1) Категория, фиксирующая бытовое мироотношение человека и человечества, не отягощенное в соответствующих им типах высказывания амбивалентным вмешательством разума и рассудка; 2) состояние возрастного несовершеннолетия оценочного мира; 3) эстетическое качество образа в искусстве в формах «простого», в имитациях архаической или детской символики (дадаизм, примитивизм; ср. близкие к ним представления японцев о «хрупком», «малом», «нежном» и «милом»). В первых двух значениях Н. для архаического сознания еще не выделена в объект самонаблюдения: в ней запечатлен и пережит переход от глупости к робкому удивлению; Н. противостоит в этом плане серьезности (которая, в свою очередь, отмечает переход от удивления к самопознанию). Как антропологический и психологический коррелят «мифологичного», «человек наивный» пребывает в мире блаженного незнания, в нем нет места греху, лжи, времени, истории и смерти, воли и дерзанию; власть и насилие сублимированы для него в неотмирное семантическое пространство «судьбы». В наивном состоянии своего мира человек «не ведает, что творит», его поступки свободны от оценочных предпочтений и невинны в том пред-трагическом смысле вне-ответственности, в котором он же окажется сплошь виновным, переступив порог Рая и оказавшись лицом к лицу с миром тлена, истории, лжи, войны, соучастного страха и стыда, экзистентной тревоги и личной ответственности за другого.
Н. есть доверие миру и форма бессознательного бесстрашия. Для наивности мир есть добрая тайна и даже испуг перед ней – испуг удивления, узнавания и благодарного приятия. Главный дар мира человеку наивному – нечаянность локального и благодатного познавания, «вдруг» бытия. Н. не знает этики, но как форма нравственно чистого и бескорыстного удивления перед вечной новизной осуществляет в человеке свою гносеологическую и моральную выгоду на фоне всяческой «взрослой» серьезности (которую можно трактовать как позу рефлективного сознания в мире угрозы, кривды и разочарования в повседневном опыте). Главное структурное качество наивности – не «простота», а целость (нерасчлененное пассивно-статическое приятие готовой информации о мире, в отличие от целостности, которая характеризуется динамикой и диалектической активностью). Н. есть род первично-интуитивного «схватывания» недифференцированной массы сведений, они не обобщаются, а тематически коллекционируются (наив предметной памяти лежит в основе собирательства и наследуемой частной собственности).
Множество интуитивистских теорий «непосредственного познания» (гностики, мистики, масоны, шеллингианцы, славянофилы, почвенники, бергсонианцы) строится на антисциентистском недоверии к возможностям рассудочной серьезности мироотношения. Иногда (немецкие романтики, экзистенциалистская традиция) эта позиция выражает себя в иронии как форме зависти и даже тоски по утраченной наивности (= невинности) мировосприятия. Так, антитеза ‘наивность / серьезность’ в контексте споров о вере и разуме оказывается центральной для аргументов «языческой» гносеологии (неоплатонизм, «живознание» от А. Хомякова и Киреевских до С. Франка; христианский символизм П. Флоренского; философия Сердца Паскаля, П. Юркевича, Е. Трубецкого и Б. Вышеславцева). На этом пути развилась и традиция юродства мысли – «ученое незнание» (Сократ, Франциск из Ассизи, Кузанец, Г. Сковорода, Н. Федоров, С. Франк); ср. апофатический метод в теологии, христианский мотив вечной правды ребенка в мире взрослой кривды (Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Платонов). Этим убеждениям отвечали социальные формы наивного поведения (юродство, францисканство; разного рода «уходы»: «в природу», «в народ», «на войну», «к цыганам» и т. п.).
Гипертрофия неотмирной наивности росла тем стремительнее, чем более изощренным оказывался социальный символизм поведения за церковной Оградой, так что православие приходит даже к эстетизации наивности: особую ценность снискала возможность постижения истины в состояниях умудренного «невежества» и внерефлективного церковного купножития; см. так наз. «художество художеств» святых подвижников, подлинных детей Божьих. Н. трактуется как чистота сердца и свобода от лукавого. Н. в этом контексте оказывается бытовым (келейным или сдержанно-мирским) эквивалентом «софийного», «ангельского», «детского» и «женственного». Этот ряд вошел в мировоззренческие вертикали русской софиологии, а в плане стилистической атрибутики богородичных икон примирил настроение «умиления» и трагически взрослую серьезность взгляда Младенца. Эпизодические замечания русских мыслителей о наивности связаны, в основном, с философемой души (см. итоговую формулу М. Бахтина: душа есть «наивность в духе»).
Н. как человеческий фактор и возрастная доминанта не имеет внутреннего углубления: лишенная средств защиты и компенсации, она сама по себе является нерушимым щитом девственной первоприроды неопосредованного понятием сознания. Н. стала качеством и средством убеждения в утопиях. Культура как труд рефлексии и зодчества смыслов по определению не может быть наивной, но существует культура наивности, отраженная искусством в его кризисном состоянии; в последнем случае мы имеем дело или с жанровой мимикрией наива (городской фольклор, литературная сказка, мультипликация, реклама, женские формы арго), либо с идеологической игрой в формах ментальной агрессии, направленной на обыденное сознание (риторическая Н. призыва, лозунга, плаката, имитации обрядности, политический шаманизм и бытовая магия). Патология культуры демонстрирует негативную обратимость наива в мире необратимой ответственности (наивное отчаяние «тяжелого» рока, наивная жестокость порно, инфантильный языковой эпатаж постмодерна). Обратимая Н. выражается в исторической амнезии общества («старомодное» отождествляется с «наивным» и дезавуируется).
Н., фиксируемая в типах поведения героев художественной литературы, насыщается как общечеловеческими (Дон Кихот, кн. Мышкин), так и национальными («тургеневские девушки», институтки-смолянки, бестужевки; чудаки Диккенса и «чудики» В. Шукшина) этическими ценностями. Бытовая педагогика Англии XVIII–XIX вв. возводит Н. в ранг женской добродетели, а дальневосточная эстетика миниатюрных предметов искусства возвращает нас к катартическому переживанию наивности как исконно-«хтонической», чистой правды, противостоящей всем формам мирового знакового лицедейства. Отражение наивного видения у Т. де Лотрека, П. Филонова, М. Шагала, Н. Пиросманишвили, Е. Честнякова хранит и завещанный Достоевским опыт демонических спекуляций на наиве (см. анализ альтруизма как наивного эгоизма или сюжетную мотивировку поступков Раскольникова и Подростка с позиций наивно-утопических филантропических намерений в трудах достоеведов). Персонология в ХХ в. отыскала в наивности и детскости необходимое условие становления трагического внутреннего опыта: «Детскость – это состояние, в которое мы помещаем существо наивное <…>, которое выводим, даже не особенно желая этого, к тому месту, где располагается наше собственное бытие» (Батай Ж. Внутренний опыт. СПб., 1997. С. 82).
Тексты
Достоевский Ф. М. Идиот, 1868; Подросток, 1875; Николай Кузанский. Простец об уме; Платонов А. П. Фро, 1927; Сокровенный человек, 1928; Происхождение мастера, 1929; Сартр Ж. П. Слова, 1963–1964. М., 1966; Сологуб Ф. К. Наивные встречи, 1910; Толстой Л. Н. Власть тьмы, 1887; Хозяин и работник, 1895; Кому у кого учиться писать, крестьянским ребятам у нас или нам у крестьянских ребят (1862); Уортон Э. Век наивности. Роман. 1920; Федоров Н. Ф. Записка от неученых к ученым, кон. 1870-х.; Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: в 2 т. М., 1983. Т. 1. С. 291–292, 307–308.
Исследования
Библер В. С. Образ простеца и идея личности в культуре Средних веков // Человек и культура. М., 1993. С. 81–124; Елачич Е. А. О глупости и борьбе с ней. Опыт биолого-психологического понимания вопроса о глупости. СПб., 1914; Вулф Криста. О смысле и бессмыслице наивности, 1973 // Криста Вулф. От первого лица. М., 1990. С. 78–86; Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. М., 1983; Кон И. С. Психология ранней юности. М., 1989; Кривонос В. Ш. Инфантилизм и инфантильный герой в «Петербургских повестях» Н. В. Гоголя // Russian Studies. СПб., 1996. Т. II. № 3. С. 111–130; Лурия А. Р. Маленькая книжка о большой памяти (Ум мнемониста). М., 1968; Местергази Е. Г. Наивное письмо // Литературный словарь. М., 2007. С. 132–135; Пиаже Ж. Избранные психологические произведения. М., 1967; Полани М. Личностное знание. М., 1985; Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). М., 1974; Принцип развития в психологии. М., 1978; Руднев В. П. «Злые дети» и мотив «инфантильного поведения» в романе «Бесы» // Проблема автора в художественной литературе. Ижевск, 1990. С. 105–111; Рылеева Л. Н. 1) О наивном. СПб., 2005; 2) Наивное видение как мир впервые // Вопросы философии, 2007. № 9; Токарский А. А. О глупости // Вопросы философии и психологии, 1896. Кн. 5 (35). С. 679–698; Ходасевич В. Ф. Глуповатость поэзии, 1927 // В. Ходасевич. Колеблемый треножник. Избранное. М., 1971. С. 191–196.
© Константин Исупов, 2019
© НП «Русская культура», 2019
