Сергей Валерьевич Тырышкин – член Союза журналистов России, член Союза театральных деятелей (ВТО) РФ, член творческого союза художников России с 1991 года. Родился в 1960 году в Калининраде, в семье художника. Окончил школу-студию МХАТ СССР (ВУЗ) им. В. И. Немировича-Данченко в 1990 году. Круг научных интересов: история, театральное искусство. Автор публикаций, фотожурналист, художник театра.
«Память о том, что мы увидели в Бухенвальде,
будет неизменно преследовать нас в течение многих лет».
Из британского парламентского доклада о Бухенвальде
Томаса Эдварда Нил Дриберга[1]
Предупреждение о содержании:
содержит графические описания ужасов Холокоста
– Немецкие охранники точно знали, сколько пленных можно набить в один вагон. Они отсчитывали нужное количество человек и загоняли их в вагон. Задние напирали на передних. Дверь вагона запиралась снаружи. Поезд трогался, все стояли, прижавшись вплотную друг к другу. А сколько дней предстояло ехать, было не известно. Все начинали искать способ, как бы присесть на пол. Это можно было сделать, если садиться, расставив в стороны колени согнутых ног. А между ног должен вплотную садиться таким же образом следующий человек. Вскоре сели все.
«Первой жертвой войны всегда становится правда» – эту фразу произнёс Хайрам Уоррен Джонсон[2] сто лет назад. Казалось бы, трагическая судьба советских военнопленных должна была стать достойной внимания хотя бы по окончании войны, но тогда этого не случилось. Лишь спустя 50 лет после Победы – в это трудно даже поверить – в целях восстановления (!) исторической правды Министерство обороны выдало бывшим советским военнопленным удостоверения участника Великой Отечественной войны, тем самым приравняв их к ветеранам[3]. Что мешало все эти годы сформировать в обществе взвешенное представление о судьбе тех, кто попал в плен? Все эти годы плен оставался мировоззренческой трагедией, болезненной и даже запретной темой для общественного самосознания.
Крупнейший историк ФРГ профессор Ганс Моммзен[4] писал: «Судьба советских военнопленных, находившихся во власти немцев, является одной из самых тёмных глав истории Второй мировой войны»[5]. Печально, что до сих пор наше общество мало этим интересуется, предпочитая довольствоваться мифами и стереотипами. Согласно советскому довоенному законодательству, военнопленные, попавшие в плен по независящим от них обстоятельствам, в условиях, вызванных боевой обстановкой, уголовному преследованию не подлежали[6]. Плен – это не самовольная отлучка из воинской части. Однако в результате стратегических и тактических ошибок командования целые дивизии и даже армии попадали в плен и в глазах общества становились предателями Родины. Нацистский плен – это настоящий геноцид, связанный с концепцией расового превосходства. В этом геноциде больше других пострадали именно советские военнопленные, – они, в отличие от граждан других стран, направлялись на самые тяжёлые работы. И очевидность такого геноцида, при пристальном изучении частных жизней пленных, – неоспорима. Как писал Залман Градовский, «пусть мир увидит по крайней мере хоть каплю, хоть крупицу того трагического мира, в котором мы жили»[7]!
Это призывает меня вернуть память о бывших узниках концлагерей, поместив портрет бывшего узника германских концлагерей Александра Афанасьева в мемориальную галерею участников Второй мировой войны. Пехотинец Александр Афанасьев попал в немецкий плен 27 сентября 1941 года у Днепропетровска и провёл в нацистских концлагерях три с половиной года, а точнее 1296 дней и ночей своей жизни, выжил и сохранил в своих воспоминаниях страшные детали плена.
***
Афанасьев Александр Фёдорович родился 8 ноября 1922 года в Калининской области – в деревне Теребени Бежецкого уезда. Семья его состояла из 6 человек. Родители: отец Фёдор Афанасьевич Афанасьев, 1893 г. р., мать Мария Васильевна, урождённая Кутузова, брат Анатолий, сёстры: Антонина 1918 г. р. и Зинаида 1920 г. р. Отец Александра Фёдор Афанасьевич в 1933 году был арестован и сослан в Сибирь, где и погиб. Четверых детей вырастила мать, Мария Васильевна. До войны, в 1940 году Александр окончил 10 классов Бежецкой средней школы и был призван Бежецким РВК в 96-й отдельный дорожно-строительный батальон (в просторечье – стройбат), находившийся тогда в городе Стрый Львовской области, Украинская ССР. В 1939 году советская граница передвинулась на запад (в результате польского похода Красной армии) и Советский Союз строил «Линию Молотова»[8] – сплошную оборонительную линию вдоль новых своих границ. Этим в инженерно-строительном отношении занимался 96-й стройбат, в котором служил рядовой Александр Афанасьев.
Война и плен
Франц Гальдер[9] пишет в своём дневнике: «Из доклада югославского генштаба… Россия имеет новый оперативный план… центр тяжести будет лежать на советско-венгерско-словацкой границе…». Началась война, и уже через 10 суток, 1 июля 1941 года, город Стрый был оккупирован фашистскими войсками. Немецкие соединения «группы Юг» стремительно продвигаясь по Украине с целью захвата днепропетровского и криворожского промышленных районов. Наша армия отступала на восток. В ходе отступления Александр Афанасьев 1 августа 1941 г. поступает в 273-ю стрелковую дивизию, собранную из разрозненных отступающих частей. Дивизия, полностью не закончив формирование и боевое сколачивание подразделений, спешно выдвигается в район Днепропетровска с задачей занять указанный рубеж. 19 августа части дивизии форсируют реку Днепр с задачей занять восточный берег.
Действуя на южном крыле советско-германского фронта, группа германских армий «Юг» 27 сентября 1941 г. начинает наступление 13-ой танковой дивизией Дюверта во взаимодействии с итальянскими дивизиями «Пасубио» и «Турино», в составе 11-й полевой армии. Войска вермахта форсируют реку Орель у Царичанки и идут на соединение с 198-й пехотной дивизией, 60-й мотодивизией вермахта и дивизией СС «Викинг». В результате этого манёвра 273-я стрелковая дивизия 27 сентября была окружена. В течение 3 дней взято в плен 10 тысяч человек. Последствия были катастрофическими. Среди плененных в зоне действия группы армий «Юг»[10] оказался и красноармеец Афанасьев. От линии фронта до сборного лагеря ослабевшие от боев и недостаточного питания военнопленные без пищи и воды шли к месту назначения.
– Через два дня мы были уже в так называемом Центральном лагере для пленных, в который была переоборудована бывшая тюрьма для заключенных города Днепропетровска, – рассказывает Александр Фёдорович.
Предательство. Неудавшийся групповой побег
– Пожалуй, лучше начать рассказ с провала первого побега из лагеря Гайсин в Винницкой области – Stalag 329/Z[11]. От «старожилов» лагеря я узнал, что они, выкладывая стены гаража, примыкающего к нашему бараку, сделали в одном месте кладку без цементного раствора. Вот тут и засела во мне мысль о побеге. Кирпичи можно легко разобрать со стороны нашего барака. Через проем в стене перебраться ночью в гараж и забраться в машину. А далее протаранить ворота лагеря. О дне побега вопрос не был решен. Ждали моих решений, как инициатора. О побеге узнали все пленные и готовы были бежать целым бараком. Весть о побеге дошла до нашего водителя раньше, чем я успел с ним поговорить. Он заявил вечером в бараке: «Побега вашего не будет! Свет в бараке не выключать! Я буду стучать в дверь часовому». Утром из барака меня на работу не выпустили и через день отправили в Stalag 329 Винница[12], где я просидел в одиночной камере месяц.
Случай с власовцами
– Отобрали из лагеря 16 молодых ребят, куда записали и меня. Согласились пойти к власовцам 15 человек из боязни, что при отказе их могут послать в другой лагерь на голодную смерть (такие слухи были). Когда меня вызвали к представителю «Русской освободительной армии», на его вопрос, согласен ли я принять участие в спасении России, я ответил: «Я лучше останусь в лагере». «Ну, это Ваше право» – спокойно ответил тот. На том мы и расстались. Через месяц собрали команду для отправки в Германию, в числе других «неблагонадежных» оказался и я.
На пути в Германию
– Был сформирован эшелон из товарных вагонов, битком набитых русскими пленными. Когда сели все и поезд тронулся, я стал свидетелем такой сцены: один совсем молодой парнишка оказался без места, и его стали все толкать, потому что он наступал другим на ноги, а то и падал от толчков прямо на головы. Его отшвыривали в другую сторону от себя, и он падал на соседей. Его забили насмерть, умышленно, чтобы освободилось его место. На остановке охранники открыли дверь и приняли мертвое тело.
«Лагерь русских»
– Привезли нас через неделю в один из крупнейших лагерей для советских военнопленных в Третьем рейхе – центральный лагерь (Stalag-326 VI-K) Зенне в местности Форелькруг-Зенне[13]. Его чаще называли «лагерь русских». Лагерь имел значение центрального распределительного лагеря, в который свозили военнопленных с восточных районов. Здесь происходила разбивка пленных по командам и отправка из лагеря на предприятия Рурского бассейна. Пленных выгрузили на железнодорожной станции Хёвельхоф (примерно в 7 км от лагеря), откуда пешком отправились к лагерю. Пешие колонны были длиной примерно 400 м, через каждые 50 м шли охранники. По дороге пленные ели листья с деревьев… за это охрана их била. Сзади колонн ехала телега, которая подбирала тех, кто не мог идти дальше. Stalag-326 VI-K располагался, как и было предусмотрено для «русских лагерей», на границе военного полигона Зенне вблизи имперского автобана № 68, проходящего из Билефельда в Падерборн, возле маленькой деревушки Эзельгайде (нем. Eselheide).
В побеге
– Сам лагерь в городе Хаген[14] был небольшой – человек на 50. Питание – порция хлеба, раз в сутки, но в хлебе опилок и других добавок чувствовалось немало. Именно в этом лагере появилась у меня надежда на возможность побега из лагеря. Несмотря на громадную удаленность нашего лагеря от линии фронта (а это была вторая половина 1943-го года), надежда на побег сидела в мозгу и не давала покоя. Я постоянно всматривался через окна барака, где в 200–300-х метрах проходили товарные поезда. В первую очередь надо запастись хлебом на 2–3 дня. А такая возможность была: мы обменивали на хлеб у наших охранников кольца и брошки, которые сами делали из нержавеющей стали. Благо отходов и обрезков этой стали на сталелитейном заводе, где я работал погрузчиком мотков проволоки, было предостаточно. Была брешь в стене, отделявшей завод от города. Был и товарищ, согласившийся со мной бежать. Звали его Степан. Время побега мы наметили как раз на конец рабочего дня, когда все пленные покидали свои рабочие места и после гудка шли строиться на площадку. Возможность исчезнуть из-под надзора на некоторое время была – это в конце рабочего дня, когда мы переходили от присматривающих за нами немецких рабочих к полицейским, конвоировавшим нас по пути в лагерь. Путь по городу был нам знаком. Мы перелезли через брешь в заборе завода. Я сказал Степану с бравадой, подбадривая тем самым и себя: «Все, Степан. Рубикон перейден. Мы в побеге». Наш путь лежал по дороге, которой мы шли от железнодорожной станции к лагерю. Уже стемнело, и улицы были безлюдны. Помню, на душе было какое-то чувство, чуть ли не веселости: теперь уже изменить ничего нельзя, будь что будет! Когда мы подходили совсем близко к лагерю, то на мосту через железнодорожные пути внезапно встретились с двумя полицейскими. Они шли по другой стороне моста нам навстречу и, увидев нас, сразу узнали Степана, одетого в форму пленного. Один из них крикнул: «Штефан, ком!». Первый из них подошел ко мне. Тут я и выпалил свою заготовленную фразу на немецком языке: «Что вам нужно от меня?». После такой угрожающей фразы, да еще при моем необычном виде в шляпе и очках он с удивлением отшатнулся от меня. Я воспользовался его замешательством и с криком «Степан, бежим!» пустился бежать по мосту в надежде, что может быть удастся на станции вскочить на какой-нибудь проходящий поезд. Я убежал – Степан остался.
«До свидания, Хаген!»
– Два раза я влезал в вагон поезда, идущего на восток, но заблаговременно успевал соскочить, когда вагон останавливался и начинал двигаться назад уже по другой линии рельсов. Наконец подошел состав из товарных вагонов с высокими бортами, без крыши. Залезаю по углу вагона наверх – вагон пустой. Состав трогается и, слава Богу, движется на восток. «До свиданья, Хаген!». Неужели повезло, наконец? Да, поезд отъехал от Хагена, но недалеко. Скоро опять замелькали надо мной огни ламп, и вдруг сильный свет ударил мне в лицо. «Прожектор!» – догадался я. Вагон медленно двигается, луч прожектора следует за мной. Вот я и попался! – пронзила мысль. Я готов выскочить, но рядом слышны голоса – там люди. Буквально через несколько секунд, как будто меня тут и ждали, точно в угол моего вагона залезает полицейский. Он совершенно спокойно делает мне знак рукой и говорит только одно слово: «Ком!». Теперь будущее зависит не от меня. Где уж мне одному бороться против всей Германии с ее отлаженной системой поимки беглецов! Полицейские передали меня начальнику караула лагеря. В лагере была своя «тюрьма». Туда меня и поместили на 3 недели строгого режима, то есть на хлеб и воду. За этот побег я был переведён из лагеря Хаген на 5 месяцев в городскую тюрьму города Дрездена, а затем в сентябре 1944 года в концлагерь Бухенвальд.
Железные буквы: «Jedem das Seine»
– Вызвали меня из камеры городской тюрьмы Дрездена, где я просидел 5 месяцев, и без всяких допросов направили в концлагерь Бухенвальд[15]. Как я ни силюсь напрягать свою память, никак не могу вспомнить, как меня туда везли. Помню только фигурные ворота при входе и наверху железные буквы: «Jedem das Seine». Тогда я понял это дословно, как «Каждому свое», но в словаре потом обнаружил, что это пословица, и смысл ее означает: «Каждому по заслугам», а это уже другой смысловой оттенок. Не помню и точную дату нашего прибытия в Бухенвальд (да я и число-то тогда мог не знать и даже не интересовался этим – не до того было). Мое прибытие в Бухенвальд совпало с событием: в этот период был застрелен выстрелом в затылок на подходе к крематорию Эрнст Тельман. Это я узнал потом от одного бывшего русского военнопленного, тоже узника Бухенвальда, который работал тогда где-то поблизости от крематория. Эрнст Тельман был убит 18-го августа 1944 года. В Бухенвальде я пробыл не более двух-трех недель и был направлен в сентябре в составе «рабочей команды» в другой лагерь – в Эльрих.
Лагерь Эльрих
Историк, профессор Бирбек-колледжа Лондонского университета Николаус Вахсман в своей книге «История нацистских концлагерей» описывает лагерь Эрлих так: «Эльрих воплощал труд и смерть. Этот лагерь – известный также как Эльрих-Юлиусхютте или “Эрих” (кодовое название) – был спешно создан в начале мая 1944 года менее чем в 16 километрах к северу от Доры. Летом 1944 года обычный день в Эльрихе начинался в 3:20 утра, когда заключенных поднимали для первой переклички. Спустя два часа их в товарных вагонах довозили до стройплощадки, главным образом в близлежащие тоннели для передислоцируемых производств. Здесь они трудились по 13 часов в сутки: с 6 часов утра до 7 часов вечера (с часовым перерывом) – дольше, чем в любом другом филиале Доры. Многие работали в глубине тоннелей, нередко без обуви. Осенью 1944 года многие заключенные ходили голыми, кутаясь в тонкие одеяла. Эсэсовские бюрократы из администрации Эльриха добавили к своей внутренней статистике заключенных соответствующую новую графу – “Без одежды”. В неотапливаемых бараках заключенные часто просыпались с обморожениями конечностей; некоторые за ночь замерзали насмерть. Другие умирали от голода. Иногда сутками узники не получали обычной крошечной пайки хлеба, мизерной порции суррогатного кофе и водянистой баланды. В среднем их ежедневный рацион насчитывал не более 800 килокалорий, а поэтому они едва не сходили с ума от голода. В дополнение в этом аду Эльриха царило постоянное насилие. Одним из лагерных садистов был эсэсовский ветеран, комендант лагеря Отто Бринкман. Как-то раз он заставил заключенного отрезать у трупа тестикулы и, приправив перцем и солью, съесть. “Мне просто хотелось выяснить, возможно ли такое”, – объяснил после войны Бринкман[16]».
– Попытаюсь дать представление об одном из концлагерей под названием Эльрих. Концлагерь Эльрих – это филиал более крупного концлагеря Дора (нем. KZ Dora). Он по численности заключенных невелик и считается рабочим лагерем. То есть заключенных здесь выгоняют каждый день на работу и возвращают в лагерь лишь для сна и получения своей порции пищи. Уже из одного факта, что на сон заключенным оставалось лишь 4 часа – с 12 часов ночи до 4-х утра, можно заключить, что при таком режиме и при голоде человек там долго существовать не сможет. То есть это была умышленная система на уничтожение людей вследствие их износа. На их место прибывали партии других заключенных, а выбывающие из строя по болезни или по истощению, а также умершие, направлялись в крематорий лагеря Дора (нем. KZ Dora). Существование там проходило, как в тумане. Группа заключенных, в которой был и я, занималась перевозкой грунта в вагонетке, которую мы катили по рельсам на расстояние приблизительно 100 метров. За работой наблюдал немецкий охранник в форме армейского солдата. Землю в вагонетку мы загружали лопатами, а выгружали опрокидыванием вагонетки при повороте ее на специальных осях. Немец постоянно подгонял нас криками, а то и прикладом автомата. Самым мучительным было то, что он заставлял нас везти бегом даже груженую землей вагонетку в гору. После работы нам наливали черпаком в котелок порцию баланды. Хорошо, если она была еще не остывшей. Каждый вошедший сразу же старался занять место на полу около стенки, так как остальным придется ложиться уже в середине зала, и через них будут шагать всю ночь те, кто идет в туалет. Из-за позывов к мочеиспусканию и из-за жидкой баланды некоторые узники спускались в туалет по два-три раза за эти 4 часа сна. И выходить нужно было со всем своим «имуществом», то есть с котелком и ложкой, иначе и котелок, и ложка будут немедленно украдены теми, кто их потерял или у кого их украли раньше. По этой же причине каждый спящий лежал, как правило, на животе, обхватив свой котелок с ложкой и с обувью руками и положив на все это свою голову. Спали, не раздеваясь, прямо на полу. Если у кого-нибудь украли котелок, то это была уже целая беда. Начиналась цепная реакция по воровству друг у друга недостающего котелка. Потерявший свой котелок вынужден был получать еду, подставляя свой головной убор, чтобы успеть заглотать хоть часть баланды, пока она не просочилась через ткань и подставленные ладони. Но выдать другой котелок – это уже была бы добродетель, не допустимая для концлагеря. То же самое происходило и с обувью. Если обувь износилась, жмет или плохая, то заменить ее можно, только своровав ночью у другого заключенного. Здесь действует закон выживания за счет другого. По-другому в концлагере не могло и быть. Правда, я не видел, чтобы кто-нибудь из заключенных стоял в строю или шел в колонне босиком, но слышал от других очевидцев, что такие случаи были, когда вместо обуви на ногах были намотаны тряпки.
Профессор из Италии
– В связи с этим вспоминается следующий случай. Впереди меня шагает заключенный, и у него при каждом шаге голые пятки выскакивают из задников обуви. На одной пятке – открытая рана до кости – от потертости. При каждом шаге задник обуви трет ему по красноватому мясу этой раны. Когда мы остановились, я сказал ему об этом на немецком языке. Оказалось, что это был итальянец, профессор, как он сам мне признался. Меня особенно поразило, что и бывший профессор живет в концлагере такой же жизнью. Тогда в моем понимании профессор был большой величиной. Этот итальянец сказал тогда, что он не чувствует боли. Похоже, он уже перестал бороться за свое существование и решил, что чем скорее умрет, тем лучше… К длительному голоду постепенно привыкаешь. Он не становится уже таким острым и мучительным, а переходит в тупую боль. К тому же постоянно болит и кружится голова, и не поймешь, от чего это: от усталости, от голода или холода, или ты уже заболел. Так случилось и со мной. После двух-трех недель такого напряженного пребывания в концлагере я почувствовал однажды во время работы, что моя головная боль и потемнение в глазах усилились. Я подумал, что заболел. Очевидно, и вид у меня был соответствующий. Поэтому на мою просьбу пойти к врачу конвоир разрешил мне, и я пошел в сторону небольшого здания, где размещалась санчасть. Врач-заключенный поставил мне градусник. Температура была выше 40°. Он велел мне сесть на пол у стенки и так ждать конца рабочего дня. Я поскорее вытащил спрятанную пайку хлеба и стал ее жевать, опасаясь, что при болезни и такой температуре я потом не смогу ее съесть. Когда прозвучал сигнал окончания работы, врач спросил меня, сумею ли я дойти до своей бригады для построения. Я ответил, что дойду. Но упал без сознания. Как это произошло, я не почувствовал. Очевидно, врач наблюдал за мной из окна и принял меры, чтобы меня перенесли к месту построения заключенных. Очнулся я от холода. Я понял, что несут меня на носилках, что я болен. «Как хорошо, что меня несут, не надо напрягаться и шагать. Вот так и лежал бы все время». Слава Богу! Так легко можно умереть. На другой день меня поднимают и ведут со второго этажа вниз к воротам лагеря. Там стояла грузовая машина. Нас отправляли в концлагерь Дора-Миттельбау[17]. Конечно, мы понимали, что это, может быть, наш последний путь. Но оставалась еще надежда. И вера!
Дора-Миттельбау, где был крематорий
– Часто встает перед моими глазами картина, которую я постоянно видел из окна барака для больных, где я лежал долгое время в концлагере Дора-Миттельбау. Метрах в пяти от стены барака была гора трупов заключенных, собранных здесь в ожидании сожжения в крематории. Мне особенно больно было смотреть на одного, видно, еще молодого узника: его стриженая голова была неестественно завернута назад. Такую позу живой человек не смог бы терпеть, а он лежал так уже несколько дней. Что стало бы с его бедной матерью, если бы она увидала вдруг, в какой позе лежал ее погибший в расцвете лет сыночек? Я лежу снизу «валетом» вместе с одним итальянцем. Валетом – значит ногами в разные стороны, чтобы уместиться. Помещение (назовем его палатой) небольшое и очень чистое, все вычищено до пылинки. В нем таких парных кроватей было, кажется, четыре, то есть на 16 больных, но они не все были укомплектованы. Обслуживал эту палату один заключенный – югослав. Он не только все время протирал полы, окно и кровати мокрой тряпкой, но и постоянно открывал окно для проветривания палаты. При таком холоде было даже как-то удобнее лежать вдвоем, согревая друг друга. Оказалось, что эта часть Рэвира была отделением для проверки больных на заболевание туберкулезом. Поэтому югослав так и старался поддерживать чистоту помещения, чтобы и самому не заразиться. На другой день принесли мне и итальянцу маленькие стеклянные чашечки с крышками, куда велели плюнуть или поместить отхаркивание. А к вечеру меня уже перевели в общее отделение для больных, так как, видно, туберкулеза у меня не обнаружили. Итальянец остался на прежнем месте. Хорошо, что мы лежали головами в разные стороны, а то и я мог бы заразиться от него. Общая палата, скорее целый барак или часть его, представляла собой тоже целое «государство в государстве», то есть в лагере. Сосчитать, сколько было таких спаренных кроватей в этом большом помещении, было невозможно. Здесь по причине болезни (двустороннее воспаление легких) я пробыл около полугода, вплоть до эвакуации в концлагерь Берген-Бельзен[18]. Благодаря своей болезни я и остался жив.
Берген-Бельзен и «категорический императив»
Stalag XI-C – концлагерь в огромной системе на территории XI военного округа в районе населенного пункта Берген-Бельзен, организованной педантичными, щепетильными и дисциплинированными нацистами. Немцы гордятся своей опрятностью и пунктуальностью. Ведь из этого складывается порядок (Ordnung), который по смыслу вмещает в себя не только чистоплотность, но и такие понятия, как корректность, пристойность, предназначение и множество других замечательных вещей. По сути, немецкий концлагерь представлял собой действующую модель социального дарвинизма и формальной генетики в рамках концепции нацизма. Приведу пример статьи тех лет «Их последний бой. Большевистские нелюди в немецком плену» в народном журнале «Westfelishes Volksblatt Paderborn», автор которой глубоко презирает «низшие расы» и прославляет «чистых арийцев»:
«Вполне возможно, что судьба военнопленного столь сильно угнетает солдата, что он теряет душевное равновесие и меняется внешне. Этот процесс отражается и на его лице. Так было во Франции. Однако то, что здесь могут увидеть жители Центральной Европы, – это самая примитивная и низменная часть белой расы. Настоящие лица преступников, бычьи шеи, плоские лбы и лживые, коварные взгляды. В таком виде проходят перед нами борцы за свободу и права человека, порабощённые, раздавленные существа, слабые, еле волочащие ноги, больше похожие на обитателей джунглей, чем на солдат. Даже их грязная, никуда не годная военная форма наводит на интересные мысли. Это не только грязь дорог и лесов, это не только следы пребывания солдат под открытым небом – ведь и нам приходилось бывать в таких условиях, – это старая грязь, приставшая к отвратительному обмундированию ядовито-зелёного цвета, это неряшливость и распущенность. А вот вновь появилось несколько фигур, с широкими скулами и восточным разрезом глаз. Тупо и бездумно плетутся они в колонне за идущим впереди человеком, садятся вслед за ним и встают, когда тот поднимается. Человеческое стадо, лишённое всякой духовности и культуры, посланное Москвой на борьбу за свободу! Эти оторванные от жизни существа, скорее, животные, чем люди, идущие сейчас в плен, возможно, ещё совсем недавно шагали под советским знаменем под громкие звуки “Интернационала”, чтобы повсюду бить нацистов, о которых они не имели никакого представления… Эта подлая солдатня – опасные враги, и лучше всего это знают наши солдаты из опыта прошлых боев. Эти животные, убившие из засады уже многих немецких солдат, как правило, прячутся от крупных подразделений, предпочитая нападать на отдельных немецких военнослужащих. Уже не раз пленные русские коварно нападали на немецких караульных солдат ночью или при прохождении колонны пленных через лес, чтобы завладеть оружием. Однако в таких случаях с ними не церемонились. Когда видишь эти орды, рассудок и сердце отказываются понимать, за что природа так плохо обошлась с человеческой расой. Политическое сознание и нравственность всех этих людей, марширующих теперь в немецкий плен, сформировались под воздействием большевизма, который апеллировал только к самым низменным инстинктам, убивая души ещё в раннем детстве и делая их невосприимчивыми к ценностям европейской культуры. При виде этих неполноценных людей приходишь к полному убеждению, что, действительно, давно пора полностью искоренить это регрессивное направление развития человечества».
Мемориальный Бухенвальд
Во времена Третьего рейха концентрационный лагерь Бухенвальд стал идейно-захватывающим грандиозным германским проектом. Здесь германская расовая идея отделить «чистых арийцев» от «расы рабов» смотрелась еще более отчетливо. В надписи «Jedem das Seine»[19], на внутренней стороне ворот Бухенвальда, содержался тайный смысл, открывавшийся только посвященным. Образное выражение, которое, вопреки устоявшемуся мнению, может варьироваться благодаря разным версиям, было эквивалентно предложению «Что же ты собой представляешь в этой жизни, выходя из ворот лагеря Бухенвальд? Имеешь ли ты возможность жить и стремиться к счастью?».
С внешней стороны над воротами был помещен безусловно патриотический девиз «Recht oder Unrecht – Mein Vaterland»[20], что в переводе «Правильно или Неправильно, это – моя Страна, моя Родина!». Эти лозунги так же придавали концлагерю Бухенвальд иллюзию монументальной незыблемости, правоты, придавая немецкому национализму сакральный смысл. Бухенвальд ранее назывался Эттерсберг, как и бывшая летняя резиденция веймарских герцогов, – место действия веймарского классицизма. Расположенный рядом с Веймаром, он был излюбленным местом для прогулок жителей из близлежащих деревень. Здесь рос старейший дуб, под которым отдыхал со своей возлюбленной Гёте. Под ним он писал «Фауста» и «Вальпургиеву ночь». Около замка Эттерсберг Гёте организовал постановку «Ифигении в Тавриде», а Шиллер закончил здесь свою драму «Мария Стюарт». Лагерь Бухенвальд на горе Эттерсберг наделял известную топонимику тайными смыслами, помогавшими познать величие предков. При проектировании и строительстве лагеря немцы бережно сохранили национальное дерево – дуб Гёте, – олицетворяющее связь немецкого романтизма и национал-социализма (нем. Nationalsozialismus), а также бессмертие и стойкость нации. Этот дуб упоминался во многих литературных произведениях разных времён. Судьба дерева была связана с судьбой Германии. Сам исконный «германский дух» сохранялся в окружающей природе. В 1944 году дуб от попадания английской авиабомбы загорелся и горел целые сутки – являя собой инфернальный образ адской жары. Искалеченное дерево спилили, оставив его божественный корень. Апокриф о горящем дубе Гёте есть в фильме Ларса фон Триера «Дом, который построил Джек». Стоит напомнить, что дуб немцы называли «Осью Мира», связующим звеном между Небом и Землей, поэтому листья дуба украшали ордена нацистов. Идея расового превосходства проявила себя не только метафорически. Здесь «чистые арийцы» могли реально отделить себя от «расы рабов». В лагере Бухенвальд всё было необычно. Перед входом узников встречал духовой оркестр, рядом был построен зоопарк. Вольеры для животных располагались как раз прямо напротив колючей проволоки. До пожара на ветвях дуба Гёте нацисты вешали поэтов, священников, свидетелей Иеговы. Рядом с дубом в лагере стояла тележка с камнями, которую заключённые возили с песнями, когда у первого коменданта концлагеря Коха были гости. Всё это – повод к размышлениям о близости культуры и варварства.
Специальные фонды
Истории множества богатейших семей Европы, не говоря уже об историях многочисленных крупных компаний, которые до сих пор существуют, запятнаны связями с нацистским режимом. Члены семьи Квандт, крупнейшего акционера немецкого производителя BMW, были связаны с нацистами. На сегодняшний день состояние миллиардера Штефана Квандта оценивается в $17,3 млрд, а Сюзанны Клаттен – в $20,1 млрд. В эпоху Третьего рейха на фабриках семьи использовали подневольный труд. В числе таких привилегированных бизнесменов был и основатель косметической империи L’Oreal Эжен Шюллер. Сейчас его внучка Франсуаза Бетанкур-Майерс считается самой богатой женщиной в мире. Состояние француженки оценивается в $53,3 млрд. Не так давно она унаследовала пакет акций L’Oreal стоимостью почти $50 млрд. Утверждают, что косметический концерн L’Oreal в свое время процветал именно благодаря Третьему рейху. Сам же основатель компании Эжен Шюллер слыл антисемитом. В 1998 году американские адвокаты подали в суды иски на крупнейшие мировые компании, которые во время войны использовали рабский (практически не оплачиваемый) труд рабочих с территорий, оккупированных Германией. 15 февраля 1999 года суд признал, что крупнейшие немецкие концерны, такие как Volkswagen, BMW, Bayer, Siemens, Deutsche Bank, Daimler-Benz, Volkswagen и AEG (в том числе и американский концерн «Ford») действительно использовали в годы Третьего рейха рабский труд. Подневольный труд принес нацистской Германии прибыль около 70 млрд. марок, и суд обязал эти компании выплатить потерпевшим компенсации. Они провели независимые расследования и заплатили компенсации в специальный фонд. Только благодаря документам, найденным Международной службой розыска, Александру Фёдоровичу Афанасьеву была выплачена разовая компенсация за его подневольный труд в размере 2,5 тысяч евро. В германских архивах хранится его регистрационная карта узника концлагеря.
Разовая компенсация в размере 2,5 тысячи евро
Международный трибунал на Нюрнбергском процессе обязал Германию, по мере восстановления экономики, выплатить денежные компенсации гражданам, вынужденным работать на Третий рейх во время оккупации Европы фашистскими войсками. К исполнению судебного решения немцы приступили уже в 1947 году и к 1990 году выплатили жертвам нацизма около 200 млрд. марок.
– Поводом для посещения Германии послужило решение Бундестага выплатить каждому бывшему военнопленному из Советского союза разовую денежную компенсацию в размере 2,5 тыс. евро – говорит Афанасьев.
Около 30 млн. документов в архивах Международной службы розыска в Бад-Арользене повествуют о судьбах жертв нацизма. Ранее эти сведения были доступны не всем. Благодаря документам, найденным в ее архивах, право на пособие получили 20 бывших советских военнослужащих, находившимся в немецком плену в годы Второй мировой войны. Среди них – Александр Федорович Афанасьев. В начале мая 2017 года он побывал в Германии с дочерью и внучкой. Афанасьев объехал все памятные места, где ему более 70 назад пришлось пережить столько горя и страданий. Побывал он и в Бад-Арользене, где выразил работникам архива свою благодарность за помощь. Раньше подобная компенсация была выплачена по решению Бундестага бывшим узникам немецких концлагерей. Но в обоих случаях требовалось документальное подтверждение, что бывший узник в настоящее время жив, а во время войны находился в немецком концлагере или в лагере для советских военнопленных. Решение о выплате денег далось немецким парламентариям нелегко. Споры о выплате компенсаций бывшим советским военнопленным продолжались в Германии много десятилетий. Одни вообще отказывались признавать, что советских военнопленных можно признавать жертвами нацизма. Другие говорили, что, если уж платить пособия, то всем без исключения – и бывшим военнопленным из войск антигитлеровской коалиции, и самим солдатам вермахта, находившимся в советском плену. Германия создала одну из крупнейших в истории человечества систем принудительного труда и извлекла из концлагерей экономическую выгоду.
И вот опять Бухенвальд
Это интервью с Александром Фёдоровичем я делал долго. Писал и переписывал, сокращая текст, я обращался за консультацией к друзьям-литературным работникам, которых особо благодарю. В очередной раз отправляясь к Александру Фёдоровичу за консультацией, в моей памяти всплыл образ и слова литературного героя – рядового Андрея Соколова из рассказа Шолохова «Судьба человека»: «Тяжело мне, браток, вспоминать, а еще тяжелее рассказывать о том, что довелось пережить в плену. Как вспомнишь не людские муки, какие пришлось вынести там, в Германии, а как вспомнишь всех друзей-товарищей, какие погибли замученные там, в лагерях, – сердце уже не в груди, а в глотке бьется, и трудно становится дышать…».
– Бухенвальд уже другой. И я другой. И слава Богу, что мы другие, что кануло в вечность это проклятое прошлое. Бухенвальд теперь мемориальный комплекс. Это не то грозное сооружение, при виде которого берет «оторопь»: и могучее проволочное заграждение с вышками для часовых, и высоко повешенная надпись, все объясняющая: «Каждому по заслугам» (на немецком языке)! А сейчас мы видим что-то вроде небольшой деревеньки, с низкими серенькими деревянными домиками. Догадываемся, что это бараки, оставшиеся от многих других бараков, которые были когда-то заполнены людьми, множеством людей, людей не простых, а узников, обреченных: кого – на голодную смерть, кого – на сожжение в крематории и вылет пеплом и дымом через громадную, внушительную трубу! А каково сегодняшним немцам, наследникам этого «сокровища»? Сохранить этот лагерь как страшилище, как «память» о том, что было? Хорошо, что сохранили эту тень прошлого. Я вновь в Бухенвальде, подошёл к тому месту, где можно положить цветы. Это прямоугольная металлическая плита, на ней высечены все 50 национальностей узников концлагеря. Эта плита постоянно подогревается ровно до 37° С – до температуры человека. Положили цветы, задержались подольше. Молчим. Думаем. Я оглядываю ту пустоту вокруг себя, особенно ту сторону, которая горкой поднимается вверх, в сторону Букового леса, чьим названием и назван этот лагерь. И вдруг вижу: как раз с этой горки, сверху вниз, со стороны Букового леса кто-то движется в нашу сторону. «А-а, это козочка. Она всегда приходит сюда из лесу, когда появляются здесь посетители. Она летом питается травой в лесу, а зимой приходит сюда и ест цветы, которые приносят посетители лагеря» – говорит наш гид. «Какая козочка? – думаю я. – У нее нет ни рогов, ни вымени. Животное – это да, но какое-то непонятное». А она уже близко и идет прямо к нам. Мордочка у нее похожа на овечью, а туловище плотное и толстое, ножки с копытцами, тонкие, как у газели. Она спокойно подходит, встала с правой стороны от меня на расстоянии вытянутой руки. Смотрит на нас, мы – на нее. Я вижу, что она так смела, и нас не боится, поэтому решил осторожно коснуться рукой ее бока. Она тут же сделала шагом движение вбок, чтобы я до нее не достал. У меня мелькнула мысль: «Правильно сделала! Значит, это – дух! А дух трогать нельзя!». Так мы стояли некоторое время, глядя друг на друга. Потом эта «козочка» повернулась и так же спокойно и медленно пошла назад в свой Бухенвальдский лес. До сих пор я часто думаю об этом нашем визите в Бухенвальд и о визите к нам этого мирного, безобидного и доверчивого существа. Мы теперь уже не можем сказать, что бывший «знаменитый» концлагерь Бухенвальд сейчас пустой. В нем продолжается некая «растянутая» во времени жизнь. Вот оно и чудо, и реальное событие! – рассказал мне бывший узник Александр Фёдорович Афанасьев.
И теперь, перечитав это интервью с Александром Фёдоровичем, я не верю, что узники Бухенвальда, умерев, умерли.
Свой дом
– Вот кончится война, что я буду рассказывать своим детям и внукам? О том, как сидел в лагере и ждал конца войны, или о том, как мы боролись всеми доступными средствами за приближение дня победы? – так мечтал тогда Александр Фёдорович, житель Бухенвальда. Сейчас он проводит каждое лето с внуком в деревне Высока, вблизи Бежецка. Их дом очень старый, маленький пятистенок XIX века, бывший амбар. В доме есть русская печка, на ней даже можно готовить, очень много старой милой рухляди, а стены в конце 80-х оклеили картинками из советских журналов, потому что было обоев не достать.
Рассказ внука Саши
– В памяти живёт лето, деревенское лето: с его буйным разнотравьем, звенящими зноями и внезапными оглушающе-сокрушительными грозами, вкусом парного молока и тёплого хлеба, весёлым цвирканьем стрижей и умиротворённым стрёкотом кузнечиков, теплом старого бревенчатого дома, ароматом кисло-сладких яблок, треском берёзовых полешек в гудящем огненном зеве печки, щедрыми росами, невесомыми клубами тумана над остывающей речкой, шуршаньем падающих на пол опилок из-под рубанка в натруженных руках деда, гроздьями мириады звёзд бездонного купола неба… Звуки, запахи впечатались в память, даже кожа помнит прикосновения ветра и ласковость солнца. И хочется поделиться этими мгновениями беспричинной радости с людьми. Хотя почему беспричинной?! Просто было очень хорошо и замечательно. Благодать. И для счастья оказалось так мало нужно!
Это ли не кратчайший путь в бессмертие?
Примечания
[1] Томас Эдвард Нил Дриберг – член официальной делегации британского парламента, направленной премьер-министром Уинстоном Черчиллем для изучения освобожденного концентрационного лагеря Бухенвальд.
[2] Хайрам Уоррен Джонсон (англ. Hiram Warren Johnson; 2 сентября 1866 – 6 августа 1945) – один из ведущих американских политиков конца XIX – первой половины XX века.
[3] Директива о реабилитации пленных. О выдаче удостоверений участника Великой Отечественной войны бывшим советским военнослужащим, необоснованно репрессированным в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период 14 апреля 1995 г. № Д-9 (МОБ).
[4] Mommsen Hans (1930–2015), немецкий историк, специалист по истории Веймарской республики, нацистской Германии и Холокоста, известен своими исследованиями по немецкой социальной истории.
[5] Salomon Weinstein. Winniza, die reflektiert und nicht angezeigt wird. Köln, 2017.
[6] Согласно ст. 22 «Дополнения о воинских преступлениях» (ст. 193-22 УК РСФСР).
[7] Залман Градовский. В сердцевине ада: Записки, найденные в пепле возле печей Освенцима. 2005 . Залман (Залмен) Градовский родился в 1908 или 1909 году в польском городе Сувалки недалеко от Белостока. Полное имя Градовского, по сообщению Й. Эйбшица, было двойным: Хаим-Залман (Yizkor-Book Suwalk. NY, 1961. P. 369).
[8] Линия Молотова – система укреплений, построенных Советским Союзом в 1940–1941 годах вдоль новой западной границы после того, как СССР присоединил страны Прибалтики, западные области Украины, Белоруссии и Бессарабию.
[9] Гальдер Ф. Военный дневник. Ежедневные записи начальника Генерального штаба Сухопутных войск 1939–1942 гг. М.: Воениздат, 1968–1971.
Оригинал: Halder F. Kriegstagebuch. Tägliche Aufzeichnungen des Chefs des Generalstabes des Heeres 1939–1942. Stuttgart: W. Kohlhammer Verlag, 1962–1964.
[10] Группа армий «Юг» (нем. Heeresgruppe Süd) – формирование (группа армий) вооружённых сил Третьего рейха (вермахта) во Второй мировой войне. На начальном этапе операции «Барбаросса» (вторжение в СССР) группа вела наступление на южном направлении (Львов – Киев – Севастополь – Одесса – Ростов-на-Дону).
[11] Stalag 329/Z Гайсин (Gaissin), Украина.
[12] Stalag 329 Винница (Winniza), Украина.
[13] Stalag VI K (326) Зенне/Форелькруг (Senne/Forellkrug) Шлосс Хольте-Штукенброк (Schloß Holte-Stukenbrock) D (Северный Рейн-Вестфалия).
[14] Хаген расположен на западе Германии, в земле Северный Рейн-Вестфалия.
[15] Бухенвальд (нем. Buchenwald – «буковый лес») – один из крупнейших концентрационных лагерей на территории Германии, располагавшийся близ Веймара в Тюрингии.
[16] Николаус Вахсман. История нацистских концлагерей. Центрполиграф, 2018.
[17] Дора-Миттельбау (нем. Dora Mittelbau) – нацистский концентрационный лагерь, образован в 1943 году, в 5 км от Нордхаузена в Тюрингии, как подразделение лагеря Бухенвальд (Команда Дора). Предназначением лагеря была организация подземного производства вооружений на заводе Миттельверк: ракет ФАУ-1 и ФАУ-2, турбореактивных двигателей BMW-03 и UMO-004 для Ме-262.
[18] Берген-Бельзен (нем. Bergen-Belsen) – нацистский концентрационный лагерь, располагавшийся в провинции Ганновер в миле от деревни Бельзен и в нескольких километрах к юго-западу от города Берген. Географически места с названием Берген-Бельзен не существует.
[19] Jedem das Seine (оно же Suum Cuique) – мощная и яркая формула справедливости из Кодекса Юстиниана. «Каждому по заслугам» можно понимать как наградить по заслугам, так и наказать по заслугам.
[20] Знаменитые слова из тоста прославленного командора, члена Совета комиссаров военно-морского флота США Стивена Декейтера-младшего [Decatur, Stephen] на обеде, данном в его честь 4 апреля 1816 в г. Норфолке, шт. Вирджиния. Хотя цитата не совсем точна, она отражает рост американского патриотизма и национализма в период англо-американской войны 1812–1814 [War of 1812]. (На самом деле Декейтер сказал: «Наша страна! Я желаю ей всегда быть правой в отношениях с иностранными государствами и достигать успехов всегда, будь она правой или виноватой» [«Our country! In her intercourse with foreign nations may she always be in the right and always successful, right or wrong»]).
В заставке использован коллаж С. Тырышкина на основе фотографии рядового армии США Х. Миллера «Заключенные в Бухенвальде», 1945. Седьмой слева во втором ряду – будущий писатель, лауреат Нобелевской премии мира и председатель Президентской комиссии по холокосту Эли Визель.
© Сергей Тырышкин, 2020
© НП «Русская культура», 2020
