Ольга Демидова. «Чужое как свое», или физиология плагиата

«Он может изображать действительность, виденную или изученную им,
или, если угодно, творить, но из готового, данного действительностью материала».

О жанре и методе (Вместо введения)

Вынесенное в эпиграф утверждение принадлежит В. Г. Белинскому («Взгляд на русскую литературу 1847 года») и относится к так наз. очеркисту-«физиологу», автору физиологического очерка – разновидности жанра художественного очерка, получившей весьма широкое распространение в европейской, а затем и в русской литературе 1830-х – 1840-х гг.[1]. Определение «физиологический» в данном случае соотносится с понятиями «правдивый» (фактологически точный и беспристрастный), «естественный» (основанный на действительности, не вымышленный), «натуральный» (списанный с натуры).

Физиологический очерк ставил своей целью изображение современного общества во всем его многообразии: экономической, социальной, бытовой и нравственной составляющих, и основывался на наблюдении действительности и ее точном («дагерротипном») изображении средствами литературы. Очерк подобного рода по определению бессюжетен, однако в нем «богато развернута социальная характеристика типа, его связей со средой»[2]. Во французской литературе, эстетической «alma mater» жанра, физиологический очерк принято было рассматривать как «естественную историю нравов», что подчеркивало лежащую в его основе нравственную составляющую и позволяло рассматривать жанр в рамках нравоописательного направления журналистики, а позже – литературы. Вместе с тем, это очерк сугубо бытовой, т. е. основанный на явлениях повседневности, составляющих основу и образующих ткань действительности, формирующуюся и функционирующую в различных ее сферах. Вышесказанное позволяет уточнить сущностные характеристики жанра и определить его как очерк нравоописательно-бытовой, позволяющий не только объять границы некоего явления и зафиксировать их в слове, т. е. выполнить задачи эстетическую и художественную, но и развернуть описание в сферу морали, выполнив тем самым задачу этического порядка.

Нижеследующие рассуждения представляют собой попытку рассмотреть и описать феномен плагиата в рамках физиологического очерка – жанра как будто забытого, но не утратившего ни своей актуальности, ни присущей ему продуктивности, основанных на свойственной ему этико-эстетической амбивалентности. Иными словами, представить плагиат как явление (к сожалению, весьма распространенное[3]) преимущественно академического[4], а также художественного и шире – общекультурного быта и нравов, разворачивая описание в процедурах герменевтического и сопоставительного анализа и соблюдая при этом верность действительности, фактологическую точность, академическую корректность и – по возможности – беспристрастность.

Природа плагиата

В разного рода словарях плагиат толкуется как «присвоение чужого авторства, выдача чужого произведения или изобретения за собственное»; «выдача чужого произведения за свое или незаконное опубликование чужого произведения под своим именем, присвоение авторства»; «выдача чужого произведения за свое или использование в своих трудах чужого произведения без ссылки на автора»[5]. При всех (весьма, впрочем, незначительных) различиях вышеприведенных трактовок, все они – и многие другие – сходятся в одном: плагиат есть присвоение чужого и выдача этого чужого за свое. То есть – кража. То есть – деяние, которое должно быть наказуемым в соответствии с определенным законодательством, в данном случае – законом об авторском праве и / или интеллектуальной собственности. Весьма показательно, что латинский термин plagium (похищение), к которому восходит слово plagiatus (похищенный), в римском праве означал преступную продажу в рабство свободного человека и карался бичеванием. Представляется, что, со всеми необходимыми допущениями, незаконное присвоение чужого текста вполне сопоставимо с незаконной продажей свободного гражданина. На уровне фактологии в обоих случаях речь идет о противоправном деянии со злым умыслом, о причинении ущерба того или иного рода пострадавшей стороне; на уровне развернутой метафоры – о незаконном лишении исходного статуса, исходных связей по шкале принадлежности автору (в случае присвоения чужого текста) или миру свободных равноправных граждан (в случае лишения человека свободы), что и обусловило возможность переосмысления термина в указанном направлении.

История плагиата до сих пор не написана, в силу чего довольно трудно сказать, кто был первым плагиатором, т. е. кто первым в истории человеческой цивилизации выдал чужое произведение за свое. Историкам литературы хорошо известно, что уже античные авторы обвиняли собратьев по перу в присвоении чужих текстов, – и далеко не всегда безосновательно; в истории науки, вероятно, плагиат сделался насущной проблемой несколько позже. В нынешнем значении слово стало употребляться в европейских языках в XVII веке; русское слово «плагиат» восходит к французскому термину plagiat litteraire и первоначально, как явствует из исходного термина, употреблялось лишь по отношению к художественным текстам.

В любом случае, представление о краже как о краже, как о присвоении чужого, неотделимо от представления о собственности. Следовательно, плагиат как форма кражи возникает вместе с формированием оппозиции «мое – чужое» в сознании сообщества, что получило оформление и закрепление в уголовном праве. Другое дело, что отношение к плагиату в ходе культурно-исторического развития претерпевало существенные изменения в зависимости от специфики понимания природы интеллектуальной деятельности и собственности в противовес собственности сугубо имущественной[6]. Однако по мере профессионализации труда ученого / художника отношение это приобретает все более определенные границы, а плагиат, в свою очередь, становится занятием поначалу осуждаемым, т. е. наказуемым с точки зрения нравственной, а впоследствии – подлежащим наказанию и с точки зрения юридической, что было закреплено в авторском праве и праве на интеллектуальную собственность[7].

Следует оговориться: речь не идет о так называемых «вечных темах», «бродячих сюжетах» или «идеях, носящихся в воздухе». Все они суть феномены, основанные на общности культурно-исторического развития, специфике творческого сознания и цикличности истории культуры, приводящих к возникновению сходных идей и / или появлению сходных произведений, принадлежащих разным авторам. Речь не идет и об откровенных подражаниях и переделках чужих произведений, что, как правило, оговаривается на уровне названия (заголовка и / или подзаголовка) или собственно текста. Речь идет о явлении, которое позволительно метафорически определить как «умысел злонамерения», – о намеренном и, следовательно, вполне осознанном присвоении чужого и попытке выдать это чужое за свое. Представляется, что именно осознанность и намеренность очерчивают границы феномена плагиата, отделяя его от явлений иного порядка; другими словами, плагиат возможен лишь на уровне сложившегося зрелого сознания и лишь как результат экспликации вовне вполне определенной интенции[8]. На уровне наивного сознания (например, сознания ребенка или дикаря) корректнее говорить о стихийном заимствовании, основанном на свойственном этому типу сознания понимании справедливости как распределения поровну – достаточно вспомнить известное речение литературного героя: «Если из многого взять немножко, это не кража, а просто дележка». В этом смысле использование чужого текста без ссылки на автора просто потому, что плагиатору текст «очень понравился» или «лучше все равно не скажешь»[9], следует рассматривать не только как показатель нравственного уровня соответствующего сообщества и / или плагиатора, но и как достаточно тревожное свидетельство все более распространяющегося в современной академической и творческой среде детского либо дикарского типа сознания у взрослых и внешне как будто вполне цивилизованных людей.

Уровни и формы плагиата

В самом общем виде уровни плагиата, выделяемые на основании того, что присваивается, сводимы к пяти основным модификациям, в более или менее равной степени приложимым к сферам как интеллектуальной (академической) жизни, так и жизни творческой (художественной), и представленным ниже в режиме «от общего к частному»:

1. уровень идеи / концепции / замысла;
2. уровень структуры (организации) текста;
3. уровень названия;
4. уровень материала, на котором основан текст;
5. уровень терминологии.

Очевидно, что на первом уровне плагиат научный будет существенно отличаться от плагиата художественного: в первом случае заимствование чужой идеи / концепции следует безусловно считать плагиатом; во втором – использование одной и той же фабулы, типа, приема или персонажа плагиатом не является, поскольку в тексте литературном предметом плагиата становится не собственно идея, а ее оформление. Уровни структуры и терминологии значимы лишь для текста научного; уровень материала – для текстов научного и художественного, но не в равной мере и на основании различных механизмов. Заимствование материала, введенного в научный оборот другим исследователем, без ссылки на него, следует без каких-либо оговорок признать плагиатом; писатель (художник слова) «заимствует» материал из действительности, осмысливая и организуя его по-своему, в силу чего речь, вероятно, нужно вести не столько о заимствовании в строгом смысле слова, сколько об использовании предоставляемого действительностью материала для его художественной обработки. Следовательно, при оценке явления (плагиат – не плагиат) в первом случае следует руководствоваться критерием строго фактологическим, во втором – критериями эстетическим и художественным; однако определяющая роль в обоих случаях принадлежит критерию нравственному. На уровне названия в приложении к обоим типам текстов необходимо отличать заимствование как присвоение от заимствования как приема, когда название чужого текста намеренно используется как историко-культурная цитата или аллюзия, отсылающая читателя к известным научным или художественным текстам, и таким образом задающая семантику и семиотику вновь создаваемого текста, а также ракурс читательского восприятия. Однако в этом случае заимствуемое название необходимо брать в кавычки и / или сопровождать объясняющим расширением.

В свою очередь, многообразие форм плагиата, определяемых в зависимости от механизма, т. е. того, каким образом происходит присвоение, возможно свести к четырем основным типам:

• прямое заимствование и присвоение чужой собственности, к которому можно отнести т. наз. псевдоцитирование (весьма распространенный прием цитирования без кавычек и ссылок на аутентичного автора), заимствование идеи, названия (иногда – с незначительными синтаксическими модификациями), материала (особенно – архивного материала, введенного в научный оборот другими исследователями, без ссылок на них, или – в естественных науках – материала, полученного опытным путем);
• контаминация или «склеивание» своего текста из фрагментов чужих без существенных изменений, которые позволяли бы считать полученный в результате столь механической процедуры «новый» текст авторским, и без ссылок на аутентичного автора / авторов, – прием, получивший в современном английском языке весьма выразительное название «cut and paste»;
• реферирование (пересказ «своими словами» с незначительными сокращениями, заменами и синтаксическими перестановками);
• наконец, т. наз. «соавторство», возникающее без ведома автора исходного текста посредством простого присоединения своего имени при переиздании текста либо добавления к чужому тексту какого-либо незначительного фрагмента (например, приложения практического характера), и не имеющее ничего общего с истинным соавторством, основанным на обоюдной интенции и выраженным обеими сторонами стремлении к добровольному сотрудничеству.

Одним из самых сложных и плохо поддающихся формализации следует считать вопрос о границах плагиата, особенно в случае с текстами художественными, когда механизм заимствования может использоваться в сугубо стилистических целях (приемы скрытой цитации, аллюзии, прямой стилизации и пр. т. п.). Более того, некоторые направления современной литературы эстетически и «технически» основаны на бесконечном ряде псевдо-цитат, не предполагающих ссылок на аутентичного автора, но рассчитанных на безошибочное узнавание читателем, за счет чего и создается определенный эстетический эффект. Вполне очевидно, что подобная текучесть и неопределенность (неопределимость?) границ[10] способствует распространению плагиата и весьма осложняет задачу его выявления и наказания, что, в свою очередь, имеет результатом не только количественный рост «плагиат-литературы», но и весьма опасный нравственный поворот сознания в направлении «все дозволено и ничто не наказуемо». По горько-ироническому и весьма актуально звучащему утверждению Жюля Жирардена, «плагиат – основа каждой литературы, за исключением самой первой, о которой, впрочем, ничего не известно».

Причины и регуляторы

Плагиат, как явствует из вышесказанного, есть явление далеко не новое, однако в эпоху глобализации и «всемирной паутины» он поистине приобрел характер бедствия. Причины достаточно просты и более чем очевидны. Во-первых – «человеческое, слишком человеческое»: исходно свойственное природе человека желание присвоить чужое, при отсутствии ограничений внутреннего и внешнего порядка превращающееся в легко реализуемое намерение и вследствие этого с течением времени воспринимаемое как норма. Во-вторых, сама амбивалентная природа феномена, в сочетании с человеческой природой и спецификой творческого сознания делающая искушение слишком сильным, чтобы ему можно было противостоять. В-третьих, причины социального порядка и специфика академического и художественного быта последних десятилетий (это особенно справедливо по отношению к т. наз. постсоветскому пространству, на котором плагиат в этот период разросся до чудовищных размеров).

Позволю себе пространную автоцитату. «Возможно ли противостоять бедствию? Вероятно, возможно, если выступать против него “единым фронтом”, – если защищать себя станет не только тот, кто сделался жертвой плагиата, но и академическое сообщество в целом. Инструментов защиты более чем достаточно: письма в редакции соответствующих изданий и академических / творческих институций, отказ рецензировать и / или оппонировать основанные на плагиате научные работы и литературные произведения, предание каждого случая плагиата широкой огласке, в пределе – создание атмосферы нетерпимости к профессиональной нечистоплотности в научной / творческой среде и в общественном мнении (именно так обстоит дело в западном академическом сообществе, в силу чего плагиат распространен в нем не столь широко[11]). Но все вышеперечисленное суть регуляторы, в основании которых лежит страх, который, как известно, плохой советчик; фундаментом же, как представляется, должны бы стать человеческая и профессиональная совесть каждого и понимание того, что без уважения к себе и к ближнему и без соблюдения основных заповедей человеческое сообщество как таковое обречено на весьма незавидное будущее»[12].

Если, в соответствии с избранными для данной статьи жанровыми и методологическими параметрами, перевести цитированный пассаж в регистр менее эмоциональный и более беспристрастно-констатирующе-академический, возможно говорить о регуляторных механизмах двух типов: внешних – правовых и внутренних – нравственных. Коль скоро право, как известно, исторически вырастает из морали, вторые будут иметь определяющее значение; иными словами, самые справедливые законы, призванные защищать авторское право и наказывать плагиаторов, останутся законами de jure до тех пор, пока в социуме и в совокупном сознании сообщества не будет нравственной основы для того, чтобы они превратились в законы de facto.

Pensées académiques (Вместо заключения)

Умение и готовность делиться с ближним принято относить к ряду основных христианских добродетелей. Вопреки антирелигиозному пафосу советской эпохи, исследователей моего поколения тоже учили делиться: идеями, замыслами, находками, результатами исследований. С другой стороны, учили ссылаться на тех, чьими идеями, замыслами, находками и результатами мы пользуемся в своих трудах. В современном академическом пространстве воспитанный в рамках подобного нравственно-профессионального императива исследователь оказывается в исходно патовой ситуации: принимая решение обсудить свою работу с коллегами и / или учениками, выступить на конференции, опубликовать статью или книгу, он тем самым, по сути дела, добровольно решается сделаться жертвой плагиаторов – не обязательной, но вполне возможной. Выступая «с открытым забралом», он заведомо подставляет себя под удар. Чтобы уберечь себя, ему пришлось бы превратиться в некое подобие Скупого Рыцаря, денно и нощно охраняющего свое добро от посторонних взоров и рук. Однако в этом случае он обрек бы себя на полное академическое безмолвие, в пределе имеющее результатом научную смерть: человек, не заявляющий о себе в профессиональном сообществе, довольно быстро перестает в нем существовать. Кроме того, он лишил бы себя радости общения с коллегами и учениками и, следовательно, возможности «остаться» в тех, кто мог бы продолжить его дело. Наконец, наука живет исключительно в диалоге, понимаемом предельно широко и основанном на том, что по-английски называется sharing; вне диалога она превращается в изобретение велосипеда и открытие Америки в режиме дурной бесконечности.

В результате как будто складывается парадоксальная ситуация: будущность и самое бытие науки представляется самым непосредственным образом зависимым от злой воли плагиаторов. Разрешение вопроса «Быть или не быть?» оказывается поставленным в зависимость от ответа на вопрос «Красть или не красть?»; «смерть автора», неизбежная при эпидемическом распространении плагиата как формы «со-творения» текста, грозит превратиться в «смерть науки». Однако угроза эта в значительной степени кажущаяся, поскольку, помимо вышеописанных регуляторов, действующих на уровне индивида и социума, существуют внутренние (само)регуляторы на уровне науки, не терпящей суеты, пустословия, лжи и нечистоплотности. В силу этого каждый, кто хочет войти в этот храм не Калигулой и остаться в нем не Геростратом, обречен искать ответа на гамлетовский вопрос, поверяя свой выбор нравственным императивом Канта.

Примечания

Впервые опубликовано в: Вестник ЛГУ им. А. С. Пушкина. № 3. Т. 2 (Философия). 2012. С. 90–98.

[1] Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. М., 1962 – 1978. Т. 7. М., 1972. С. 951–952.

[2] Там же.

[3] О распространенности плагиата и выходе проблемы за рамки сугубо академической и / или художественной жизни свидетельствует, среди прочего, невероятно широкая представленность проблемы в виртуальном пространстве: «Яндекс», например, дает на запрос о плагиате 16 миллионов ответов (!!!) и 45 тысяч картинок; особого внимания заслуживает страница, посвященная афоризмам и крылатым высказываниям на тему; очевидно, что, с одной стороны, плагиат сделался предметом внимания сатириков, обыгрывающих положение дел в расчете на восприятие т. наз. широкой публики, чаще всего профессионально с плагиатом не соприкасающейся; с другой – предметом академического и творческого сообщества и явлением не только интеллектуально-художественной, но и юридической практики, о чем, среди прочего, свидетельствует появление нового направления юриспруденции – юридической лингвистики, занимающейся вопросами плагиата и пытающейся установить / доказать аутентичное авторство на основе текстологического анализа. В первом случае оружием (орудием) борьбы со злом становится смех – инструмент, к которому на протяжении не одного столетия весьма успешно прибегали классики мировой и отечественной литературы; во втором – опирающийся на правовые и языковые нормы анализ, при помощи которого делается попытка добраться «до сути вещей».

[4] В последнее десятилетие плагиат широко распространился и на сравнительно новую область академической деятельности – заявки, подаваемые в различные фонды для получения гранта на то или иное исследование. О серьезности проблемы свидетельствует то обстоятельство, что факты плагиата в грантовых заявках теперь отслеживаются столь же скрупулезно, что и плагиат в собственно научных текстах; так, Национальный научный фонд США (National Science Foundation) в своем последнем отчете («Agency Financial Report») указывает: «allegations of plagiarism and data fabrication in grant proposals and reports had more than tripled during the previous 10 years»; подробнее см. в: Markin Karen M. Plagiarism in Grant Proposals // The Chronicle of Higher Education. Monday, December 10, 2012 (http: // chronicle.com).

[5] Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1994. С. 511; Словарь иностранных слов. М., 1988. С. 380; Словарь русского языка: В 4 т. М., 1983. Т. 3. С. 130.

[6] История литературы и культуры в целом знает немало примеров заимствований чужих текстов без каких-либо изменений и ссылок на автора исходного произведения; среди тех, кто вставлял в свои тексты значительные фрагменты чужих, а также производил заимствования другого рода, – не только малоизвестные и / или малоталантливые авторы или графоманы, но и классики мировой литературы – Шекспир, Мольер и мн. др. Крылатым сделалось утверждение Мольера «Я беру свое добро всюду, где его нахожу», или заявление Шекспира относительно сцены, заимствованной из чужой пьесы и целиком вставленной в свою: «Это девка, которую я нашел в грязи и вывел в высший свет»; французский «теоретик» плагиата Ла Мот-Ле Вайе разделял разные виды заимствований, полагая, что «заимствовать у древних – все равно, что сделать морской набег, но обижать современников – все равно, что разбойничать на большой дороге». Подробнее об истории отношения к плагиату в разные эпохи см.: Плагиат // Wikipedia.org, раздел «Отношение к плагиату в разное время».

[7] Примечательно, что, в соответствии с законодательством Российской Федерации, например, плагиат влечет уголовную ответственность, что можно рассматривать как нашедшую выражение в законодательных нормах и направленную вовне интенцию покарать зло; однако на уровне жизненной практики эта интенция существенно ослабевает, не только свидетельствуя о свойственной всей российской системе тенденции к расхождению интенции с имплементацией, но и отражая истинное положение дел в совокупном нравственном сознании сообщества.

[8] В «Википедии» плагиат определяется как «умышленное присвоение авторства чужого произведения науки или искусства, чужих идей или изобретений» (курсив мой – О. Д.).

[9] Развернутые примеры подобных коллизий с детальным сопоставительным анализом см. в: Демидова О. Р. Плагиат: норма или аномалия? // Общество. Среда. Развитие. СПб., 2009. № 4 (12). С. 68–72.

[10] В посвященной плагиату и цитированной выше статье «Википедии» утверждается, что «понятие плагиата не имеет вполне определенного содержания».

[11] Стремясь достичь подобного отношения к плагиату, украинские коллеги, например, на конференции Программы Фулбрайт 2007 г. разработали специальный Этический кодекс Фулбрайтовского сообщества (ознакомиться с кодексом можно на сайте http://www.fulbright.org.ua/yearbook2006.html).

[12] Демидова О. Р. Плагиат: норма или аномалия? С. 72.

В заставке использована картина Степана Бакаловича «Ра-Хотеп – писец фараона», 1901, Ярославский художественный музей

© Ольга Демидова, 2020
© НП «Русская культура», 2020