«Не следует углублять в землю корневую шейку саженца…»
(техника посадки плодовых деревьев)
* Нежность моя, корневая шейка
невекового саженца —
выпученная, выпяченная,
задублённая царапиной кора —
живо-живное, живе-живи-жива…
* Нежность выше любви и длиннее ласки,
тоньше света, горних пород прочней.
Народ низкорослый — тыкхи — знает исток её
в магме вулкана, в дымоходе его печей.
* Словно оцепеневший город во время большой войны —
вся планета висит в арматуре нежности,
в мягкой охранной сети — защите
от бомбоударной волны.
* Как оползни полимеров вытесняют тутовый шелкопряд —
полк десептиконов, лисьим закрывшись черепом,
целится в нежность мою, в её кашемир и шёлк.
* Эрос — хранитель нежности, ножны и кобура.
Бдит и дозорит бережный цербер. В маковые поля
выглянет нежность: можно? Эрос ответит: да.
* Вчера на «Крестовском острове», питерской метростанции,
оказалась я, чтобы взять комнатное растение, один стебелёк традесканции.
Детские листья-руки, мелкий пушок на стебле, гребля матёрой жизни
(династии саррацений, кланы монстер) до него ещё не дотянулась.
Жалость моя заострилась в жало и сжалась
от хлипкого карапета в пластиковом стаканчике —
кривовато-субтильного, пыльного, не осевшего сваей тяжёлых орнаментов
над романской розеткой, лепниной отплясывающей гавот —
тебе не попасть туда, маленькая традесканция,
знай, я отныне ревнитель твой, нежности апологет, донкихот.
* Запах нежности многосоставен.
Так пахнут дынные семена под созревшей коркой
в склизкой мякоти соковых перепонок;
потово́й железы роса (не едко, но как-то
возвещающе и одновременно робко);
молочко ореха некрупного (может быть, горького миндаля).
Вуаля, говоря коротко, нежности запах
кроток, как запах волосяных луковиц на темени (на висках),
и бесконечен, как апрельской земли родоносный опрелый пах.
* Время прямых изречений!
Не эзопов трёхмерный стоглавый язык,
не грунтовые паводки текста незримо-подземного,
(витийную вязь возбраня) —
час кулачных боёв, дето-отцовской бойни,
где нежность — твоё оружие,
нежность — твоя броня.
* Какие убранства украшают сегодня твоё жилище,
что за плоды зреют в твоих садах?
Нежность моя извлекает перечень
малых радостей мирной жизни,
еловой смолой прилепляет к памяти,
топлёным пчелиным воском,
клеем вечности марки «Момент».
* Нежность ходит, где хощет, и вид принимает невзрачный.
Ап! — врежется мошкою в лоб,
жуком-простачиной откинется на́ спину
где-то поблизости,
казалось бы, не задевая хитинно,
да сгинет без стрекотания,
пупырышки кожи гусиной оставив
и цыпки,
как после мороза…
Преимущественно в белых тонах и без объектов
У нежности нет чемодана с вещами
(безвещна), имён и названий нет.
Не-предметен её ареал, безводен океанариум,
неназемной долины русло меняет цвет
от созвездия кратера (пронзительно белый)
до пурпура, сгущающегося к фарватеру,
где зрения напряжение различает присутствие
нематерьяльного (как молозиво, сцеженное в перфекте
времени – того, что уже случилось)
на территории, исчисляемой тучным ярдом,
худосочной испытываемой саженью,
и на всей протяжённости нет ни одного,
ни одного объекта.
* Трудно нежность найти, лучше бы и не искати.
Глянешь в подпол картофельный — там корнеплоды шумят;
лампу с цоколем вывернешь (спрятана, может, где свет?),
длиннорукой лопатой копнёшь на усадьбе —
воронка сквознёт на Ямале.
Время глупо потратил, напрасно,
а нежности и не узнал.
* Есть ли она среди тварных?
Может, невидимо есть,
чем бы её обнаружить:
глазом третьим, надбровным,
добавочным чувством девятым,
усом тонким, невидным,
гибкой антенною, высоковольтно свистящей?
Нежность-треугольник
Вероятная форма нежности — треугольник,
но не тот треугольник, где он, она и любовник,
а треугольник пифагорейский — тот, что в основе мира.
Лира (эстамп искусства) также суть треугольник.
К вертикали стремится каждый насущный атом,
по этой причине нежность не может явиться квадратом
или кругом, в котором точки равноудалены от центра.
Нежность подвижна, в единое время
она есть и катет (почва), и гипотенуза (муза).
* Катят колёса ношу — нежности треугольник
в сторону рынка, площади городской, агоры.
Там, в высочайшей точке, плащ-пирамида, глыба,
трёхсторонние рыбы с чешуёю формулы a2+b2,
многоприцельные лучники пифагора.
Нежность и квиетизм
Сущее подбирается по-пластунски,
щурится, скалится фиксой люминесцентной,
нервным тиком лицевая мышца смеётся.
За щекой сидит щенёнок, храбрый цуцик,
белая ли крыска породы хаски,
пьёт слюны ручей неразорённый,
бессловесьем шёрстку промывая…
* Лето — истопник нежности,
август — кочегар её и кузнец,
выдуватель плодов золотых.
Стеклодувец рубиновый
в дудку рябинову
тыквы-планеты надышит,
смарсианит фонариком
для межсезоновой тьмищи —
враз, когда осень нащурится
и заострят холода.
* Август капельной дрожью покрылся и кличет детей зачинать.
Приготовлен живот, обогрет, зацелован, занежен.
Зизи-зэ, зизи-за, зизи-зин —
прострекочет кузнечик и крылья сведёт в балдахин.
К маю вздрогнет столетие, кокон-гора расщемится,
пустыни спадёт скорлупа,
тонкий ус беззастенчиво куст обоймёт можжевелый,
и нечаянно лапа-клешня перервёт провода поселений.
Распрямится стрекозомладенец, на выдохе цепь разомкнёт
и бобовые зёрна бессмертья, как шарик воздушный, надует,
и запустит их в каждый квартал, материк, водоём,
неопальное жало воткнёт в календарный оборвыш,
и время пойдёт по-другому.
* Нежность есть, и словно её нет.
Ощутима на выдохе и не видна при вдохе,
нежность апофатична. Нежность — это сосуд
разновместильный,
изредка нежность — иллюзия.
* А вот и грибница иллюзий —
во влажном лесу умозрительном
книжные кроны шумят,
неумышленно сеют мицелия споры —
внедорожником не продерёшься, куда занесло
постранично.
* Осторожней с иллюзией,
не укоряй её, не вызлобляй,
она есть кидала, конечно, блазнила,
но в скорби гремячей, кромешной
и камень от гроба негромко откатит…
* Сорок тысяч иллюзий в горсти очевидности стынут,
блёкнет алмазная стружка, а тронешь её — руки-ноги
сведёт перепончатость, дикий раскос многоглазья,
покров цветношерстья зави́хрит, швырнёт ненароком
в безневестную степень снегов,
в атмосферную плотность (за пазуху тихую, тайную),
где суслик-сутулик расправит плечо горбуну,
устремив его в не-одинокость, в не-лишнесть…
Нежность и ярость
Нежность, недолго побыв, источается
по направлению к завтра, в сторону гегеля-свана,
след оставляя лишь влагой на просеке,
будто росою, капроном густого тумана.
Дикой зверицей, тигрицей уральскою
ярость-охотница ждёт-не дождётся в засаде таёжной.
С нежностью ей ли тягаться!
Скорей бы долой многомерной своей головой,
но вот опослед в запах росистой травы
ярость крадётся и пламя из когтя бросает,
искрой из глаза палит, выжигая всё дочиста,
лижет тугим языком
каждую запись дотошно
в густом дневнике муравьином.
*Геометрия утра: треугольник летящих гусей
сложен в синтаксис неба.
Округлые листья берёзы не парят, не танцуют,
а с криком бросаются вниз.
Словно бочка дождём,
так мой слух наполняется плачем.
Там вспоминается Тракль, где истаяло лето.
Это нежность прощанья – бытовая, наверное, нежность:
будто гостил у родных, и настала пора возвращаться.
Пересменок сезонов разумен. Но ярость в прощании этом
где? Не она ли гусей на лету обратила во камни,
растенья – в свинцовый расплющенный мох.
Бог – там, где нежность (пейзаж за окном)
и ярость (ещё не видна, но уже зарыси́лась
в прыжке за вторым поворотом).
Нежность в изоляторе
Ахтунг, не приближаться!
Частицею помыслов, известью сыплют объекты.
Вещи скрывают вещественность за гужевы́м транспорантом.
Аспирантом смешливым аквариум, словно пустыми словами,
полон рыбками. Минное поле неточных значений
в округе – то ли пустырь, то ли спальный район густосельный,
гусиною лапой, ступнёю дотронешь до почвы – в момент разведёт, разнесёт.
Субъекты (искатели форм, фискали́, речевой бандюган, жиган)
тихарятся – трусливят ли, ждут ли момента на схроне, в то время как
некуда шагу ступить, чтобы оскароносного фейка,
феи цветов феерический клатч не задеть.
Нежность сидит а изоляторе на одеяле казённом
(приземлённым, обыденным штампом введён карантин
по причине повальной неясности –приблизительность
степени дальности разной),
а внутри одеяла – то ли лёгкий бамбук набивной,
то ли стёганый грузный ватин.
О чистоте
«… чистота, та неподвластность никому, что только дышит,
и бесконечно знает, и никого не ищет…»
Р.Рильке
Груз твоей мысли горячей огненным шаром воздет
на склон горной вершины. В снегах.
Всё бело и не тронуто ни сапогом человечьим, ни когтем звериным,
ни птицей. Только сухая травинка, тысячелистника зонтик,
худой часовой, прижимает ладони к вискам и качается, перебирая
надтреснутым ртом сочетанья беззвучные:
ше – хо – фы – па…
Тишина вековая. Холодный, бесстрастный покой.
Мысль твоя так высоко, где орлы не летали,
жаркий экватор в тропическом ливне,
магнитом влечёт горизонт, что приливом,
большою водою выходит из русла, чтоб
раствориться, смешаться со снежною лавой покоя.
Мысль твоя – ось притяженья, огонь олимпийско-пасхальный,
кажется, будто открыт и доступен усердным.
Чем ярче и жарче, тем упроченней белая арктика,
тем снежность плотнее на склоне.
Ше – хо – фы – па!
Тридцать два фуэте на озябшем мизинчике,
так несбывчива, так невозможна,
отстранённо сквозит чистота.
