В Женевском университете на русском отделении филологического факультета состоялась защита докторской диссертации «Изображения рая: поэтика созерцания Леонида Аронзона». В роли соискателя выступил российский литературовед, литературный критик и поэт, исследователь русского авангарда Пётр Алексеевич Казарновский. Монография Казарновского – первая научная работа о ленинградском-петербургском поэте Леониде Львовиче Аронзоне (1939–1970). Работа над диссертацией заняла 8 лет. То, что защита всё же состоялась именно в такое тяжёлое для русской культуры время, свидетельствует о доброй воле, созидательной силе культуры, которая неизменно наполняется энергией самых талантливых и светлых людей. Научное обоснование поэтического гения Аронзона откроет это несправедливо умалчиваемое имя для миллионов читателей как в России, так и за её пределами. Редакция портала сердечно поздравляет Петра Алексеевича с этим событием в его жизни. Ниже мы приводим небольшой отрывок из его речи на защите диссертации.
– Творчество Леонида Аронзона, несмотря на сравнительно небольшой объём его наследия, стало важной составляющей ленинградской, шире – российской, неподцензурной литературы двух последних десятилетий существования СССР. Поэт прожил недолгую жизнь и погиб, когда ему исполнился 31 год, однако успел создать цельный поэтический мир, в котором формальные аспекты органично уживаются с мистическим визионерством. Аронзон довольно рано начал осваивать поэтику, с помощью которой сумел выявить черты исключительно оригинального индивидуального мира. Особенность этого поэтического универсума заключается в том, что он очень мало имеет общего с миром «объективной реальности»: Аронзон рано отдал предпочтение миру внутреннему по сравнению с миром внешним, что во многом определило, как ограниченную тематику его творчества, так и лексическую сдержанность, и склонность к малым поэтическим формам. Сам по себе лирический эскапизм не является чем-то исключительным, однако в случае Аронзона интересно, как именно он определяет границы своего внутреннего мира и возможности его охвата словом: в зрелый период творчества он определил «материал» – то есть тему, направление – своей «литературы» как «изображение рая». Поэзия Аронзона, уводя от действительности, вела в место (или состояние) чистого созерцания, недоступное для насущных тревог современности. Этим поэт открыл путь постижения красоты и истинности своего мира, отчего его короткая жизнь и сравнительно небольшое творческое наследие, особенно в силу концентрированности последнего, стали притягательны для создания мифа «второй» культуры советского Ленинграда. Привлекательным оказалось и то, что Аронзон говорит о рае, о внутреннем мире, который называет «миром души», «пространством души». И в своей работе я попытался показать, как поэт «изображает рай», описать этот уникальный поэтический мир в его единстве. <…>
И дом Аронзона в реальности, и мир Аронзона в его поэзии – это некий замкнутый, изолированный мир. Он как будто не отличается от того мира, что снаружи; поэт, говоря о нем, характеризует его так: «Мой мир такой же, что и ваш… но только мир души». Этот мир, несмотря на свою замкнутость, закрытость, даже ограниченность, в то же время и бесконечен, безграничен. Ведь это рай. И в этом следует видеть один из ключевых и противоречивых образов Аронзона – сочетание ограниченности и безграничности. <…>
Рай Аронзона, о котором немало высказывались его младшие современники уже в 1970-е–80-е годы, – это не вымысел и не результат неосознанных или неотрефлектированных видений. Рай Аронзона – парадоксальное пространство без определенных ориентиров, в котором лирический герой (в моей работе в силу своих специфических черт определяемый как «автоперсонаж») существует вне социальной действительности и сосредоточен на самом себе и самых близких друзьях, часто выступающих персонажами-двойниками героя. Рай Аронзона – засмертный, инобытийный мир, где наиболее адекватная форма высказывания – молчание. Аронзон находит такой модус поэтического говорения, которым оказывается мотивировано пустое пространство, сама пустота, не предполагающая ни рационального дискурса, ни линейного времени. В этом поэтическом континууме многие онтологические категории, обнаруживаемые поэтом, предполагают присутствие своих противоположностей: так, существование отсылает к несуществованию, жизнь – к смерти, явь – ко сну, причем эти процессы характеризуются взаимной обратимостью, пустота – к полноте, молчание – к слову.
И вместе с тем рай – это «пространство души», уже оторвавшейся от телесности в привычном смысле этого слова: телесность у Аронзона – одухотворена, божественна. Способность видеть райское пространство, сказать о пребывании в нем – в «мире души» – оказывается связанной не только с проблемой времени, но и со сложностью самоидентификации: автоперсонаж Аронзона мыслится пережившим смерть, и обретшим свое «я» в окружающем его пейзаже или – парадоксально – автопортрете. Обступающая героя зримость только и может подтвердить его присутствие в ней, точно так же как только ему предоставлено увидеть раскрывшийся перед его мысленным взором мир. <…>
Видящим у Аронзона выступает герой, которого я определяю как автоперсонажа: автоперсонаж здесь – своеобразный орган внутреннего зрения поэта, благодаря которому он имеет возможность высказать потрясение от открывающейся ему красоты, объективируя его в слове. Можно сказать, что статичная точка зрения, точка созерцания – одна из ипостасей автоперсонажа Аронзона, и очень важная ипостась, потому визуальности я уделил много внимания. «Смотрит» автоперсонаж, а говорит поэт, берущий на себя функцию актора, глашатая, толмача, «переводчика». Потому это нисколько не экфрасис, так как описывается не фотография и не живопись; даже в стихотворении «Гобелен» возникает не замерший сюжет. Здесь используется особая, специфическая знаковость, которая делает возможным функционирование образности в литературе, когда личность автора и образы его поэзии максимально совмещены. Но в стихах мы имеем дело именно с персонажем, и Аронзону как визионеру важно сохранить как эту связь-совмещение, так и подвижную дистанцию. Благодаря этой дистанции мы можем говорить о традиционном лирическом герое или автоперсонаже – всё зависит от той перспективы, которая у нас есть на текст. То есть в одной ситуации нам эта связь автора и персонажа важна, когда мы говорим о каких-то конкретных вещах, о каком-то конкретном плане этого стихотворения, а в другом случае это может быть несущественно, тогда это просто лирический герой. Сильно упрощая, можно сказать, что лирический герой отвечает за сферу эмоционального, тогда как автоперсонаж – за сферу видимого, визуального, и даже в рамках одного стихотворения могут оказаться обе эти ипостаси: «Я смотрю, но прекрасного нет», – говорит автоперсонаж; «Только тихо и радостно рядом», – говорит лирический герой; и всё это из одного стихотворения.
Диссертант и члены диссертационного совета (слева направо): Татьяна Смолярова (заведующая кафедрой славистики Женевского университета), Жозефина фон Цетцевитц (Англия), Йенс Херльт (Фрибур, Швейцария), Корин Амашер (Женевский университет), Пётр Казарновский (Санкт-Петербург), Жан-Филипп Жаккар (научный руководитель диссертации, Женева), Корнелия Ичин (Сербия), Илья Кукуй (Германия)
«Рай Аронзона» | Швейцария: новости на русском языке (nashagazeta.ch)
© НП «Русcкая культура», 2024
