда речь зашла о его отправке в тыл. Он не желал слушать никаких доводов.
– Как ты не понимаешь, я не могу покинуть действующую армию. Мое место – здесь.
– Что ж, раз ты остаешься здесь, остаюсь и я…
По одной из версий (весьма правдоподобной), Бискупский женился на Вяльцевой с личного разрешения Николая II. Он долго скрывал этот факт от сослуживцев, а потом все-таки вынужден был выйти в отставку, так как офицерам браки с актрисами запрещались, тем более мезальянс с крестьянкой. Правда, родители Бискупского, Виктор Ксаверьевич и Елена Васильевна, урожденная Римская-Корсакова, были не против. Анастасия Дмитриевна показала себя хорошей хозяйкой, умеющей создать уют и поддерживать порядок в доме. Особенным успехом у гостей пользовались собственноручно испеченные ею пирожки, чем она очень гордилась. Они с Василием Викторовичем прожили вместе девять лет, и более счастливой пары, наверно, трудно было отыскать. Но развязка этого романа оказалась трагической… «Певицей радости жизни» называли Вяльцеву современники. Любить не значило для нее страдать. Она не хотела замечать тоски, грусти, слез и в жизни, и в своих романсах, старалась избегать упоминаний о муках, страданиях и тем более смерти. Но смерть настигла ее, настигла неожиданно, в расцвете славы, на вершине личного счастья…
Похоронная процессия на Невском проспекте С.-Петербурга
Улицы Петербурга затопили толпы людей, провожавших своего «цыганского кумира» в последний путь до Никольского кладбища Александро-Невской лавры. Собралось более ста пятидесяти тысяч человек. Сибирский купец-миллионщик Кугушев прислал гигантский букет роз. Так не хоронили даже Антона Павловича Чехова. За гробом шли мама Мария Тихоновна и брат Ананий Дмитриевич, управлявший доходными домами номер 22 и 24 на Карповке, принадлежавшими певице. Не было рядом с Анастасией Дмитриевной лишь ее любимого Васеньки. Он, так до конца и не оправившись после тяжелого ранения, полученного на японской войне, и отдавший много крови жене, находился в больнице – в горячке, в бреду, на грани жизни и смерти. Над толпой плыл венок из белых лилий и сирени, перевитый траурной лентой с надписью: «От безумно любящего мужа, навек преданного памяти безоблачной, долгой совместной жизни и убитого горем невозвратной потери своего сказочного счастья, – своей единственной, дорогой, незабвенной милой Настюши».
«Все кончается, только музыка не умирает», – писал Александр Блок. И быть может, в этой музыке, что не умирает и не кончается, продолжает жить Анастасия Дмитриевна Вяльцева, божественная, несравненная, незабвенная…
В заставке использована фотография А. Д. Вяльцевой, нач. XX в.
© Е. Ерофеева-Литвинская, 2023
© НП «Русcкая культура», 2023
