В Эрмитаже событие: к 350-летию со дня смерти Рембрандта открылась выставка отреставрированной картины из библейской истории под названием… а вот тут как раз загвоздка. Мнения искусствоведов о сюжете картины разошлись. В результате дискуссии остановились на сюжете «Падение Амана». Предполагается, что фаворита персидского царя Артаксеркса Рембрандт изобразил в момент, когда тот узнает о провале своего коварного плана погубить племя евреев и понимает: его не минует суровое наказание. (Согласно библейским текстам, его повесили). Сюжет этот отражен в библейской Книге Эсфири, главной героини противостояния Амана и её дяди Мардохея. На выставке представлена и гравюра Рембрандта «Торжество Мардохея». Но верна ли принятая трактовка новоявленной картины? Такое впечатление, что дискуссия не завершена, очень уж сомнительна окончательная версия. Попробуем разобраться.
На переднем плане изображена крупная фигура довольно еще молодого человека благородной наружности в царственных одеяниях – пурпурном плаще, тюрбане с пером, с характерным восточным поясом. Устроители выставки считают, что это потрясенный провалом своих злодейских замыслов Аман. Даже отвлекаясь от деталей, можно усомниться в том, что Рембрандту интересен прежде всего внутренний мир библейского злодея, а, главное, что он изображает его с явным сочувствием. Вот на гравюре он рисует его уничижительно стоящим на коленях перед Эсфирью, а затем даже и на виселице. Но не только сам сюжет, и детали свидетельствуют против принятой трактовки.
Кто же изображен на картине? С большой долей уверенности полагаю: не кто иной, как Ионафан, выходящий от своего отца царя Саула, задумавшего убийство Давида. Тюрбан центрального персонажа почти в точности совпадает с таковым же на известной эрмитажной картине Рембрандта «Давид и Ионафан» – прощание двух заключивших союз юношей, чья идеальная дружба стала легендой как в иудейской, так и в христианской традиции. Ионафан на той картине сходен и одеждой, и лицом с центральным персонажем дискуссионной картины. Скажу больше: спорный персонаж напоминает самого Рембрандта! Особенно похож мнимый Аман на самого Рембрандта на его «Автопортрете в восточном одеянии». Очевидно, и на вновь явленной картине Рембрандт, как это ему свойственно, ассоциирует себя с изображаемым героем; по поводу картины «Давид и Ионафан» уже давно сказано об этой идентификации, ведь там Ионафан – в сущности, сам художник.
На новоявленной картине центральная фигура ярко высвечена, перед нами герой, буквально осиянный светом. Никогда гений светотени не станет так писать злодея! Вот на известной картине Рембрандта 1660 года «Артаксеркс, Аман и Эсфирь» (ГМИИ имени Пушкина) Аман помещен художником в зловеще темный угол, он похож на мрачную тень. Ему противостоят Эсфирь и Артаксеркс, буквально залитые золотым светом – в соответствии с христианской традицией светоносности праведников. На картине ГМИИ у Амана густая черная борода, в то время как на нашей изображен еще вполне молодой мужчина. Согласно Иосифу Флавию, Аман носил официальный титул «второго отца» Артаксеркса (см. «Иудейские древности»); а вот на предполагаемом «Падении Амана» царь вдвое старше центрального персонажа.
Одежда главного героя на новоявленной картине также говорит в пользу Ионафана. Красный плащ Ионафана (сирийский пурпур, согласно Иосифу Флавию) повторяется у многих художников, в частности, в картине «Давид и Ионафан» Чима да Конельяно. В эрмитажных комментариях говорится, что напряженный, горячий красный цвет накидки «созвучен испепеляющим душу злодея эмоциям». Но ничего злодейского в облике потрясенного человека не читается. Страсть – да, но насыщенный красный цвет здесь соотносится скорее со светоносностью героя, а свет и злодейство – две вещи несовместные…
Итак, центральный персонаж удаляется от пожилого бородатого человека в глубоком душевном потрясении: глаза опущены, рука прижата к груди. Тот, от кого он уходит, также в явном смятении. Кто этот бородатый человек с расширенными гневными глазами? Логично заключить: это отец Ионафана царь Саул (а никак не Артаксеркс, повелитель, герой-любовник, преданный Эсфири и благодаря ей отвергнувший козни Амана). Но что произошло? Чем потрясен герой Рембрандта? Библия повествует (и сюжет еще подробнее рассказан в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия) о том, что Саул, подозревая Давида в желании захватить его трон, замыслил убийство Давида. Я убеждена: вот этот именно момент – Ионафан узнает о решении Саула убить Давида – и запечатлён на представленной картине. Гневные, расширенные глаза Саула, помещенного художником на темном заднем плане, говорят о его душевном недуге (он и прежде, как мы знаем, страдал депрессиями и подозрительностью, от которых его спасала игра на арфе и пение Давида). Ионафан потрясен решением отца убить его друга; нет, не за себя он страдает – за друга! Он даже невольно кладет руку на пояс, словно ища оружия, чтобы немедленно защитить юношу от нанятых убийц. Он делает шаг к свету – его фигура, в отличие от темной, мрачной фигуры задумавшего убийство Саула, ярко освещена и пылает пожаром пурпурных одеяний. Он спешит предупредить друга об опасности. Ионафан, как известно, настоятельно посоветовал Давиду немедленно скрыться и тем спас его жизнь. Их дружба стала легендой, достойной кисти великого мастера.
Старца внизу картины слева можно счесть священнослужителем, может быть, пророком, который горько сожалеет о неправедности царя Саула. Наконец, красноречивая, можно сказать, решающая и, кажется, всё разъясняющая деталь: прижатая к груди рука Ионафана. Любовь к Давиду в его сердце! Тут вспомним строку Есенина: «Милый мой, ты у меня в груди!»…
Однако заявляется – и крупно набирается заглавие картины – «Падение Амана». Но разве этот благородный человек в центре картины похож на Амана? Царь, задвинутый художником в мрачную тень, похож на спасшего евреев Артаксеркса? О ком плачет еврейский старец в углу? Откуда у юноши в пурпурном плаще при всей его печали, тем не менее, читаются зримые признаки силы воли? И главное – откуда явное сочувствие художника своему герою? Неужели Рембрандт, гений, написавший «Возвращение блудного сына», мог сочувствовать библейскому злодею? Ведь Аман задумал было уничтожить целый народ, ни в чем неповинный! Кстати, вспомним говорящие о любви и прощении руки Отца – он тоже в пурпуре! – на картине Рембрандта о возвращении сына. Руки у гениального художника всегда говорят так много… И вот еще, быть может, самый важный довод в пользу моей версии: не стал бы великий художник посвящать картину человеку в его вящей заботе о себе самом – нет, его влекут прежде всего сюжеты героические, интересуют моменты самопожертвования. Смысл картины – готовность пожертвовать ради друга самой своей жизнью. Это та же любимая Рембрандтом тема – Давид и Ионафан.
***
Почти одновременно в Итальянском кабинете Зимнего дворца открылась выставка одной картины, которая также характеризуется устроителями как таинственная. Это картина Витторе Карпаччо «Две венецианские дамы» – одно из самых знаменитых живописных произведений в собрании музея Коррера (Фонд Городских музеев Венеции).
Витторе Карпаччо. «Две венецианские дамы». Около 1510. Музей Коррер, Венеция
Две прекрасные дамы – сестры разного возраста либо мать и дочь – сидят со скучающим видом на веранде. Их мужья проводят время на охоте, как поясняется в аннотации. Повсюду расставлены художником символы супружеской верности и непорочности: устроителями выставки отмечены непременная лилия, голуби, попугай (он выговаривает: аве). Добавим, что популярный евангельский символ верности – собака. Собак на картине две, обе на переднем плане. Маленькая белая собачка у ног матери или старшей сестры смотрит прямо на нас своими пронзительными глазками. А вот большая черная собака, прикусившая трость хозяйки, когтистой лапой попирает смятое письмо! Вот о нем-то – полагаю, решающей детали сюжета, – в пространной аннотации не упоминается вовсе. А ведь это, уверена, не что иное, как смятое письмо от домогателя прекрасной дамы! Ловеласы спешат воспользовался отсутствием мужей в надежде на благосклонность дам. Мальчик в ливрее в глубине картины держит в руке и собирается вручить еще одно письмо. Вот об этом письме в аннотации как раз говорится: оно будто бы от мужей, которых ожидают дамы. Думаю, это вряд ли: дамы на этого ливрейного мальчика с якобы желанной весточкой – ноль внимания! Очевидно, и эту записку постигнет та же участь, что предыдущую: под ногами верного пса. Среди изобилия деталей отметим еще белоснежный платок в руках юной дамы, напоминающий (мне, во всяком случае) о непорочном платке Дездемоны…
Картина безошибочно трактуется в аннотации как сюжет о супружеской верности, но без пояснений, отчего так выразительно скучают дамы. Сделаем уточнение: изображены прекрасные добродетельные венецианки, хранящие верность в отсутствие мужей, скучающие по своим любимым и единственным.
8–9 октября 2019, Петербург
© О. Щербинина, 2019
© НП «Русская культура», 2019
