Дмитрий Ивашинцов — художник, родился в 1965 году в Оренбурге. Учился в Ленинградском художественном училище им. В. А. Серова и на факультете Теории и истории изобразительного искусства Института им. И. Е. Репина. Участвует в выставках с 1989 года, был участником многочисленных выставок в Санкт-Петербурге, Москве, Нью-Йорке, Париже и других городах. Занимается живописью, графикой, созданием арт-объектов, фотографией. В качестве графического дизайнера оформил около сотни изданий. Автор книги стихов и нескольких статей по истории культуры. Член Санкт-Петербургского Союза художников. Личный сайт художника: https://www.art-ivashintsov.com
Художник Валентин Александрович Серов (1865, Санкт-Петербург – 1911, Москва) осенью 1900 года приобрел дачу в Великом Княжестве Финляндском — деревянный дом у Финского залива в местечке Лаутаранта, части большой деревни Ино (Inonkylä). В послевоенное время территория Инонкюля была разделена на поселки Приветненское и Смолячково, между которыми сейчас пролегает административная граница Курортного района Петербурга и Выборгского района Ленобласти. Восточная часть Ино в 1948 г. получила название Смолячково, в память белорусского снайпера Феодосия Смолячкова (к советско-финским войнам отношения не имел, погиб в 1942 г. под Пулково). Выступ берега в трех-четырех километрах к востоку от бывшего имения Серова и сейчас называется мыс Лаутаранта («Тесовый берег» — переводили это раньше, от lauta — доска и ranta — берег; сейчас название Тесовый берег носит одна из улиц поселка).
С недавних пор Смолячково — место, где Серов работал над своим «Похищением Европы» — украшает декоративная композиция со скульптурой быка-Юпитера, увозящего по морю юную Европу; дополняют ее отдельно стоящие волны, дельфины и летящие чайки. Автор этого постмодернистского произведения отчего-то нигде не указан. Тот же сюжет — похищение Европы — находится теперь и на гербе поселения. Расположение серовского дома точно не установлено и на местности никак не отмечено; сегодня там сосновый лес подходит к песчаному берегу, на котором стоят железобетонные развалины пляжных раздевалок 1960–1970-х годов.
В поселке Смолячково. Фото автора
Фрагмент композиции в Смолячково. Фото автора
В. Серов. Похищение Европы. Варианты
Дом Серова в Лаутаранте (Инонкуля). По нашему мнению, верхнее фото публикуется везде зеркально перевернутым
В. Серов. В Финляндии, 1907–1908; Крестьянский дворик в Финляндии, 1902
История эта началась в 1899 г., когда художник гостил на даче у старшего друга, гравера Василия Васильевича Матэ, в западной части деревни Ино. Там был написан известный двойной портрет сыновей художника, Саши и Юры, смотрящих на залив. С легкой руки Матэ на следующий год Серов купил участок неподалеку (Матэ, надо сказать, не повезло — его участок, как и его соседа П.Н. Милюкова, был в 1909 г. отчужден и выкуплен российскими военными властями при строительстве форта Ино). Тем же летом 1899 г. Серов бывал у Александра Бенуа, снимавшего тогда дачу в тех же местах, возле устья Черной речки (Ваммельйоки). Впрочем, Серов бывал в Финляндии и прежде, проездом после северных путешествий с Константином Коровиным.
Приобретение Серова представляло собой три десятины земли у берега залива, с домом, сараем и баней. К летнему сезону 1901 г. Серов, не без помощи В.В. Матэ, обустроил купленный дом. В 1902–1903 г. был построен новый двухэтажный дом, а в 1907 г. Серов прикупил по соседству второй земельный участок.
Как писала в воспоминаниях Ольга Валентиновна Серова (Хортик): «На даче в Финляндии папа отдыхал от Москвы, от людей, от преподавания, а главное, отдыхал от заказных портретов. В Финляндии писал он пейзажи, своих детей — двух мальчиков на фоне моря, в ослепительный летний день, сына, купающего лошадь, наш двор с коровой и котом — оба черные с белыми пятнами; корову звали Риллики, а кота Уикки». Впрочем, совсем отказаться от заказных портретов Серову не удавалось и там.
К востоку от дома Серова, в финской деревне Ваммельсуу (Vammelsuu, ныне Серово, в честь военного летчика — однофамильца художника) в 1905 г. снимал дачу Леонид Андреев, портрет которого был позднее исполнен Серовым в Ино. Портрет был заказан в июне 1906 г. Н. П. Рябушинским для его журнала «Золотое руно». Писатель хотел позировать только Серову, который уже делал для Рябушинского портрет К. Бальмонта. Но в июле Л. Андреев выступил в Гельсингфорсе на митинге против роспуска Государственной Думы, а после восстания в крепости Свеаборг, опасаясь преследований, покинул империю. 23 августа / 5 сентября он писал Серову из Берлина: «ни о чем я так не жалею — из всего российского — как о том, что не придется мне быть написанным Вами». В ноябре писатель пережил трагедию — его жена Александра скончалась спустя несколько дней после рождения второго сына Даниила, будущего автора «Розы мира». Новорожденного забрала бабушка, а потрясенный вдовец уехал на Капри к Горькому, однако уже в следующем году вернулся в Россию. Вскоре он купил участок в том же Ваммельсуу. Новое имение Андреева находилось в шести километрах от серовской дачи. Тогда, в июле-августе 1907 г., Серов и написал, акварелью и темперой, известный портрет Л. Андреева. В 1908 г. Андреев повторно женился и переехал на постоянное жительство на берега Ваммельйоки, на свою знаменитую виллу «Белая ночь», только что построенную его родственником, молодым архитектором А. Олем по рисункам самого писателя. В дальнейшем Андреев нередко навещал Серова, то на велосипеде, то на лодке с мотором.
Сам художник в последние годы жизни выходил в море со старшими сыновьями на небольшой яхте «американской системы», которую построил собственными руками его сын Александр. Вскоре Саша Серов поступил на кораблестроительное отделение Санкт-Петербургского Политехнического института, во время Первой мировой пошел добровольцем в воздушный флот и в 1916 г. закончил Петроградскую офицерскую школу морской авиации (одним из его ближайших соучеников был Вяйнё Миккола, в скором будущем первый командир финской военной авиации). Пройдут еще годы, и Александр Валентинович Серов, бывший лейтенант Белой армии, станет инженером, топографом и мелиоратором в Бейруте, кораблестроителем и руководителем постройки первой в Ливане электростанции.
Вернемся, однако, в Ино. Художник, по воспоминаниям дочери, не особенно любил гулять, но каждый день ездил с мальчиками на лодке купаться, хорошо плавал, охотно ездил верхом на лошади. Временами Серов ходил «с альбомчиком» к финской рыбацкой деревушке в полутора километрах от дачи. «Папа — отмечает Ольга Серова — очень любил быструю езду, любил сам править. В Финляндии он вполне мог доставить себе это удовольствие. Дороги там были хорошие, а финские лошадки бежали очень быстро».
Видам Финляндии отдали дань многие русские художники того времени, от Исаака Левитана до Аркадия Рылова и от Владимира Маковского до Николая Рериха. Серов, однако, написал не так много финских пейзажей. Нам известны «Пейзаж с водяной мельницей», написанный летом 1902 г. и этюд с дорогой у Финского залива из музея Мальмё, написанный в 1907 г. или 1908 г. Иногда пишут, что мельница эта на Ваммельйоки (Черной речке), недалеко от места жительства Л. Андреева, дошла до наших дней. Но, согласно дотошным краеведам, это, похоже, другая мельница на той же реке.
Конечно, художник, отправляя жену Ольгу Федоровну и детей на лето в Финляндию, не всегда проводил время с семьей. В мае-июне 1902 г. Серов курсировал между Петербургом и дачей в Ино, в июле ездил с матерью и музыкантом А. Хессиным в Байрейт слушать оперы Вагнера, затем вернулся в Ино, а в конце августа отправился в Москву. Однако имение доставляло ему удовольствие: тем же летом он написал «Крестьянский дворик в Финляндии», изобразив собственный двор с той самой коровой Риллики и котом Уикки.
В мае 1903 г. Серов привез семью в Финляндию, в июне ездил в Москву, затем обратно в Ино, где серьезно заболел, в июле снова отправился в Москву и в августе писал в подмосковном Архангельском портреты Юсуповых. До его отъезда в Лаутаранте побывали Александр Бенуа и Лев Бакст.
«Я в восхищении от поездки, — писал Бакст, — от их житья на берегу моря и от милой, доброй, славной Ольги Федоровны!
Погода была неестественная, дул отчаянный ветер, пока доехали до Серова, мы с Бенуа вымокли как губки, потом ветер нас высушил и еще побежали опять на берег моря! Чудно!
Ели за четверых, возились, гуляли, бродили по морскому берегу при не ужасающем ветре, бодром, славном» (из письма Любови Гриценко от 28 июля старого стиля 1903 г.).
По сообщению Бакста, Серов делал в это время на даче одну из своих работ, посвященных Петру I. В 1904 г. Серов приехал в Ино в июне, первым делом купил себе на ярмарке под Выборгом лошадь, и, похоже, оставался там до августа. Довольно плодотворными оказались дачные месяцы 1905 г. Как известно, Серов был глубоко потрясен событиями 9 января, очевидцем которых ему случилось стать. Будучи в Петербурге, Серов наблюдал расправу над демонстрантами из окна Академии художеств, вместе с Василием Матэ и скульптором Ильей Гинцбургом. Однако почти все лето этого тревожного года Серов провел на финской даче, написав «Купание лошади», с обнаженным юношей (сыном Александром), и этюд «Лошади на взморье», сделав многочисленные рисунки лошадей. Не послужило ли «Купание лошади» прообразом для «Купания красного коня» ученика Серова К. С. Петрова-Водкина? Картина была написана уже после смерти В. Серова, однако он видел и одобрил эскизы к ней.
Тем летом в Куоккала на «Вилле Линтула» проживал А. М. Горький. Там состоялась встреча, посвященная планам издания сатирического политического журнала. Среди множества гостей были и Серов, и Леонид Андреев, а также специально приезжавшие из Хельсинки финские художники — Аксели Галлен-Каллела и Ээро Ярнефельт. Известный портрет Горького Серов писал в сентябре уже в Москве, но рисунки к нему, вероятно, делал на Карельском перешейке. Восемь лет спустя Горький поселится совсем недалеко от серовского имения, в Мустамяки (в деревне Кирьявола, затем в соседней Неуволе), но Валентина Серова уже не будет на свете.
Июнь-июль 1906 г. художник вновь провел в Финляндии. В письме Остроухову из Ино от 15/28 июля Серов также комментирует роспуск первой Думы, заканчивая послание словами: «Нет, должно быть, есть лишь два пути — либо назад в реакцию, впрочем, виноват, это и есть единственный путь для революции».
В мае – начале июня 1907 г. Серов и Лев Бакст путешествуют по Греции. Но и там художника не оставляют российские политические события. В письме жене с острова Корфу в Финляндию от 7–9 июня он пишет о роспуске уже второй Думы: «В газетах усиленно отмечается повсеместное спокойствие и равнодушие по поводу роспуска Думы. Кажется, все величие (так называемое) России заключается в этом равнодушии». Вернувшись из поездки, Серов жил до августа в Ино, купив там второй земельный участок, о котором мы еще скажем.
В 1908 г. Серов приехал в Петербург в конце мая, но затем вернулся в Москву, и в Ино попал уже в августе. Несколько летних сезонов проводил по соседству литератор Георгий Чулков. В книге «Годы странствий», в главе, посвященной Л. Андрееву, Чулков замечал: «…в иные годы мы встречались с ним довольно часто, особенно мне памятны два лета в Финляндии. Мы встречались с ним иногда на даче у покойного В. А. Серова, а одно время Леонид Николаевич почти ежедневно бывал у меня. Я жил тогда как раз недалеко от того местечка, где он выстроил себе впоследствии виллу». О Серове Чулков вспоминал:
«Года три подряд летом уезжал я с женой в Финляндию. Однажды, кажется, это было в 1908 году, когда я жил недалеко от Райволы на Черной Речке, ко мне явилась одна нежданная гостья. Я сидел на террасе и мирно читал книгу, как вдруг передо мною выросла внушительная фигура старухи с каким-то патриаршим посохом в руке. За нею следовала миловидная девушка лет шестнадцати.
— Это вы — автор книжки „О мистическом анархизме“? — спросила старуха строго.
— Да, — сказал я недоумевая.
— Вот я пришла с вами объясниться. Что это вы еще выдумали такое — анархизм да еще мистический? Читала я вашу книжку и статью вашего друга, Вячеслава Иванова, читала и, каюсь, половину не поняла. Извольте мне объяснить, в чем тут дело…
— А с кем я имею удовольствие? — пробормотал я улыбаясь.
— Я — Серова, жена композитора. Живу теперь у сына, недалеко от вас. А это — Оля, моя внучка.
Я усадил старуху в кресло, и мы с нею побеседовали. Так я познакомился с семьею Валентина Александровича Серова. Его дача была близко от моей, в десяти минутах ходьбы. Дружбы у нас не завязалось, но маститый тогда Валентин Александрович всегда был приветлив и дружелюбен. Мне нравился стиль его беседы, несколько ленивой и лукавой. Под маскою добродушия сквозила иногда острая ирония».
Возможно, Валентина Семеновна Серова, старая народница, заинтересовалась молодым писателем, успевшим отбыть якутскую ссылку. Что касается ее сына, то, как можно себе представить, он был весьма далек от «мистического анархизма». К тому же Серов, который провел часть детства в народнической коммуне в Псковской губернии, испытывал неприязнь к общинам любого рода. Так что призыв Вяч. Иванова, в обширном предисловии к чулковской брошюре, к общинам мистического избрания по сродству последнего «Да», погребенного в последнем Молчании, вряд ли мог заинтересовать художника. Однако этот эпизод не был их первой случайной встречей, как это нередко описывают. Во всяком случае, они вели переписку в мае 1905 г., когда Чулков присылал художнику книгу своих переводов из Метерлинка для театральной труппы К. С. Станиславского (Серов и Станиславский знали друг друга с детских лет). А в декабре 1905 г. Серов рекомендовал Чулкова И. Грабарю для возможного сотрудничества в журнале.
В целом, Серов у себя в Ино вел достаточно уединенный образ жизни, в отличие от Леонида Андреева, на вилле которого побывали едва ли не все известные деятели Серебряного века. Хотя, как мы видим, бывали гости и у Серовых. Ученик Серова Николай Ульянов писал в своих мемуарах о даче учителя с некоторым пафосом: «У него нет богатого имения, а его дача — предел всех его достижений — не более как только дом, переделанный из рыбацкой хижины, но там есть то, чего он лишен в Москве, странно сказать, — большая комната для работы, мастерская! Только там, около Териок (деревня Ино), он может оставаться без людей — заказчиков и просто людей.
Попадая на берег Балтийского моря, которое он считает не настоящим морем, а только озером, Серов надолго хотел бы засесть тут и никуда не двигаться. “Вода несоленая, море — не море, зато песок и воздух — какой воздух!”» (хотя, заметим про себя, на фоне советских дач на шести сотках владение Серова площадью 4 гектара у морского берега смотрится не таким скромным).
Между Ино и Ваммельсуу находилась деревня Метсякюля (Metsäkylä, ныне Молодёжное). Среди ближайших соседей В. Серова с этой стороны значились бывший военный министр генерал Куропаткин, военный врач, почетный лейб-медик Двора Б. М. Шапиров (тесть переводчика М. Л. Лозинского) и великий физиолог Бехтерев. Ну и нельзя не упомянуть роскошную усадьбу Мариоки, построенную в Метсякюля петербургским предпринимателем Е. Картавцевым для своей жены, писательницы Марии Крестовской. Трудно сказать что-то об отношениях Серова с этими соседями. Известно лишь что он был знаком с Шапировым, которому довелось лечить художника в Ино летом 1903 г.
Несколько к северу от Ино и Ваммельсуу, в деревне Кирстиняла, находилась дача знаменитого медика Сергея Петровича Боткина. Серов хорошо знал его сыновей, также докторов Сергея Сергеевича и Александра Сергеевича Боткиных; оба они были женаты на дочерях П. М. Третьякова, соответственно Александре Павловне и Марии Павловне.
С Александрой Павловной Боткиной (1867—1959), второй из четырех дочерей Третьякова, Серова связывали долгие дружеские и деловые отношения. Около десяти лет Валентин Александрович состоял одним из пяти членов Попечительского совета Галереи П. М. и С. М. Третьяковых, и «триумвират» Илья Остроухов — Александра Боткина — Валентин Серов определял тогда лицо Третьяковской галереи. Кроме того, Серову доводилось лечиться у ее мужа, С. С. Боткина (1859, Париж – 1910, С-Петербург), который также был коллекционером, тесно связанным с «Миром искусства».
Александр Сергеевич Боткин (1866, С-Петербург – 1936, Сан-Ремо), врач военно-морского флота, путешественник и гидрограф, и его жена Мария Павловна (младшая дочь Третьякова) владели обширной усадьбой в деревне Муурила (Muurila, ныне не существует) в нескольких десятках километров на запад по берегу залива от дачи Серова; примыкавшие к их владению пляжи были известны как Боткинские пески.
Там же в Муурила находилось имение известного дирижера и пианиста Александра Ильича Зилоти (1863, Харьков – 1945, Нью-Йорк), тоже хорошего знакомого Серова. Как это ни странно, но и Зилоти был женат на дочери Павла Третьякова — на старшей Вере Павловне. Усадьба Зилоти занимала (по сообщению краеведа Александра Браво) более 70 га на юго-восточном берегу Kipinolanjärvi (ныне озеро Высокинское). Отдыхал в ней и С. В. Рахманинов, двоюродный брат Александра Ильича. К слову сказать, третья дочь П.М. Третьякова, уже упомянутая Любовь Павловна Гриценко (по первому мужу, рано умершему художнику-маринисту Николаю Гриценко), с 1903 г. состояла в браке с приятелем Серова Львом Бакстом.
О третьем из сыновей С. П. Боткина, докторе Евгении Сергеевиче, расстрелянном в 1918 г. с царской семьей, Серов сообщал в письме Остроухову из Ино от 16/29 июня 1904 г.: «Евг˂ений˃ Боткин отличен — никогда его не видел, его вообще хвалят. Увидишь Алекс˂андру˃ Пав˂ловну˃ Боткину — кланяйся. Здесь видел всех, кроме Бенуа, кот˂орый˃ тоже в Финляндии, но немножко далеко [в поселке Горки в 6 км от Райвола (Рощино), в имении сестры А. Остроумовой — Д. И.]».
Что касается поместья старшего Боткина в Кирстиняла, то им впоследствии владела сестра Сергея, Александра и Евгения, художница Мария Сергеевна Боткина (1875 (?), С-Петербург – 1960, Хельсинки). После революции она осталась жить в Суоми, в 1930-е годы состояла в Союзе русских художников Финляндии.
Между прочим, в литературе можно встретить утверждение, что Серов исполнил портрет Марии Сергеевны. Однако среди серовских портретов мы находим лишь графический лист, известный как портрет Марии Павловны Боткиной (Третьяковой) (1905, ГРМ). О. В. Серова пишет в своей книге: «Летом он писал портрет М. П. Боткиной, жившей на своей даче в восьми верстах от нас», очевидно имея в виду дачу в Кирстиняла, где жила Мария Сергеевна. Может быть, ошибка в мемуарах дочери послужила причиной путаницы? Заметим в скобках, что сегодня бесчисленные вебсайты называют эту же работу изображением Марии Петровны Боткиной (Шеншиной), жены Афанасия Фета (и тетки Марии Сергеевны), не смущаясь тем, что супруга Фета умерла за 11 лет до создания упомянутого портрета.
Как известно, «пригородная Финляндия» вписала яркие страницы в историю дачного бума, охватившего тогда окрестности Петербурга. В самой Финляндии тогда сложился особый архитектурный жанр — загородный дом художника или архитектора, построенный по авторскому проекту в духе «национального романтизма», как именовался местный извод югендстиля. А в имперской столице под финским влиянием возникло модное архитектурное направление, известное как «северный модерн». От дач на Карельском перешейке осталось, увы, не так много. Но в Финляндии можно и сейчас посетить прекрасные памятники загородного национального романтизма: усадьбу «Тарваспяя» художника Аксели Галлен-Каллелы в Эспоо, знаменитую усадьбу «Виттреск» трех архитекторов — Элиэля Сааринена, Германа Гезеллиуса и Арвида Линдгрена, усадьбу «Висавуори» скульптора Эмиля Викстрёма в Сяяксмяки, или деревянный дом художника Пекко Халонена в Халосениеми. В общем, в эту линию вполне вставали и репинские «Пенаты» в Куоккала (Репино), усадьба архитектора Гавриила Барановского в Келломяки (Комарово), и, особенно, вилла Л. Андреева в Ваммельсуу.
Заметим, Галлен-Каллела и Пекко Халонен не раз выставлялись в России и были, как и Валентин Серов, участниками нашумевшей «Выставки русских и финляндских художников», устроенной С. Дягилевым в начале 1898 г. в петербургском Музее барона Штиглица. Выставки, с которой неформально отсчитывается история «Мира искусства», к созданию которого (объединения и журнала) Серов имел прямое отношение. Увы, тесное общение финских и русских художников прервалось по политическим обстоятельствам после назначения в 1898 г. генерал-губернатором Финляндии Н. И. Бобрикова и последующих указов Николая II от 1899, 1900 и 1901 годов, резко ограничивших финляндскую автономию. Возобновилось оно лишь на короткий миг весной 1917 года во время финской выставки в Бюро Добычиной на Марсовом поле. Впрочем, А. Оль как раз незадолго до строительства виллы Леонида Андреева, в 1905–1906 г., работал в Хельсинки стажером у Э. Сааринена и А. Линдгрена (уже в совсем другую эпоху Андрей Андреевич Оль станет соавтором «Большого Дома» на Литейном проспекте).
На таком фоне дача Серова имела довольно скромный вид. Очевидно, жизнь в Москве и частые путешествия вкупе с постоянными финансовыми трудностями не позволяли ему особенно развернуться. К тому же Серов, насколько мы знаем, ценил комфорт, но иронически относился к «буржуазной» роскоши. Хотя дух эпохи, несомненно, наложил свой отпечаток и на дом в Лаутаранте. По детским воспоминаниям Ольги Валентиновны,
«Дача была большая, деревянная, отделанная внутри некрашеными досками — вагонкой. Комнаты высокие, окна очень большие. Вся она была светлая, чистая, наполненная чудным финским воздухом. Ничего в ней не было лишнего, все как-то складно. Была она простая и вместе с тем особенная. У папы на втором этаже была большая комната-мастерская с огромными окнами почти во всю стену с двух сторон, кирпичной побеленной печкой и маленьким балкончиком, на котором он часто любил стоять нога за ногу, облокотившись на перила, и смотреть на море, на купающихся мальчиков, на парусные финские лайбы, проплывающие в Кронштадт или Петербург.
На стене в мастерской висела парижская афиша — на синем фоне балерина Павлова — папиной работы. На круглом столе, покрытом набойкой, лежали книги, газеты, много номеров журнала “Симплициссимус”. Финляндия в какой-то мере была заграницей, и многие издания, которые не пропускались цензурой в Россию, там имели право на существование.
Дачников близко около нас не было».
Отметим сразу эти детали — дом стоял на берегу залива у самого песчаного пляжа, других дач рядом не было. Сохранилось послание Серова неизвестному соседу, написанное летом 1907 г.: «М˂илостивый˃ г˂осударь˃! При всей патриархальности здешних нравов я все же не могу не сообщить вам, что избранное вами перед самой моей дачей место для купанья (без всякого костюма) несколько смущает обитательниц моей дачи. Готовый к услугам В. Серов». Предполагаем, кстати, что адресатом этой записки мог быть знаменитый географ, метеоролог и путешественник А. И. Воейков, известный поборник натуризма, дача которого была в соседней Метсякюля.
Фотографии серовской дачи приводятся нами по альбому 1987 года под редакцией Д. Сарабьянова и по сайту terijoki.spb.ru. К сожалению, нигде не указаны даты, авторство или источник изображений. Можно лишь утверждать, что по крайней мере часть известных фотоснимков из Лаутаранты сделана Александрой Павловной Боткиной, которая увлекалась фотографией и гостила в Ино в августе 1910 г. Незадолго до Боткиной у Серовых побывали итальянский литератор и искусствовед Уго Ойетти с женой. Ойетти привез фотоснимки из поездки в Россию и Финляндию, но нам не известно, снимал ли он в Ино. Также неясно, снимал ли в Лаутаранте весьма увлеченный фотоделом Леонид Андреев. На фотоснимках мы не видим балкона и больших окон, описанных дочерью; остается предполагать, что они находятся с другой стороны.
Финская карта 1930-х с межеванием земельных участков. С сайта terioki.spb.ru.
Смолячково — Серово. Google maps
Старое русло Инонйоки (Приветной) и окрестности дачи Серова. Google maps
В. Серов. Одиссей и Навзикая. Из вариантов
Старое русло Инонйоки. Фото автора
Руины советских пляжных построек. Фото автора
Финский залив в Лаутаранте. Фото автора
Берег у бывшего владения Серова. Фото автора
Где же конкретно стоял этот дом — единственная собственная недвижимость в жизни Серова (и едва ли не единственная его полноценная мастерская)? В книге Г. И. Чугунова «Валентин Серов в Петербурге» финской даче посвящена отдельная глава, однако в ней содержится лишь указание на деревню Ино. Самые ценные сведения можно найти на сайте terijoki.spb.ru. Как пишут исследователи-краеведы, в финских архивах обнаружены только записи про второй купленный Серовым земельный участок, который располагался в конце нынешней Кордонной улицы у самой воды и значился на карте под номером 9-63. Этот участок был оформлен на Валентина Серова в 1908 г. После скоропостижной кончины Серова в ноябре 1911 г. он перешел в собственность его вдовы Ольги Федоровны (1865–1927) и был оформлен на ее имя в 1912 г. В 1928 г., после ее смерти участок приобрел некто Antti Rampanen, под записью о чем значится приписка о взятии участка под государственное управление («Otettu valtion hallintaan №928»).
Однако на финской карте 1930-х г. в этих местах виден лишь один дом, стоявший на участке 9-7, на некотором расстоянии от берега. По тем же архивным записям, владельцем этого участка с 1895 по 1928 г. был Ristian Majuri, после чего участок приобрел все тот же Антти Рампанен. В 1901 г. Серов указывает свой новый адрес: «Финляндская ж. д., ст. Териоки, дача бывшая Майоровых», в 1902 г. — уже «Финляндская ж. д., Ино, дача собств.», а в 1903 г. спрашивает жену, расплатились ли до конца с Майорами, имея в виду семью местных крестьян Majuri (majuri — по-фински «майор»). Предполагаем, что именно участок 9-7 и купил Серов в 1900 г. у Ристиана Майури, но запись о сделке не попала в анналы, ибо художник выплатил полную сумму только через три года. А в 1928 г. Антти Рампанен приобрел оба участка Серовых совокупно.
В мае 1914 г. участок 9-54, соседний с 9-7, приобрела у капитана (впоследствии полковника) Анатолия Францевича Соколовского его теща Лидия Алексеевна Цеханович; у того же Соколовского Серов и купил участок 9-63 в 1907 г. В 1925 г. Цеханович писала в документе для Зимфина (Общества защиты имущественных интересов советских граждан в Финляндии, работавшего в 1925–1928 г.):
«Участок Л. А. Цеханович вплотную прилегает к даче художника Серова. Дача его в норвежском вкусе находится на самом берегу залива и фасадом обращена к нему. Жителей там не было, дорога была еще не возделана и была поросши травой. ˂…˃ Знаю одно, что мой участок вплотную прилегает к даче Серова, впереди которой было незастроенное пространство, купленное Серовым у З. Н. Куроптевой и к этому-то пространству, находящемуся перед дачей, и примыкает мой участок, на который выходят ворота дачи Серовой, следующий участок с другой стороны женщины врача, напротив — участки инженера Павловского, Куроптевой, Элияш и других. Эти участки находились в трех верстах от самой деревни Ино. Надо было ехать от Райволо по дороге, на которой находились дачи Куропаткина, Шапирова и других и проехав их повернуть против единственного дома, принадлежавшего какому-то финну. Других построек не было, кроме дачи художника Серова в конце дороги».
То есть Л. Цеханович сходила с поезда в Raivola (Рощино), ехала по нынешнему Рощинскому шоссе, затем по Приморскому шоссе, и сворачивала с последнего примерно в том месте, где ныне поселок Смолячково украшен скульптурной группой с быком, похищающим Европу. Можно думать, таким образом, что постройка на южной границе участка 9-7 с финской карты и есть бывший дом Валентина Серова. И что простоял он, похоже, до Зимней войны.
Остается вопрос о положении дома относительно пляжа, но, сравнивая старую карту с современными спутниковыми снимками, можно видеть, что береговая линия несколько сместилась вследствие намыва песка, а граница леса подошла заметно ближе к берегу. Дорога к даче Серова, вероятно, проходила метров на 200 восточнее нынешней Кордонной улицы. Найти остатки дома вряд ли возможно. Там, где он, по нашему предположению, стоял, вырыты две линии зигзагообразных окопов, превратившихся со времени советско-финских войн в овраги, а между ними проложена послевоенная дорога, частично покрытая железобетонными плитами.
Что касается второго участка, то в письме Остроухову из Ино от 31 июля/13 августа 1907 г. Серов просил друга ссудить ему денег на покупку: «…мне необходимо купить небольшой участок земли рядом с нашей дачей, иначе кто-нибудь другой выстроит перед самым носом какое-нибудь шато лафит с вышкой — и тогда отсюда беги вон». Остроухов, обиженный на Серова по иному поводу, денег не дал, но, очевидно, художник нашел их в другом месте. В ноябре того же года В. Матэ пишет Серову из Петербурга в Москву: «Я очень порадовался, когда мне жена сообщила, что ты купил рядом со своим именьем еще кусок от Соколовского. Хорошо, одобряю! Славно! Если б ты знал, как было хорошо нынче осенью у нас в Финляндии».
Очевидно, Ольга Федоровна продолжала приезжать в Ино с детьми и после кончины мужа. Дальнейшая ее судьба остается нам неясной. По одним сведениям, после революции она жила в Советской стране, в 1926 г. получила разрешение на поездку в Париж навестить сына Юрия (Георгия Валентиновича; он же французский актер Жорж Серов; скоропостижно умер от разрыва сердца в 1929 г.) и младшую дочь Наталью (вернулась в СССР, вероятно, в 1936 г.). По дороге, как сообщается, она умерла, в январе 1927 г., почему-то в Финляндии. По другим сведениям, Ольга Федоровна жила вместе с Натальей Валентиновной в пансионате в Куоккала в августе 1926 — январе 1927 г., встречаясь там с И. Е. Репиным. По третьим, на основании письма сына Александра, Ольга Федоровна проживала в Финляндии в 1924 г. Многочисленные биографы Валентина Серова за сто лет не написали о последующей жизни его вдовы и матери шестерых его детей ничего, кроме дежурной фразы «все дальнейшие годы ее жизни были посвящены…».
Чаще всего о финском доме Серова вспоминают в связи с его работой над античными сюжетами. Как пишет Ольга Серова: «В Финляндии, после поездки в 1907 году с Бакстом в Грецию, папа много и как-то радостно работал над “Навзикаей” и “Похищением Европы”. Море в картине “Похищение Европы”, судя по оставшимся альбомным зарисовкам и акварелям, Адриатическое. В “Навзикае” же море и песок больше всего напоминают Финский залив. Оно около нас было мелкое, какое-то не совсем настоящее, но по тонам очень красивое, в серовато-голубоватой гамме. Среди воды выступали мели. На мелях сидели одна за другой, как нанизанные бусы, белоснежные чайки. Часто в жаркие дни приходило стадо коров пить воду, вода была там пресная. Коровы шли, медленно подымая ноги, хотя в мелкую, но все же воду…». «Альбомное» море, конечно, не Адриатическое, а Эгейское или, скорее, просто Средиземное. Но замечание верное.
Сюжет «Одиссея и Навзикаи» возник у Серова еще в 1902г. из неосуществленного проекта росписи московского Музея изящных искусств, задуманной в свое время И. Цветаевым. Однако трудно не заметить сходства некоторых его вариантов с песчаным берегом у дачи в Ино, где старое русло Инонйоки при Серове уже не соединялось с заливом. В греческих альбомах Серова есть запись, сделанная на Крите: «1) Корзины на коромысле. 2) У мулов хвосты обрезаны ровно. 3) У рабынь юбки похожи на шаровары. 4) Чайки белые (как везде). 5) Рифы черные. 6) Река при впадении в море зарывается в песок (как в Финляндии)». Так небольшая речка Inonjoki, ныне Приветная, вытекая из болот у железнодорожной станции Яппиля, впадает в Средиземное море, где юная царевна феаков встречает потерявшего родину Одиссея.
Один из друзей Серова, Владимир фон Дервиз, вспоминал: «Из поездки в Грецию он вернулся в таком восторженном состоянии и настроении, в каком я его никогда не видел… Из отдельных древних произведений он особенно восхищался бронзовым возничим из Дельф и Афинскими корами». «Приведу, — продолжает Дервиз, — одно обстоятельство ˂…˃. Результатом поездки Серова в Грецию были картины “Одиссей и Навзикая” (в нескольких редакциях) и многочисленные попытки изобразить Европу на быке. Кроме исканий самого изображения, он никак не мог остановиться в выборе способа его выполнения. Он испробовал масло, темперу, акварель и даже вылепил ее из глины, и все это его не удовлетворяло. Он умер, не остановившись окончательно ни на чем. И вот, после его смерти, разбирая с Ефимовым [художником Иваном Ефимовым, учеником В. А. Серова, мужем его младшей кузины Нины, в начале 1911 г. помощником Серова в работе над занавесом к «Шахерезаде» — Д. И.] его стол, мы нашли иконную доску с написанной на ней яичными красками иконописным приемом, голову “коры” с морем и “дельфинами” на заднем плане, с таким украшением на голове, какое он изображал на голове Европы. Похоже на то, что он пытался применить к этому изображению, целиком принадлежащему Древней Греции, иконописный прием, дошедший к нам из глубокой древности и, весьма возможно, имеющий корни в той же Греции». Вообще, кажется, именно архаическая часть древнегреческого искусства произвела на Серова наибольшее впечатление.
Лев Бакст в 1922 г. в Париже написал небольшую книгу «Серов и я в Греции». Что несколько неожиданно: Бакст, востребованный художник, недавно переживший революцию и отъезд в эмиграцию, живущий в тревожном ожидании своих близких из советской России, занимает себя описанием эпизодов поездки пятнадцатилетней давности (книга вышла в Берлине в 1923 г.). Вот что рассказывает он о днях на острове Крит:
«В Кноссосе мы жили “в свое удовольствие”: ложились поздно, вставали поздно; ели в неурочный час самые несуразные вещи, исключительно местные. Не было такой каменно-тяжелой “пасты” или горького вина-чернила, которых Серов не предлагал бы испробовать…
Нам хотелось всего возможно-античного — поближе к Гомеру. За обедом я пил черное “фалернское”, отзывавшееся скипидаром, морщился, но декламировал, точно немецкий бурш пятидесятых годов:
“Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик,
Так Постумия велела
Председательница оргий”
(Пушкин)
˂…˃
Конечно, мы вечно подтрунивали друг над другом — однако жили в согласии, усердно рисовали, искали современную манеру изображения греческого мифа…
По обыкновению, сегодня мы пили кофе в общей столовой примитивной “ксенодохион” (гостиницы), посреди пастухов, солдат, собак; против огромного дымящегося камина, где неизменно жарилась на вертеле какая-то птица, наполнявшая столовую-кухню чадом, вонью от чеснока и оливкового масла — при тридцати пяти градусной жаре в тени!..
Морской ветер дул без устали, стучал раскрытыми настежь дверьми и окнами, хлопал ставнями, забрасывал скатерти у столов, качал почерневшую птицу, посылавшую нам новые залпы двойного аромата…
Ничего! Нам все казалось мило и так похоже на то, что тут-же, верно, творилось три тысячи лет назад!..».
Для Льва Бакста результатом поездки стало известное полотно «Terror Antiquus» («Древний ужас»). Работа эта была начата Бакстом еще до поездки, после нее переписана и выставлена в 1908 г. (ныне в ГРМ). На фоне катастрофического природного бедствия загадочно улыбается статуя богини-коры, за спиной которой гибнет цивилизация.
Серов же не сразу приступил к древнегреческой теме; он активно работал в Ино над античными сюжетами в 1909–1910 г. Летние месяцы 1909 г. Серов проводил в Петербурге и на даче. Тогда Серова в Ино посетил литератор и журналист Анатолий Бахтиаров, автор исследований «Брюхо Петербурга» и «Брюхо Москвы», а также сочинений по истории книгоиздания в России. Краткое (и довольно бесцеремонное) интервью, взятое им у Серова, вышло в № 204 «Петербургской газеты» от 28 июля 1909 г. под заголовком «Портретист-отшельник в Финляндии». Предисловие к интервью начиналось такими пассажами:
«Знаете ли вы замечательного русского портретиста, который зимой живет обыкновенно в Москве и пишет портреты богатых людей, знаменитостей и сильных мира сего, а на лето приезжает в Петербург и поселяется у себя на даче, на берегу моря, где и живет отшельником, отдыхает на лоне природы, любуясь красотами Финского залива? ˂…˃
В одном старинном сочинении ˂…˃ дается совет, что кто хочет быть пиитом, тот пусть едет в Финляндию!.. Оказывается, что русские художники не менее пиитов возлюбили Финляндию с ее холодным морем и причудливыми камнями гранита на берегу моря.
Взять хотя бы того же Серова: из года в год он приезжает из Москвы на дачу в Финляндии, вместе со своей семьей. ˂…˃
Поселившись на новом месте, г. Серов прежде всего использовал свое имущественное приобретение в художественном отношении: он написал несколько жанровых картин из быта Финляндии, не выходя из своего дворика».
Серов, очевидно, ничего не сообщил Бахтиарову о работе над античными сюжетами, увлекавшими его в это время. 1910 год выдался сложным. Весной Серов находился в Петербурге, где ему пришлось посетить могилу неожиданно скончавшегося С. С. Боткина, а затем участвовать в похоронах Михаила Врубеля, друга юности. Несколько лет до того Серов принимал в жизни Врубеля самое активное участие, решая, в частности, вопрос об оплате его пребывания в клинике доктора Адольфа Бари на Васильевском острове, где Врубель провел последние годы.
2 апреля Серов пишет жене в Москву о Врубеле: «Перенесли его в Академию в церковь. Отпевают сегодня, и завтра похороны. Его лицо в гробу напоминает прежнего молодого Врубеля — нет одутловатостей и пятен. Не знаю, жалеть или радоваться его смерти. Был на могиле С. С. ˂Боткина˃. Нравится мне это кладбище [Александро-Невской Лавры — Д. И.] — не озаботиться ли заблаговременно, так сказать. Но места дороговаты-с — 700 – 800 руб. для одного».
Серов и Матэ хлопотали об устройстве в Академии посмертной выставки М. Врубеля, однако эта выставка так и не состоялась. После этого Серов вернулся в Москву и вскоре уехал в Рим. 7/20 мая он пишет жене: «Вчера меня катали по Риму — недурен ночью Колизей. Сегодня еду в один дворец, где имеется и скот — быки. Разумеется, картина моя продолжает быть секретом».
По всей видимости, речь шла о «Похищении Европы», натуру для которой художник искал теперь и в Риме. Как вспоминал Николай Ульянов, он и художник Александр Савинов случайно встретили Серова в одном из римских музеев и дали ему совет посмотреть племенных быков в городе Орвиетто. Из Рима Серов, посетив Сиену и Геную, переехал в Париж, где работал над портретом Иды Рубинштейн, и вернулся в Финляндию в июле. На даче Серов продолжал работу над «Навзикаей» и «Похищением Европы» до конца августа.
В это время тяжелое впечатление произвела на Серова еще одна преждевременная смерть — коллеги по преподаванию в Московском училище художника Сергея Иванова. В сентябре 1910 г. Серов жил в Сестрорецке, где писал парный портрет адвоката Оскара Грузенберга и его жены, собирался вернуться в Ино, но не поехал ввиду плохой погоды и направился сразу в Москву. Впрочем, пребывание в Москве оказалось также недолгим, в октябре он уехал в Париж, а оттуда в Биарриц, работать над портретом Марии Цетлиной. Посетив между делом Мадрид, он пишет жене: «Да-да, также видел и бой быков вчера — неохота есть мясо. Мне кажется, Толстой должен стоять за них, как убедительное внушение к переходу в вегетарианство». Письмо это было написано за шесть дней до кончины Толстого, о которой Серов узнал уже в Биаррице. Трудно сказать почему, но Серов оказался одним из немногих известных русских художников того времени, не исполнивших ни одного портрета Льва Николаевича, хотя и написал портрет Софьи Андреевны.
В свое последнее лето 1911 г. Серов снова провел на даче не так много времени. В апреле он уехал в Париж, оттуда в Рим, где принимал участие в Международной художественной выставке, затем во Флоренцию и снова в Париж — работать над занавесом к «Шахерезаде» для дягилевского балета. Из Парижа с труппой Дягилева художник отправился в Лондон, откуда в июле добрался морем до финского Або (Турку), проехал, очевидно, через южную Финляндию, и оставался в Ино где-то до середины августа. Там он продолжал и многолетние труды над иллюстрациями к басням Крылова (не слишком, на наш взгляд, удачный его художественный проект).
Но античная тема не оставляет Серова. Заметим что тогда же, в 1910–1911 г., Серов работал над эскизами неосуществленной росписи на сюжеты из «Метаморфоз» Овидия в доме В. В. и Е. П. Носовых в Москве. Хотя, пожалуй, более римско-ренессансной натурфилософии в ту пору Серова увлекала восходящая к Древнему Востоку архаика. Недаром он сам говорил о древнеегипетском начале в связи с самой известной его работой последних лет, портретом Иды Рубинштейн. Летом 1911 г. Серова на даче посетил скульптор Илья Гинцбург.
«Небольшая крестьянская изба, — вспоминал Гинцбург, — удачно поместилась в сосновом лесу. Крошечные комнаты были уютны, в них расставлены резные скамьи и столы. По узкой лестнице Серов повел меня в верхний этаж в свою мастерскую. Это была небольшая светлая комната, в которой ничего не было такого, что напоминало бы мастерскую художника: ни мольбертов, ни картин не было видно, и я решил, что он тут не работает вовсе. Однако Серов нагнулся и достал картину. Подойдя с нею к окну, он показал ее мне. Долго любовался я этим чудесным художественным произведением. Мне хотелось еще что-нибудь посмотреть. “Больше нечего показывать — сказал Серов со свойственной ему застенчивостью и скромностью, — сам я не доволен еще другими начатыми работами”».
О судьбе этих работ мы можем узнать из письма Ильи Остроухова. 21 декабря (старого стиля) 1911 г., спустя месяц после скоропостижной смерти 46-летнего Серова, Остроухов пишет графу Дмитрию Ивановичу Толстому, директору Эрмитажа, управлявшему до того Русским музеем императора Александра III:
«…вчера из финляндского именья Серовых доставили несколько рисунков и неоконченных картин. Среди последних оказалась “Навзикая” красоты удивительной (очень законченный эскиз tempera), небольшой по размерам (раза в три меньше Вашего), напоминающий Ваш, но при последних лучах солнца (на час приблизительно позднее Вашего). ˂…˃
Среди же рисунков, очень немногочисленных и не первосортных (Серовской мерки, конечно), объявился прелестный набросок Рубинштейн, который я немедля включил в свою папку на место уступленного Вам».
В. В. Розанов в очерке о посмертной выставке Серова («Новое Время», 31 января и 2 февраля 1914 г.) писал:
«В левой зале привлек мое внимание миф: “Зевс и Европа” (“Зевс и Ио” Геродота): он несет на спине юную Ио, переплывая в Малую Азию через пролив моря. Видна только спина его, морда и высокие рога. Ио поджала ноги, чтобы не замочить в воде. Чудно представлено море: перед зрителем оно стоит горой, — вода от нижней каймы рамы занимает все полотно до верхней каймы рамы. Это дает впечатление массы воды, с трудом одолеваемой богом. ˂…˃.
Этого мифа дано несколько вариантов у Серова. На выставке они не „выигрышны“. Но раньше выставки я видел один из вариантов в квартире В. В. Матэ, нашего знаменитого гравера, и не мог оторваться. Мне кажется, все живописные изображения этого мифа (бесчисленные) суть “картинки”, суть игривое упражнение христиан-живописцев. У Серова же, в этой оступенелой, статуеобразной Ио, я увидел что-то “настоящее”. И мне кажется, в будущем нельзя представлять этого иначе, как сделал Серов. Он дал канон сюжету “Похищение Европы”».
Теперь на месте, где Валентин Серов писал «Похищение Европы», ничего нет, кроме песка, сосен и руин уже следующей, советской эпохи. Кажется, что в остатках этих советских пляжных сооружений неподалеку от бывших владений Серова тоже есть нечто крито-микенское. Море, во всяком случае, не изменилось, и стаи чаек по-прежнему сидят на отмелях.
Чайки на отмелях. Фото автора
Вечер в Лаутаранте. Фото автора
На побережье. Фото автора
В. Серов. Лошади на взморье, 1905; Купание лошади, 1905
Старое русло и залив. Фото автора
У русла Инонйоки. Фото автора
Пляж и сосны. Фото автора
В окрестностях дачи Серова. Фото автора
Литература
«Валентин Серов в воспоминаниях, дневниках и переписке современников». Составители И. С. Зильберштейн и В. А. Самков. Ленинград: Художник РСФСР, Т. I, 1971, Т. II, 1971
«Валентин Серов в переписке, документах и интервью». Составители И. С. Зильберштейн и В. А. Самков. Ленинград: Художник РСФСР, Т. I, 1985, Т. II, 1989
«Валентин Серов. Любимый сын, отец и друг. Воспоминания близких о жизни и творчестве выдающегося художника». АСТ, 2018
Г. И. Чугунов. «Валентин Серов в Петербурге». Ленинград: Лениздат, 1990.
Евгений Балашов. «Карельский перешеек. Земля неизведанная. Часть 2. Юго-западный сектор. Уусикиркко (Поляны)». Санкт-Петербург: Карелико, 2010.
Евгений Балашов. «Карельский перешеек. Земля неизведанная. Часть 3. Юго-западный сектор. Куолемаярви — Каннельярви (Красная Долина — Победа)». Санкт-Петербург: Карелико, 2009.
«Валентин Серов». Автор вступительной статьи и составитель альбома Д. В. Сарабьянов. Ленинград: Аврора, 1987.
Лев Бакст. «Серов и я в Греции». Берлин: Слово, 1923. Переиздание: Москва: Государственная Третьяковская галерея, 2016.
В заставке: «Похищение Европы» в поселке Смолячково. Фото автора
© Д. Д. Ивашинцов, 2023
© НП «Русская культура», 2023
