Старый быт не забыт

Висим

Большое уральское село возле Нижнего Тагила – Висим – основано в 1741 году, в пору освоения горного дела на Урале. Ученые связывают название села с пейзажем: село как бы провисает меж лесистых гор. Но мне слышится в имени села роковое «на волоске» – казалось, вот-вот обрушится, но держалось чудом: «Висим-висим – не падаем».

В центре села – Никольский собор, здесь служил священником Наркис Матвеевич Мамин, отец будущего замечательного писателя Дмитрия Мамина-Сибиряка. Священник учил детишек в церковно-приходской школе, разумеется, бесплатно. В семье Маминых царил культ книги. Вечера посвящались чтению вслух: читали Пушкина, Карамзина, Тургенева, Гоголя. Классика по деревням и селам, как и старинные священные книги, были не редкость. Дмитрий страстно тянулся к знаниям, вникал в тонкости жизни родного края и, став писателем, прославил Урал и родной Висим, выписанный в романе «Три конца».

Вот гора Шихан зеленеет широкой вершиной, а взойдешь – далеко внизу, как в чаше, кубики домов, а там вьется тускло-серебряной лентой Висимка, уходит за могучий окоем гор. За рекой – старообрядческая часовня из красного кирпича – «кержацкий конец». Всего конца три: туляцкий, хохлатский, кержацкий. Рядом с часовней, построенной на средства богатого купца Селиванова, чернеют останками домны завода Акинфия Демидова, легендарного промышленника: 123 фабрики, 85 медных и железных рудников, три пристани… Его железо было «в деле так преизрядно, что отнюдь лутче того добротою и мягкостью быть невозможно». Демидовы происходят от тульских кузнецов; отец Акинфия Никита Демидов стал действительным статским советником, возведенным Екатериной Великой во дворянство. Был образцом энергии, воли, ума и предприимчивости, таланта и удачи. В Висиме знали цену этим качествам. Здесь старались на собственных земельных наделах – помимо заводских и крестьянских работ, мыли золото и платину.

Работы на заводе были тяжелые, приказчики свирепствовали. Но висимчане жили справно. Мне рассказывали старожилы: Евсей Пименович Метелёв нашел в Логу платину и выстроил двухэтажный дом, завел магазин, а пришел в село в лаптях. Труженик был, работяга. Ну его, понятно, в 1930-е годы стали «щекотать». Многих крепких хозяев тогда раскулачили и сослали, все село разворошили… Немало поведал мне в свое время 88-летний Гавриил Федорович Горбунов. Он складывал дрова во дворе, но вот присел отдохнуть на лавочку перед своим домом с резными наличниками, и мы разговорились. На этой улице, бывшей Тагильской, дома высокие, под тремя скатами: дом, да сарай, да крытый двор со скобленым до белизны досок полом, покрытым половиками. Резные ворота – настоящий терем под железной крышей. Есть на улице оштукатуренные под камень белые особняки, есть и каменные дома. Гавриил Федорович помог мне мысленно увидеть на его родной улице нарядных женщин в поплиновых платьях в пол, в черных кружевных файшонках на высоких прическах, в ботиночках «со скрипом»; мужчин в лаковых сапогах до колен, называвшихся здесь «ботфортами», в костюмах-тройках с рубахами из чесучи с серебряным пояском, при часах с цепочкой навыпуск. На голове – поярковая шляпа с низкой тульей.

В 1882 году в книге, изданной в Санкт-Петербурге к 300-летнему юбилею Сибири, приводятся интересные свидетельства этнографа Щапова о богатом быте сибирских крестьян: «Мода и щегольство сибирских простолюдинов у приезжих из России чиновников вызывали даже жалобы на распущенность населения. Один исправник жаловался формальной бумагой на роскошь костюмов, т. к. в одной деревне на ярмарке видел на крестьянках драповые кофточки последней парижской моды в 35 – 40 рублей, башмаки рублей в 8, лакированные галоши и проч. И просил принять меры против пагубного разврата. Богатые экипажи, вино, шиньоны, кринолины, бурнусы со стеклярусом, сюртуки, часы с цепочкой, зеркала, обои, хорошая мебель, цветники проч.». И все это в деревнях и селах Сибири и Зауралья. Модную красивую мебель привозили, но также ладили прямо здесь, в своем селе. Ткачевы, Комаров, Журавлев делали легкую узорчатую мебель: венские стулья, посудные шкафы, трюмо в резных рамах.

Потолки в крестьянских домах были лепные, на полу суконные и домотканые половики, много кружева в убранстве, своего, деревенского. Старинная обстановка еще в конце ХХ века сохранялась во многих домах: «Не мною заведено, не мне и рушить», – говорила мне Анна Александровна Петрова. Покойный муж ее страстно любил гармонь, сам и делал гармони, балалайки, мандолины. Радовали они односельчан по праздникам. Много было музыки в селе. Праздновали весело, истово. Перед Масленицей объезжал село мужик на худой кобыленке задом наперед, на телеге рядом печь чадила как у Емели. Масляная неделя начиналась с шутками, смехом, блинами и каравайцами, катанием на вороных в разрисованных кошевах. В сельских лавках наливки продавались и собственного изготовления, и заморские, но пьяных не бывало. Про женщин и говорить нечего: едва рюмочку сладкой наливки пригубят за столом среди близких. «Раньше с бутылочкой компания целый вечер просидит. Не от вина пьяны были – от песен!».

Старатели

На Урале вплоть до ХХ века мужики по селам «старались». Стараться – не отрываясь от крестьянских работ мыть золото и платину индивидуальным способом, случалось, прямо у себя в огороде. Старатели, радетели… ими и жил Урал, трудящийся, богомольный, умеющий и поработать, и повеселиться на славу.

На крайних полюсах русского населения находим старцев – и разбойничков (а, бывало, это смыкалось!). Но толща, основная масса народа была – старатели.

Остатки демидовского завода в поселке Висим

Земля в долгу не живет

Старинное это село Висим – настоящее горное гнездо, основанное старообрядцами, знавшими цену и труду, и жизни. Понимаешь это, глядя на добротные из вековых сосен дома, – двухэтажные, с пилястрами, тяжелыми воротами-теремами, нередко каменные. Хозяева их – деды и прадеды нынешних висимцев – были люди в нескольких ипостасях сразу: и крестьяне, и горнозаводские рабочие, а еще и золотодобытчики. Жили справно, как уже говорилось. Одевались по моде: меха, хром, шелк, кашемир, бархат, кружева, украшения. В домах – лепные потолки в горницах, что порой побольше иного зала, дорогая мебель красного дерева, парижские напольные часы.

А за порогом – горы синеют что в твоей Швейцарии. Глянет приезжий – и душа распрямляется, съежившаяся и задохнувшаяся среди бетонных коробок и бензинных выхлопов.

…Этот пожилой человек еще издали показался мне моложавым, подтянутым. Он шел через мостки, постукивая тростью, как ходят слепые.
– Осторожно, не споткнитесь – подоспела я, – здесь выступает заплата на худой доске.
– Да я ею уже овладел. Каждый день тут хожу по хлеб. Извините, с кем я?.. – И, не дожидаясь ответа: – Травы-то какие нынче густые, высокие! Я потому люблю травы, что я сибирский, с Сулатки, где гора Шихан. Мой отец там построился в 1915 году.
Разговорились, а разговор продолжили уже дома у моего нового знакомца.
– Отец мой робил в заводе (демидовском – О. Щ.). Он в сварочном цехе посады садил (в печь) – болванку в аршин длиной и 8 – 9 пудов весом. Так он 25 лет выробил. А потом дядя сманил его на старание на Висимку речку, там они нашли поддеринки (поддерновую платину – О. Щ.). Его это завлекло. А больше не могли натакаться, и отец все простарал. Ему бы остановиться, а дядя Зина его подсалтыкивал: пошли снова ширповать! (шурфовать – делать шурфы, копать – О. Щ.) – «Не робей, ширпуй! Земля в долгу не живет!». Богач Селиванов, что жил против церкви, охотно давал в долг продовольствие: «Заробишь – рассчитаешься!». Наворотит отец воз: аржаной мешок, крупчатки мешок, чаю, сахару. Так на 500 рублей набрал, а отдавать нечем. Продал корову за 250 рублей, потом дом – и отдал долг, «чтоб в последний смертный час душу не сосало». Купил пять мешков крупчатки да по снегу и уехал на Сулатку строиться. Приехали к старицам; я их помню: тетка Марья, тетушка Федосья, тетушка Анна и их дети – Иван да Венко (Вентурий), Юлия и Вера. Они держали корову, огород, а основная их работа была – старообрядческая служба. Жили в Висиме богатые люди, они везли к старицам хлеб и продовольствие за помин души своих близких – кому година, кому ангельская память. К этим старицам и приехал отец. Безлошадный. Вы знаете, что такое лоток? Так вот, отец его облил, днище сделал как каток и возил на нем из леса бревна. Лоток скользит – и бревно тесаное подмороженное скользит – так и натаскал бревен, как Воронко! Выстроил дом, сделал себе мастерскую, ладил там шкафы, столы, этажерки. Летом на продажу красивые гнутые брички. Заказов было много. Вскоре обзавелись лошадью, коровами, скотом… Тятя сделал мне маленький токарный станок – мне было 8 лет – с кожаным приводом, и я стал на нем точить веретешки. Мне купили цветные карандаши для раскраски. На ярмарке бабы набегут: – Ой, как ты под старость стал раскрашивать! – говорят отцу. А он: – Это не я, вот у меня мастер!

…Трудолюбие и в ХХ веке не поизвелось на селе. Можно много рассказывать о семьях Шурыгиных, Мочаловых, Катаевых, Вахтомовых, Тамаровых. Их дети и внуки не срамят памяти отцов, что на земелюшке старались и за плуг да за хозяйство держались.

Разбойнички и мифы

Бывали люди и другого разбора. Вот гора Ежовая под Нижним Тагилом. Почему её так прозвали? Она похожа на ежа из-за елок на округлой вершине. Но не только из-за этого, а в лесах на горе скрывался рабочий Ежов, убивший приказчика. Да и то сказать: зверь был приказчик-то…

В Висиме живет немало глухих и темных преданий. Вот трагедия, близкая по сюжету к «Преступлению и наказанию». Филипп Дементьевич Ковальчук, церковный староста, жил в каменном доме, скупал платину, был всеми уважаем. 20-летний Андрияшка приходил к нему изредка рубить дрова. Как-то он пришел вроде бы сдавать платину, и пока скупщик рассматривал товар, парень выхватил нож и пропорол старика насквозь. Жил он на постоялом дворе; как пришел после кровавого «дела» на двор, хозяйка спрашивает: – Почё это у тебя, парень, сапоги в крове и палец перевязан?! – А я телка колол!

Капиталу убийца взял мало: помешали, дело-то днем было. И так же, как в романе Достоевского, зарубил он и вторую невинную душу – жену скупщика, выбежавшую на стук упавшего тела из кухни… Сюжетов подобных немало. Чего стоят одни «Бешены ложкѝ», – бешеными прозвали здесь глубокие логи, овраги за селом. Сколько там страшного свершилось! Зависть, убийства, разбой… Вот эту муть – тёмную, дикую стихию наперебой веры в светлое справедливое общество, рай на земле, вынесло на поверхность волной революции. Что тут, в Висиме творили в 1918-м году – волосы от тех рассказов на голове шевелятся. Сходятся, вечно в России сходятся Бог и дьявол…

…Пока я беседовала со словоохотливой хозяйкой, в избу забежала соседка, спасаясь от пьяного мужа, да завела вдруг «светский разговор». На столе в журнале увидела фото Сталина на трибуне:
– Вот на Сталина клевещут, а он ведь всегда в кителе ходил, больше у него ничего и не было.
– Но он треть народа уничтожил.
– А зато при нем порядок был!
Что тут сказать? Сколько еще лет и событий надо, чтобы темную толщу до самой глубины лучом разума осветить? А ведь так же дико и примитивно рассуждали не только забитая до полусмерти баба, но деятели партии и государства. Почитать хоть Молотова – простодушие людоеда, впечатляет не меньше, чем «Майн Кампф». А ведь верили, свято верили «вождям»…

Народ – он и добр, он и зол. И легковерен – и недоверчив. Он и мудр – он и глуп. Он и вор – он и свят. И вечно качаются эти весы. Когда же установится желанное праведное царство?..

***

Ныне Висим благоденствует. Деятельный его народ завел в живописных окрестностях оленью и страусовую фермы. Висим включен в туристические маршруты самых интересных и красивейших мест Урала и всей России.

1990 – Екатеринбург, 2020 – Петербург