Владимир Ламанский. Предисловие к «Государственным тайнам Венеции»

Крупнейший отечественный славист и представитель петербургского славянофильства Владимир Иванович Ламанский (1833–1914) своей главной заслугой перед наукой считал публикацию обширного сборника архивных материалов «Secrets d’État de Venise et rapports de la République avec les Grecs, les Slaves et les Turcs au XVI siècle. Documents, extraits, notices et études» («Государственные тайны Венеции и отношения Республики с греками, славянами и турками в XVI веке. Документы, выдержки, заметки и этюды») (1884). Материалы для сборника он собрал во время своей второй заграничной командировки (1868–1869), целью которой было завершение работы над докторской диссертацией. В течении тринадцати месяцев Ламанский прожил в Венеции, работая в архивах и библиотеках города. Вернувшись в Россию, он приступил к подготовке документов к изданию, которая растянулась на пятнадцать лет. Наиболее активно Ламанский принялся за обработку архивных материалов с 1879 г. В декабре 1883 г. книга была опубликована (на титуле был обозначен уже 1884 г.), но в нее вошло менее половины собранных им в архивах материалов. Было отпечатано менее 400 экземпляров; из них 200 экземпляров Ламанский получил в качестве гонорара. Документы были опубликованы на языке оригинала: латинском и итальянском. Предисловие, комментарии и исследования Ламанского были написаны по-французски, поскольку он адресовал свою работу, в первую очередь, европейским ученым. В книгу были включены исследования или «этюды» Ламанского, интерпретирующие и дополняющие публикуемые документы: «О покушении на жизнь пап в средние века в XVI в. и о борьбе латино-германского запада с греко-славянским востоком» (с. 379–396); «О политических низостях в западно-европейских государствах XVI в.» (с. 417–459); «О роли инородцев в старой Венеции и новой Австро-Венгрии» (с. 547–551); «О социальном положении Венеции в XVI в.» (с. 671–850) и др. Все они представляли несомненную научную ценность, а исследование о социальном строе Венеции в XVI в. и вовсе не имело в то время аналогов. Однако Ламанский, работая над своими «этюдами», преследовал и другую цель: обличить с позиций славянофильства политическую систему западноевропейских держав, частным случаем которой для него была Венецианская республика, показать на примере республики аморальность политики и пагубность тех цивилизационных начал Старой Европы, которые легли в основу ее процветания. Сборник архивных документов он превратил в политический и нравоучительный трактат, отражающий позднеславянофильское восприятие европейской истории.

Предисловие к «Государственным тайнам Венеции» – один из главных идеологических текстов Ламанского. В ноябре 1883 г. он опубликовал его на русском языке в аксаковской газете «Русь» (Русь. 1883, 15 ноября, № 22. С. 23–41). Французская версия предисловия, опубликованная в книге, имеет небольшое дополнение. За основу данной публикации взят русскоязычный газетный вариант предисловия, для которого осуществлен перевод французского фрагмента. Полная версия предисловия Ламанского к «Государственным тайнам Венеции» была опубликована в приложении к книге В. А. Куприянова и А. В. Малинова «Академик В. И. Ламанский. Материалы к биографии и научной деятельности» (СПб., 2020. С. 483–513).

Алексей Малинов

 

Владимир Иванович Ламанский, 1913 г.

Secrets d’État de Venise. Documents, extraits, notices et études servant à éclaircir les rapports de la Seigneurie avec les grecs, les slaves et la Porte Ottomane à la fin du XV-e et au XVI-e siècle*

 

[Настоящее произведение является плодом моего пребывания в Венеции, где я провел 1868/9 академический год, около тринадцати месяцев, для того, чтобы заняться исследованиями в Архивах Фрари, в Библиотеке Св. Марка, в Музее Корре, а также в архивах семьи графа Дона. Прежде всего мое внимание было сосредоточено на ускоках и на истории государств Далмации и Истрии с конца XV до начала XVII вв. Поскольку в прошлом, в середине XVI века, ускоки все больше и больше становились предметом непрестанных взаимоотношений между Республикой, Австрией и Турцией, я почувствовал необходимость более пристально изучить отношения Венеции с этими двумя державами. Мои исследования по этой теме, исходно ограниченные решениями и перепиской Сената, продолжались и после этого, чтобы направиться к хроникам Совета Десяти (Misti Secreti). Вначале я и подумать бы не мог о столь обширной сфере, поскольку, прибыв в Венецию, рассчитывал там провести только два месяца своих каникул. Для меня это было бы невозможно, если бы покойный мой старый и достопочтенный наставник профессор Срезневский, тогда бывший деканом историко-филологического факультета, который я до этого окончил, сообща с другими профессорами, его коллегами, не добился у министра народного просвещения, господина графа Толстого, разрешения и средств для того, чтобы я продлил свое пребывание в Венеции сперва на шесть месяцев, а потом и еще на шесть. Я полагаю своим долгом напомнить это обстоятельство в знак моей глубокой признательности Совету нашего Университета и господину министру, поскольку только так я смог собрать материалы, которые я привез в Санкт-Петербург.

Возвратившись в Россию, я принялся за упорядочение моих записей и копий, и приступил к публикации сборника, который я хотел составить из документов более обширного интереса, чем тот, что касается ускоков, Далмации и Истрии. Мои занятия в Университете и мои литературные труды, часто мало связанные с Венецией, отправка корректуры господину Джиомо – ученому, работающему в Архивах Фрари, который любезно согласился сравнить их с текстами, – значительно продлили печать моей книги, которая, между тем, в середине 1874 г. достигла 472-ой страницы. Поскольку первая половина этой работы была закончена столь давно, в ней не найдется упоминаний трудов более поздних лет, в ней не встретят, например, депеши венецианского посла Ант. Жустиньена, сборник которых тогда еще не вышел во Флоренции.

Вследствие всех этих личных причин и некоторых общих соображений я долгое время колебался с публикацией этого сборника и с продолжением его печати. Четыре или пять лет назад я принялся за свои занятия Венецией, ранее прерванные; в течение лета 1881 года, в деревне, я особенно предался своему труду, и в начале 1882 года печатание книги было возобновлено, чтобы больше не прерываться.

Весной 1882 года в связи со статьей графа Демалатри я передал Историческому журналу в Париже маленькую заметку с кратким обзором фрагментов, из которых сформирована первая часть моего сборника и которая связана с политическим убийством. В этой заметке я анонсировал весьма скорое появление книги; я тогда еще не предполагал, что я вставлю в нее целый этюд (обзор центральной администрации и социального состояния Венеции), который составит раздел третьей части работы и который под соответствующим названием должен будет составить введение к нему.

Вначале у меня было намерение опубликовать только документы, сопровождая их лишь короткими заметками; поскольку речь шла о бумагах, написанных на латинском и итальянском языках, и вследствие более или менее общего интереса я пользовался иностранным языком – французским. Но коль скоро эти исходно незначительные по объему заметки, как бы сказать, против моей воли так увеличились, что сформировали целые статьи – эссе или этюды, – я должен был использовать для них тот же самый – не русский – язык.

Я сопроводил каждый документ и выписку указанием места или класса документов, из которого они взяты; когда место не указано, то речь всегда идет об Архивах Фрари. Наиболее часто встречающиеся аббревиатуры, M.C.X. и S.C.X., обозначают Misti soit Secreti Consilii de Decem; римская цифра (например, M.C.X. III, p. 20 t.) обозначает номер тома, а арабская цифра с буквой t. обозначает страницу на обороте. Я нашел бесполезным останавливаться на таких обозначениях, как Santo Mar, Esposizioni Principi и т. д. по трудам М. Чеккетти, Роудона Брауна, Баше, посвященным архивам Фрари. При передаче текстов я старался строго следовать орфографии оригинала, если он представлял особенности диалекта, или же если он написан кем-то малограмотным; в противном случае, если мои документы принадлежали современной эпохе, я не принуждал себя везде кропотливо следовать орфографии (например, одно или два t и b в mettere, Rebubblica, t и z или с в слогах tia и т. д.), ударениям и пунктуации латинских и итальянских текстов; в остальном я и здесь также чаще всего придерживался оригиналов, в особенности, когда речь шла о чем-то особенном, характеризующем эпоху или язык. Лишь некоторые из моих документов и выписок заимствованы не из коллекций, хранящихся во Фрари, а из более или менее старых копий, из рукописей из Библиотеки Св. Марка и из Музея Корре. В этой связи я сожалею, что у меня не было под рукой более чистой копии рассказа Фоскарини об острове Кандия. Я также признаюсь, что из-за предвзятого мнения или скорее по моей плохой фантазии в итальянских текстах я пренебрег ударениями на прописных буквах (например, È (est) не отличается от союза E). Чаще всего я не уточнял содержание каждого документа. Этот недостаток компенсируется детальной аннотацией, помещенной в оглавлении. Что же касается документов двух последних частей, я полагаю, что этот недостаток исправляется их расположением в хронологическом порядке по группам, имеющим впереди общий заголовок, а также добавлением указателя, который я попытался сделать полным.

Императорскому Университету я обязан публикацией этой книги.

Я постоянно храню в памяти (и выражаю здесь свою глубокую признательность за это) любезность и поддержку, которой меня удостоил в связи с моими занятиями покойный Томазо Гар, тогда директор Архивов, а также неутомимый эрудит и глубокий знаток истории Венеции М. Барт. Чеккетти, а также М. Г. Джиомо, чья помощь была для меня столь драгоценной во время моих исследований в Венеции и чьей услужливостью я воспользовался после своего возвращения в Россию для того, чтобы исправить ошибки (в первой части моей работы) и получить выписки, которые у меня самого не было времени сделать. В общем, я должен поблагодарить всех сотрудников архивов Венеции, чья помощь и услужливость были мне так полезны. Также я всегда вспоминаю с большим уважением и искренней признательностью дружелюбие, которого я был удостоен со стороны покойного аббата Валентинелли, тогда директора Библиотеки Св. Марка, а также его помощника М. Веллудо и М. Н. Барроцци, директора Музея Корре. Именно из-за последнего я также должен был познакомиться с графом Дона, который столь великодушно разрешил мне просмотреть архивы его семьи, – я выписал столько важных заметок из досье Леонардо и Николо Дона, выдающихся предков графа, сколько мне позволяло время.

С глубоким чувством благодарности и скорби я также должен упомянуть М. Макушева, недавно умершего в Варшаве, где он был профессором Императорского Университета, и чья безвременная потеря недостаточно была оплакана; более сведущий, чем я, в итальянской литературе и языке, архивах Венеции и других городов Италии, он был мне исключительно полезен своей сердечной любезностью, своей эрудицией и примером энергии трудолюбия; во многих местах своей книги я упоминаю его имя по случаю заметок, которые он мне передал.

Значимость и ценность настоящей публикации, если они действительно есть, обязаны именно этим людям и организациям; ее же недостатки и несовершенства принадлежат мне одному.

Составляя свои записи на иностранном языке, я прибег к услугам людей, для которых французский является родным языком; я выражаю в связи с этим свою искреннюю благодарность М. М. Лассиме, Милькампу и особенно М. Ал. Тёпферу и Ал. Ромальду, с которыми я много работал в последнее время. Сверх того, я должен упомянуть имя покойного М. Эно, старого редактора «Русского курьера», с которым я работал и провел приятные моменты в процессе печати первой части этого труда. Я, наконец, выражаю огромную признательность своему заслуженному коллеге И. Флёри, профессору французской литературы Университета, который был столь любезен исправить ошибки на некоторых из последних страниц. Что касается оставшихся ошибок, прошу читателя не относить их ни к кому, кроме меня][1].

 

***

Сочинение разделено на три части. Первая содержит в хронологическом порядке секретные бумаги Совета Десяти, относящиеся к политическому убийству в Венеции в XV–XVIII ст. (1415–1768)[2]. Во второй части заключаются: 1) документы опущенные, но долженствующие войти в состав первой; 2) свидетельства как иностранного, так и венецианского происхождения, но не официальные, касательно интриг того же рода в Венеции; 3) документы венецианские официальные касательно подозрительных смертных случаев, к которым венецианское правительство, как мне кажется, было более или менее причастно; 4) документы венецианские и другие свидетельства касательно политических убийств, замышлявшихся в ту же эпоху не венецианским, а другими правительствами; 5) документы относящиеся к отдельным случаям или эпизодам истории так называемого восточного вопроса, где были совершены политические убийства; таким образом сюда включены мною: a) по поводу убийства Тарпаваля, бана Хорватии, более тридцати декретов Совета Десяти, касающихся Далматии в царствование короля Матвея Корвина; b) по поводу убийства султана Джема две серии документов венецианских, французских и иных: декреты и переписка Совета Десяти относительно сего турецкого государя, – отрывки из переписки между Родосскими рыцарями, французским и римским двором, извлеченной из рукописи о султане Джеме, хранящейся в библиотеке Св. Марка. Наш сборник документов относящихся к этому печальному эпизоду европейской политики на Востоке занимает около сотни страниц (92). с) Затем, следуют письма о смерти папы Льва X, извлеченные из Diarii М. Сануто, где, независимо от известий об этой смерти, сообщаются также интересные подробности насчет римского двора; d) отрывок из важного донесения де-Месса, французского посла в Венеции (1593 г.), в коем, кроме подробностей покушения на Генриха IV, содержится целый проект о том, как произвести вторжение в Испанию Турок при содействии восставших Мавров. Этот документ, который я заимствовал из важного манускрипта Императорской Публичной библиотеки дополнил примечаниями венецианского происхождения, мне кажется, прибавляет несколько любопытных подробностей об этом эпизоде французской политики по отношению к Турции и Испании. e) Далее, находятся документы относящиеся к графу Оттавио Авогадро (1585), которого Совет Десяти считал за человека опасного и хотел отравить; f) несколько депеш венецианского посла при дворе императора, Том. Контарини (1597), уясняющих происшествие с монахом Киприаном; g) документы касающиеся дел город. Скутари, Дульциньо, Клиссы (1595–1596), отрывок из неизданной истории Венеции Ник. Контарини о деле Клиссы (1596) и о порте Спалано; эти эпизоды представляют начало пресловутого испанского заговора 1618 г. i) Важная шифрованная депеша венецианского посла Марина Кавалли из Парижа (1602), по поводу заговора Бирона и испанских происков во Франции, и т. д. и т. д.

Наконец, во вторую часть входят две мои статьи, – одна, где мною собраны разные сведения о целом ряде покушений на жизнь пап с X до начала XVII столетия, к которым я присоединил свидетельства о насилиях и оскорблениях, презрении и ненависти, предметом коих было папство у различных католических населений Европы в Средние века. Писателя иноплеменного и иноверного эти данные естественно вынуждают остановиться на двух следующих вопросах: 1) если народы латинского и германского Запада чувствовали сильное отвращение к папам в Средние века, а это не подлежит спору, то почему большинство из них по крайней мере не отложились от Рима гораздо ранее XVI века? и 2) если они сами столько страдали от произвола папства и так часто восставали на своих пап из ненависти к ним, то из-за чего набрасывались они на Греков, Славян, их единоверцев и других схизматиков, и учили их в течение веков за то, что они не оказывали папству требуемой оным покорности? Во второй статье я указал на несколько позорных политических приемов, практиковавшихся в ту же эпоху в других странах Европы, дабы напомнить, что Венеция, которая часто к ним прибегала, в этом отношении не составляет исключения. При всей неполноте этого очерка, содержащиеся в ней факты, смею надеяться, могут послужить к ослаблению в большинстве публики застарелого предрассудка, будто Европеец может забыть свое историческое прошедшее и должен только изучать историю Византийской империи и России, чтобы понять и убедиться – до какой степени варварства и низости может подчас доходить человечество нашей христианской эры!

Третья часть содержит две статьи; из них первая состоит из кратких заметок об инородческих элементах Венецианской республики и о сходстве ее в этом отношении с современною Австрией, о злоупотреблениях венецианской морской администрации в XVI веке и об общих свойствах венецианской администрации в провинциях Леванта. Каждая из этих заметок сопровождается подтвердительными документами или в полном виде или в извлечениях. Здесь можно найти, между прочим, целый ряд свидетельств самых компетентных современников о постепенном упадке венецианского флота в XVI столетии, который состоял большею частью, если не исключительно, из Греков и Славян, а также важные донесения об оборонительных средствах, финансах, о земледелии и классах населения в греческих и славянских владениях Венецианской республики в том же столетии. Я признаю, что Далматия в этом отношении представлена слабо, хотя я собрал гораздо больше документов и заметок о Далматии, чем о венецианской Греции, так как вначале я занимался главным образом Ускоками и Далматинцами. Признавая всю великую важность, какую имела Далматия для Венеции, надо согласиться однако, что в XVI веке, равно как и позднее, вплоть до потери Кандии по меньшей мере, греческий элемент вообще имел больше веса и значения в глазах венецианского правительства нежели славянский. Во-первых, Греки были более многочисленны, более предприимчивы и энергичны; затем, благодаря своей национальной церкви, оригинальности своей древней цивилизации и традиции империи, которые под венецианским владычеством сохранялись у них неизменно, при всей нелюбви к ним господствующего элемента, они больше чем Славяне сумели заставить уважать себя и бояться. Имея в виду большой объем, который принимала моя книга, я предпочел заняться более специально документами относящимися к греческим владениям, нежели теми, которые касаются Далматии, так как, невзирая на замечательные труды Тафеля, Х. Гопфа, гг. Гейда, Томаса, Веллудо, Лунци и на новейшие публикации г. Сатаса, венецианская Далматия изучалась и изучается с бóльшими подробностями нежели венецианские провинции Архипелага. Достаточно напомнить сочинения Луциуса, Фарлати и новейшие публикации Славянской Академии в Загребе, содержащие труды аббата Любича, которого по справедливости можно назвать далматинским Муратори.

К этому отделу оправдательных бумаг относятся, в смысле дополнения, документы и извлечения, напечатанные в конце книги. Они касаются: 1) злоупотреблений венецианской администрации на островах Леванта и частью в Далматии и XV веке; 2) состояния парий и рабства на островах Кипре и Кандии в конце XV и в XVI веке; 3) Восточной церкви и национального духовенства Греков в XV–XVII веках.

Вторая статья, или этюд, должна преимущественно служить введением к настоящему труду, который стоил мне много времени и усилий. Автор вовсе не имел притязания представить картину Венеции XVI века; это лишь опыт, ограничивающийся исследованием главнейших причин упадка республики, сказывающегося очевидно, между тем как наука в ней делает большие успехи, а искусства достигают апогея, – пункт, о котором я не счел нужным распространяться, потому что этот предмет не вмещался в мою раму – занял бы слишком много места, наконец слишком известен, чтобы трактовать его в кратком этюде. Свойство темы требовало обратить внимание преимущественно на дурные, а не хорошее стороны республики; впрочем, приведенные в этом этюде официальные свидетельства, строго осуждающие пороки тогдашнего венецианского общества и администрации, должны быть отнесены к этим светлым сторонам. К тому же надо сказать, Евангелие и история указывают нам образцы добродетели не в сословиях, обладающих богатством и силой…[3] Охотно отдавая справедливость мудрости венецианского правительства, не будем упускать из виду, что даже в области человеческой мудрости, столь высокой и вместе столь ограниченной, мудрость политическая не есть самая высокая и наименее поддающаяся заблуждению. Здесь, как и в частной жизни, честность в конце концов есть лучшее обеспечение от ошибок, и если Венеция часто ошибалась, то именно вследствие своей излишней веры во всемогущество человеческой подлости – заблуждение, к несчастию, довольно общее у государственных людей всех времен.

В статье и подтвердительных документах я прилагал все старания, чтобы рельефно выставить примеры просвещенного взгляда венецианского правительства на рабство, на отношения между государством и церковью и на сношения Венеции с Греческою церковью и духовенством. Сначала оно смотрело на это духовенство с такими же предубеждениями, как и остальной Запад, но, наученное опытом и неудачами с Турками, каковыми неудачами Греки умно воспользовались, венецианское правительство сумело изменить свою политику и вступило на путь терпимости – редкий, почти исключительный в Европе XVI века, причем дошло даже до защиты Греков от притеснений латинского духовенства и пап.

Читателю, слишком расположенному видеть зло в одной только Венеции, да и в остальной Италии эпохи Возрождения, или предаваться слишком легкому оптимизму, автор берет даже смелость напомнить некоторые примеры, относящиеся к другим странам, которые в последующие века наиболее поработали для преуспеяния европейской цивилизации. Английский парламент при первых Тюдорах отличается беспощадною политикой по отношению к народу, который все более и более изгонялся из отцовского наследия для обращения полей в пастбища; при Эдуарде VI (1547) парламент не отступил пред попыткой ввести настоящее рабство для нищих и бродяг, число коих естественно увеличивалось вследствие разорения земледельческого класса. Он остановился пред угрозой бунта, но не перестал однако осуществлять свои эгоистические планы обезземеленья крестьян вплоть до XVIII века, когда идти далее по этому пути стало невозможно. По завоевании Ирландии, правящие классы Англии, в XVII и XVIII веках, лишают жителей собственности с тою же жадностью и жестокостью, какую они обнаружили в отношении к своим крестьянам, присоединяя к этому грабежу беспощадные преследования католиков. Во Франции, партии торжествующие или стремящиеся ко власти, – возьмем ли мы Варфоломеевскую резню или господство Террора, бросаются на противников с остервенением дикого зверя и истребляют их с бесстрастие палача. Государство, которое, правда, никогда не стояло в челе новой Европы, но все таки служит представителем и со времени Пражского мира невидимым главою католической Германии, Австрии после Фердинанда II, в течение полутора века слишком, по отношению к Чехам, Сербам Военной Границы, Угрорусам следует политике вероломной и развратительной, напоминающей самые мрачные эпизоды Средних веков, а после просвещенного и гуманного царствования Иосифа II, не перестает от времени до времени возвращаться к старым своим козням ad majorem Dei gloriam, стараясь вводить римскую унию у Сербов в Далматии, Боснии и Герцеговине, у Румын в Венгрии, насаждая иезуитов и их заведения в Галиции между Русскими.

Восточная роскошь и разврат, господство временщиков и любовниц, чем неоднократно пятнали себя разные европейские дворы в новые времена, не создавали ль часто своего рода неприятельских лагерей среди наций, которые грабились ими и трактовались как завоеванные страны? Эта беспорядочная жизнь, это забвение долга со стороны государей, не расшатывали ль престолов гораздо более, нежели революционные книги или недостаток твердости, в чем обвиняют министров Людовика XVI? Чтоб ограничится нациями шествующими во главе новой цивилизации, остановим взгляд на Соединенных Штатах Америки: великая республика в течение годов подтачивается инстинктами наживы, отчего подкуп и продажность приняли там колоссальные размеры. Для дополнения этих примеров другими – из области политики внешней, да позволено будет напомнить бомбардировку Копенгагена, дело Пачифико Греции, торговлю опиумом с Китайцами, не говоря о многочисленных инцидентах британской политики в Австралии, на Ямайке, в Афганистане, в Индии, каковая в новейшие времена до странности стала похожа на политику Венеции в Леванте.

Эти немногие примеры являют ли лицо христианского человечества более утешительным, нежели мрачные стороны Венеции XVI века? Наш век, будучи беднее XVI великими людьми, возвышается над ним значительно по количеству добра, благодаря распространению просвещения, а также быть может появлению на исторической сцене новых актеров; но, с тем вместе, – точно таков уж закон развития человечества! – он много превосходит его по сумме зла.

Даже приняв во внимание самую темную сторону старинной Венеции, тайную деятельность Совета Десяти по политическому убийству, – можем ли мы с полным сознанием поставить наш век выше XVI? С самого ведь начала его мы видим чередующихся между собой: карбонариев с их тайными клятвами перед Евангелием и кинжалом – губителем тиранов, – между коими Орсини с его бомбами, кажется, не последний; фанатических немцев вплоть до Кульмана, Гёделя и Нобилинга; польских мятежников 1830 и 1863 гг., с их жандармами-вешателями и другими тайными убийцами, снабжаемых благословением ксендзов и монахов; их сродников по духу и союзников, воспитанников двух школ: польской (на практике) и немецкой (в теории, – крайняя левая гегельянства) – русских нигилистов-террористов, с их неслыханными преступлениями совершенными и замышляемыми; наконец, французских коммунистов и ирландских фениев с их злодеяниями и зверствами.

Будущим историкам предстоит решить – составляли ль эти безумства и эти подлости исключительное дело тайных революционных общества, или же они были задуманы и приведены в исполнение с ведома и при некотором содействии разных политических групп и лиц, слывших вообще в свое время столпами консерватизма, порядка и религии. Только потомство будет в состоянии решить с полным знание дела, – прекратилась ли политика тайных ухищрений с падением Венецианской республики. То немногое, что мы знаем про Меттерниха, Прокеш-Остена, Буоля, Лудовика-Филиппа, Лудовика-Наполеона, Пальмерстона и Дизраэли, – этих великих людей своего времени, – дает нам видеть в их нравственности и поведении те самые черты, которые суд истории строго осуждает во временах минувших. Кто скажет нам, что тайны политики современных государств также хорошо известны, как и политики Возрождения? Если бы имя дожа красовалось ныне в Готском альманахе, секретные протоколы Совета Десяти могли ли бы составлять предмет исторических исследований в настоящее время?

Причины упадка Венеции заключались в ее легких завоеваниях в Леванте, не оттого – будто это сближение с Греческим Востоком было для нее вредно, но оттого, что незаслуженные приобретения и богатства возбуждали в ней лишь дух наживы и безразличия в выборе средств для достижения успеха. Став сильною за счет Славян и Греков, Венеция сделалась могущественною в Италии: вместе с папством республика стала сильною помехой итальянскому единству. Достаточно грозная, чтобы парализовать другие государства Италии при посредстве своих инородческих элементов, славянских и греческих, она казалась Итальянцам слишком чужою для того, чтобы они могли верить в ее гегемонию, как это имело место в наши дни с Австрией в Германии. Невзирая на все недостатки венецианской администрации, господство Венеции в Леванте было самое просвещенное и быть может самое сносное изо всех чужеземных режимов, какие возникали там из Крестовых походов и обломков Латинской империи в Константинополе. Противопоставляя благоденствие острова Кипра при Лузиньянах его обеднению при владычестве Венецианцев, слишком забывают о том, что Венеция получила этот остров уже порядочно истощенный Французами, и если Киприоты впоследствии жалели подчас о французском господстве, то лишь оттого, что для населения, порабощенного игом, более отдаленное всегда кажется менее тяжким. Нет сомнения, что венецианское правительство отличалось бóльшим политическим пониманием и большею религиозною терпимостью нежели духовенство и французские рыцари, завоевавшие Кипрское царство и управлявшие им.

Турки мало-помалу вырвали у Венеции все ее греческие владения за исключением Ионических островов; таким образом увеличение оттоманского могущества на Средиземном море совершилось за счет латинского господства, и в этом смысле оно было великим благом для Греков. Слишком слабые и слишком недостаточно солидарные, Греки были неспособны сбросить с себя чужеземное иго, сплотиться вокруг своего вождя; Турция является для них силой, которая, при всей своей бессознательности и грубости, исполнила отчасти функцию потерянной Греками Восточной империи, когда им стало не посильно сохранять гегемонию над Славянами и другими христианами Востока.

Нынче, когда Турция все более склоняется к упадку положение христианских населений Леванта представляет на первый взгляд большое сходство с тем, в каком находились они пред четвертым Крестовым походом. Конечно, Европа не располагает нынче ни тогдашним единством, ни религиозным одушевлением, действительным или поддельным, которыми можно было бы воспользоваться для завоеваний; но чтобы возобновить свои приобретения в Леванте, который опять становится слаб и плохо защищен, для этого она всегда может найти стимул в выгодном помещении своих капиталов и в отлив избытка своего населения к странам плодородным или обилующим торговыми гаванями. Не должно обманываться насчет значения либеральных фраз о допущенном Европой праве народов располагать самими собой. Подобные хорошие вещи не для низших рас, каковы Греки и Славяне! Присоединение Кипра Англией и Боснии с Герцеговиной Австрией, в вознаграждение за понесенные ими расходы и оказанные Турции добрые услуги в последнюю войну с Россией, с одной стороны объясняют нам истинный смысл положения, столь единодушно допускаемого и столь красноречиво защищаемого в Европе – о неприкосновенности Оттоманской империи, а с другой представляют достаточное ручательство в том, что и в будущем не станут тоже спрашивать у греческих и славянских населений – желают они или нет европейского владычества.

Есть однако же разница между эпохой четвертого Крестового похода и нашею: тогда завоевания в Леванте были делом исключительно латинской расы, между тем как теперь, по видимости, германская раса на себя одну хочет взять эту задачу, которую в Европе любят называть «миссией возрождения Востока через Запад». Ни Французы, ни Итальянцы, ни даже быть может Испанцы не обнаруживают желания отказаться от возобновления нити латинских завоеваний в Леванте, порванной вторжением и господством Турок. Но государства германской расы, Англия и Германия, как кажется, твердо решили не делиться с Латинцами ни уже совершенными завоеваниями (на Кипре, в Боснии и Герцеговине), ни теми, которые они еще только замышляют в Леванте.

Однако не должно упускать из виду двух обстоятельств, способных осложнить и сделать трудною эту миссию, на которую претендует раса германская. С одной стороны, Англия старается оправдать свои недавние и будущие приобретения в Леванте необходимостью упрочить свое владычество в Индии и влияние в Афганистане. Эти английские завоевания в странах Восточной империи никогда не заменят для Англии ее Индийской империи; они никогда не могут послужить ей надежным средством привязать ее к себе и сохранить, так как по мере водворения своего в Леванте, Англия не только расстраивает свои добрые отношения с Францией и Германией, но даже естественно сообщит менее благоприятное течение своим имперским интересам в Индии и странах прилежащих. С другой стороны, Германия, невзирая на свое возвышение и колоссальное развитие своих военных сил, далеко еще не достигла объединения. Напротив, старая двойственность Германии пробуждается с неожиданной силой: она все еще представляется нам в форме двух империй, из коих одна воспринимает традиции Гогенштауфенов, продолжая борьбу с Римом, другая же, наоборот, продолжает традиции Габсбургов – «вооруженной мышцы» папства, протектора и протеже иезуитов. Напрасно кричат о сердечном согласии и дружбе отныне вечной этих двух императорских Германий и выставляют эту дружбу и согласие напоказ: антагонизм их традиций и преследуемых ими целей существует по-прежнему. На севере льстят себя мыслию, что Австрия нуждается в Германии из-за колонистов, а Германия в Австрии – из-за колоний. Немец-протестант дает свое благословение Австрии и толкает ее к Салоникам, радуясь наперед близкому распространению германского элемента до Эгейского моря. В этом отношении, господствует большое заблуждение между Немцами-протестантами севера и славянскими католиками Австрии, кои соперничают с первыми в мечтаниях о блаженном житье, долженствующем наступить, когда австрийское владычество водворится на месте турецкого. В самом деле, Германская Протестантская империя могла бы извлечь пользу из этого расширения Германской Католической империи лишь в случае присоединения к себе некоторых ее провинций – германских или славяно-германских. Что бы ни говорили, германский элемент есть тот цемент, которые соединяет все разрозненные части империи Габсбургов. Слабые числом и теперь, Немцы Австрии в этом случае стали бы совершенно незначительны, а тогда кто поддержал бы Австрию, подобным образом урезанную, и кто стал бы распространять немецкий язык и культуру в Новой Австрии? Пусть Чехи делают все что могут для ослабления господствующего элемента в их Германской империи, пусть другие Славяне рукоплещут им, хоть и со слабою надеждой на их конечное торжество: мечта о Габсбургской Швейцарии никогда не приобретет симпатии среди населения других областей этой империи, более сильных нежели Чехи числом или первобытною оригинальностью своей народности, а также привязанностью, которую питают к ним независимые от них соседи. Таким образом только Австрия сильная и нетронутая могла бы с успехом распространять немецкий язык и культуру в Боснии, в Герцеговине и в Македонии. Но эта Австрия, со своею германскою династией старинного происхождения, с традициями Рудольфа I и Фердинанда II, имеющая к исполнению так много священных обязанностей относительно католиков Германии и пользующаяся там столь неподдельными симпатиями партии центра, – никогда не согласится служить добровольно орудием германскому протестантству и его главе, преемнику Гогенштауфенов. Империя Габсбургов со своим германским элементом, при содействии Рима и дворянства с частью клира славяно-католических областей, напряжет все свои усилия для окатоличивания и германизации южных стран, которые будут ею присоединены или завоеваны. Но это увеличение и подкрепление Австро-Венгрии не может не нанести рокового удара делу столь давно желаемому и до сих пор не совершенному – делу объединения Германии.

Эпоха, видевшая установление латинского господства в Леванте, еще в другом отношении отличается от той, в которую германское племя почувствовало себя призванным делать там завоевания за свой счет: тогда, в XIII и XIV веках, Греко-Славянский мир был разделен на группы малых народностей, слабо объединенных между собою; ни Греки, властители империи, не могли более сохранять гегемонию, ни Славяне и другие народности, недовольные Греками, не были в силах занять их место, чтобы отстоять единство и неприкосновенность Восточной империи, равно дорогие и необходимые для тех и других. Тем временем, стала возвышаться на христианском Востоке нация многочисленная, однородная и плотная по составу, распространенная на необъятной территории – факт, которому, после Римлян в Европе, Китайцев в Азии и Англо-Саксов в Америке, не было подобного во всемирной истории. При своем великом и чрезвычайном разнообразии географическом и этнологическом, Россия, хотя не везде достигает она своих границ естественных и этнических, представляет громадный континент, коего острова и полуострова по большей части суть не русские области Европы и Азии. Таким образом они оказываются слишком индивидуализированы, слишком различные между собой и разъединены, чтобы когда-нибудь господствовать над этою континентальною массою, которая со временем все решительнее и решительнее станет действовать как нация компактная в своих прямых отношениях к этим изолированным группам. Невзирая на большое протяжение ее береговой линии и ее громадные горные массы, континентальные свойства страны значительно преобладают в России над свойствами морскими, равно как характер равнинный над горным, так что уже географически единство преобладает в ней над партикуляризмом. Среди множества племен население по вероисповеданию принадлежащее к христианской Восточной Церкви и по происхождению к Славянскому племени – русский элемент господствует во всех отношениях материальных и моральных по своему числу, по громадности занимаемой территории, по богатству, по энергии, по оригинальности и по сознанию своего великого призвания. Если обаяние и воздействие России, распространение русской культуры и русского языка не ограничиваются в Азии политическими пределами, то тем менее можно считать Россию в Европе страной совершенно уединенною, без родства, без друзей и союзников.

Между Россией и странами романо-германскими или Европой собственно так называемою находится часть того, что некогда именовалось Славией или Славонией, и Грецией материковою и островною, то есть страны, из коих одни по племени, другие по религии, своему прошедшему, все по своему социальному состоянию, по культуре, по своим стремлениям и национальным интересам гораздо теснее связаны с Россией, чем с Европой. Мы не включаем сюда тех областей западнославянских, которые по своей истории до такой степени так сказать объевропеились, т. е. латинизировались германизировались, что славянский элемент доведен здесь до пропорции незначительной или до неспособности самостоятельно развиваться; мы разумеем лишь те западнославянские страны, где славянский элемент значительно преобладает над другими инородческими элементами. Следовательно, не к Западу или романо-латинской и латино-протестантской Европе должны быть причислены Греки и Румыны. Румыны, хотя они и романского племени, единоверцы Греков и Русских и наравне с Албанцами и Мадьярами должны быть отнесены к тому христианскому миру, который не есть ни Европа, ни Азия. Как по своему прошлому, так и по своему соседству, Албанцы и Мадьяры до такой степени переплелись, первые с Греками и Славянами, а вторые со Славянами и Румынами, что составляют нераздельную часть христианского мира Востока.

Пока эти греко-славянские населения будут охранять свою индивидуальность и свою национальную независимость, их хорошо понятый интерес и их организм всегда будут побуждать их, особенно в моменты критические, искать опоры в России против Европы, а не в Европе против России. Организм и интересы этой последней требуют только неприкосновенности, сохранения свободного развития этих народностей. России нужны только их верность своему прошлому и своему призванию, их дружба и их доверие, а вовсе не их земли для ее колоний. Располагая уже громадными невозделанными пространствами, Русский народ в видах колонизации открыл себе пути в Азию и безостановочно пролагает новые.

Документы моего сборника, касающиеся греческой народности, а также несколько моих заметок, посвященных рассмотрению ее важности в современной истории христианского Востока, быть может не останутся без действия на укрепление в молодом поколении русских ученых все более развивающегося вкуса к историческому изучению Греции Средних веков и нового времени.

Французский язык моей книги не может составить трудности для русских читателей, между тем как для читателей греческой народности он, быть может, облегчит пользование настоящим сочинением. Хотя русский язык довольно распространен и в употреблении у большого числа Греков живущих в России или поддерживающих с нею постоянные сношения, приходится все таки пожалеть, что образованные классы Эллинского народа не высказывают достаточно интереса и прилежания в изучении русского языка, столь необходимого греческим ученым, посвящающим себя трудам по истории Византийской империи, Восточной церкви и Греции под латинским и турецким владычеством – истории, знание и понимание которой всегда будет недостаточно, покуда будет в забросе изучение религиозной, общественной, политической и литературной истории России.

В течение последних двадцати лет призраком панславизма и греко-болгарскою распрей воспользовались кое-где для того, чтобы напугать Греков и ослабить историческую связь, соединяющую их с Русскими. Живое раздражение сказалось в текущей печати, которая подчас наполнялась оскорбительными выходками и злобными чувствами; но народные симпатии, образовавшиеся веками, покоятся глубоко в массах и не изменяются по ветру газетчиков политических партий, всегда столь многочисленных и столь непостоянных.

Пишущий эти строки с чувством душевного утешения вспоминает о своем путешествии и пребывании в Греции в 1864 г., когда в различных местностях Мореи ему было оказано так много неподдельной симпатии единственно потому, что он Русский. Всякий добросовестный и умный Грек понимает очень хорошо, что Русские не могут допустить эллинизации Болгар, своих братьев по племени и вере. Но из этого вовсе не следует, чтобы во всяком препирательстве между Греками и Болгарами мы всегда и везде должны были принимать сторону последних.

Пора образованным классам Греции, со свойственною им умственною проницательностью, исследовать эти славянские стремления, которые принято называть панславизмом. Они видят, что все то, что он заключает в себе разумного и практического, большею частью есть результат векового воздействия Греков на Славян и воспитания данного им Церковью и Восточною империей, которая до последнего Комнина была вообще достойно охраняема Греками. Но со времени взятия Константинополя Латинцами вплоть до взятия его Турками Греки оказывались слабыми для сохранения своей гегемонии на христианском Востоке и для поддержания империи или конфедерации, которая долженствовала служить охраной свободы и независимости восточного христианства от покушений на них мира латино-германского.

Этот разумный и умеренный панславизм относится с почтением и симпатией ко всем справедливым и благородным стремлениям греческой народности. Русские, коих упрекают этим панславизмом, верят даже, что связи религиозные, общественные и исторические окажутся сильнее племенных, и что в разных обстоятельствах и во многих отношениях интересы и стремления Румын и Греков, наших единоверцев, ближе сердцу России нежели интересы и стремления Поляков, Чехов и Хорватов, кои вообще столь горды и довольны тем, что состоят на службе у Запада под эгидой Рима.

Так как мы уже коснулись этого пункта, то в избежание всяких недоразумений, изложим здесь с полною откровенностью существенные различия, отделяющие Русских от Поляков, Чехов и Хорватов, несмотря на симпатию, которую внушает нам общность племенного происхождения.

По отношению к Полякам, мы вообще искренние друзья Польши этнографической и решительные враги Польши исторической, так как она есть чистое отрицание нашего национального единства. Что касается Русской Польши, которую Поляки называют Kongresòwka, то по нашему скромному мнению, было бы непростительною ошибкой со стороны русской политики отступать от главных основ программы Николая Милютина и возвращаться к проекту маркиза Велёпольского или чему-либо подобному. Потому мы отнюдь не посоветовали бы русскому правительству закрыть в Польше русскую среднюю и высшую школу и ввести вновь польский язык в администрацию и суды. Россия не Австрия, которая почти вся состоит из разных Польш, которая не обладает вовсе национальным единством и в которой господствующий элемент оказывается в значительном меньшинстве. Мы не желаем, однако никаких ограничений в употреблении польского языка в церквах, театрах, печати и литературе – во всех проявлениях общественной жизни. Напротив, мы желаем от всего сердца всякой возможной свободы и всякого возможного процветания польской литературе и народности. В Польше по сю сторону Вислы пропорция населения по происхождению русского и литовского до того значительна, что было бы бессмыслицей и вопиющею несправедливостью вводить там обязательное употребление польского языка в публичном обучении, администрации и судах. Польша по ту сторону названной реки в таком количестве населена Евреями и Немцами, что было бы абсурдом со стороны русского правительства себе во вред полонизовать этих многочисленных подданных и колонистов империи, которые вовсе не польского происхождения и в то же время всячески заинтересованы основательно знать язык государства.

Мы испытываем живую радость при виде возрастающего экономического благосостояния Русской Польши, в чем нельзя отрицать доброго действия органических законов 1864 г. об устройстве сельского состояния. Мы искренне желали бы тех же выгод Полякам обитающим по ту сторону границы, если бы оказалось, что в экономическом отношении они уступают нашим. Мы постоянно с заботливостью следим за успехами польской литературы – в Варшаве ли, Кракове или Познани, равно и за возрождением польской народности в Силезии. Но мы энергически протестуем против той системы действия, какую практикуют нынче Поляки в Восточной Галиции, и скорбим об этом, видя в этом доказательство, что, к несчастью, они остались прежние, ничего не забыли и ничему не научились. От этого поведения Поляков по отношению к русской народности в Галиции можно ожидать только вреда и печальных последствий для самих Поляков.

По нашему воззрению совершенно личному и чисто академическому, мечта о соединении Варшавы с Краковом не представляется безусловно неосуществимою, если бы когда-нибудь могло состоятся соединение с Киевом Львова, который связан со Всероссией нерасторжимыми узами. Тогда наши Поляки, отделенные от нас границами и таможенным кордоном, могли бы по праву развивать свою национальность и придать официальный характер своему языку во всех сферах. Но говоря откровенно, соединение Поляков варшавский и краковских с их познанскими братьями представляется нам невозможным, разве по добровольному согласию Пруссии, что мало вероятно. Ни один разумный Русский никогда не решится посоветовать своему отечеству ссориться с Германией из-за Прусской Польши, германизация коей так уже далеко ушла вперед.

За сим обращаемся к Чехам. Не может быть сомнения в том, что мы с полнейшим сочувствием относимся к их настойчивым усилиям воскресить свою народность и твердо стать на ноги. Но мы не станем скрывать, что в их национальной политике есть черты, которым мы, Русские, никак не можем сочувствовать, а в их проектах будущего некоторые такие идеи, осуществление коих, как бы ни было далеко это будущее, представляется нам совершенно невозможным. Нам тяжело видеть возрастающую силу ультрамонтанского контингента, самого мрачного, среди Старо-Чехов. Он все более и более удаляет Чехию от Славянского мира и вовлекает ее в тот грязный поток, в котором она едва не утонула в 1620 г. и из которого начала было благополучно выбираться при Иосифе II, благодаря новому дуновению свободы и благородному духу лучших своих детей. Не испытывая ни малейшего чувства нерасположения к народной чешской партии, мы думаем однако, что как Старо-Чехи, так и Младо-Чехи слишком часто ссылаются на историческое право Королевства Чешского. Эта ссылка на историческое право кажется мне оружием обоюдоострым, потому что исторические воспоминания этого рода представляют Чехию нераздельною частью Германской империи. Между тем, опираясь твердо на право народности и поступая справедливо по отношению к северной части Чехии, которая, надо признать, стала безвозвратно немецкою, Чехи приобретают право пред всем миром считать и делать славянскою остальную часть своей страны. Можно ли серьезно думать, что миллион слишком Немцев, сопредельных могущественной империи, дадут соблазнить себя тенью королевства, вызываемою патриотическим чувством несколько архаического свойства?

Что до Хорватов, на их стороне наша полнейшая дружба и наше уважение в их борьбе за народность против элементов мадьярского, германского и итальянского в Венгрии, в Хорватии, в Истрии и Далматии, равно как в нелегкой деятельности литературной и научной, которую они развили преимущественно в последние двадцать лет; славянская культура и наука вообще будут им за это глубоко благодарны. Но на нас производят тяжелое впечатление их отношения с Сербами в Хорватии, в Далматии, в Боснии и в Герцеговине. Хорватские патриоты, увлекшись своею мечтой об увеличении наследия баснословной короны Звонимира, оказывают свою, достойную сожаления, поддержку беззаконным и бесплодным попыткам отторгнуть православное сербское население Боснии и Герцеговины от его древней Церкви и народных центров. Таким образом, они становятся орудием врагов своего племени и будущности своей собственной народности.

Вообще, этот австрийский панславизм, мечтающий, сообразно с несчастным афоризмом Фр. Палацкого, сделать из Австрии мнимую плотину, с одной стороны, против Германии, а с другой, против России, есть создание искусственное, неорганическое, не имеющее ни причины существования, ни будущности; но в руках Рима и Габсбургов он становится орудием могущественным, особенно когда приводится в действие вовремя и ловко. Его берегут, когда он не мешает, его честят, когда в нем нуждаются, его оттачивают либо против России, либо против Германии. Справедливость требует прибавить, что изо всех Славян Австрии только Поляки Галиции, но не Силезии, и при том не народ, а только господствующие классы дворянства и духовенства, готовы почти во всякое время бросится в крестовый поход против России под знаменем папства и Габсбургов. Но миллионы Чехов, Словенцев и Хорватов, не говоря о других Славянах австро-венгерских, не питают никакой антипатии или ненависти к России и тем менее желают, чтоб их Германская империя затеяла открытую ожесточенную борьбу с нами. Напротив, они наивно думают примирить свое славянское чувство с лояльностью относительного своего Gesammtvaterland’a, и как в журналах, так и в интимных разговорах мечтают о деятельном союзе Австро-Венгрии с Россией, с одной стороны, и с Францией, с другой. Поляки всегда строго порицают в своих славянских братьях это расположение к «Москве», но, не переставая кричать и горячиться против «Москалей», по зрелом размышлении, они, по-видимому, готовы бы были отказаться от осуществления своей idée fixe при помощи Австро-Венгрии. И это понятно. Сельское население Западной Галиции имеет довольно верные сведения о положении польских крестьян в Русской Польше и не питает никакой вражды к «Москалям» и их Царю; оно не увлекается также, по примеру образованных классов, ни конституцией 3-го мая, ни золотым веком Сигизмундов, ни старыми границами от моря до моря. В глазах названных классов равнодушие народа ко всем этим волшебным словам, по всей вероятности, не имеет особого значения. Но что для них должно иметь большую важность – это то, что Австрия замышляла отторгнуть Царство Польское от России в Крымскую войну и вскоре после Виллафранкского мира (в 1862–1863), когда во Франции царствовал Лудовик-Наполеон. Нынче ни Франция, ни даже Италия и Испания, эти новые союзницы Австрии, вовсе не могут пригодиться ей в сем далее. Ей не остается ничего другого, как рассчитывать на главного своего друга и союзника – Германию; но г. Бисмарк в 1854 г., тогда прусский посланник во Франкфурте, находил, что в случае, если Польша будет отнята у России, полезнее просто присоединить ее к Пруссии. Позволительно сомневаться, чтоб он, сделавшись канцлером Германской империи, воспылал большею ревностью о благе Австрии или Поляков. Затем, весьма недавно старый противник германского единства в той форме, в какую оно облечено, г. Константин Франц, выразил свою любимую мысль о простом и недорогом способе посократить Россию – через прирезку Варшавы и Вильны к Пруссии, а Киева к Австрии. Благородный публицист надеется даже, что он покинет сей мир не прежде, как увидав осуществление своего великого плана. Комбинации этого рода относительно будущности Польши едва ли могут соблазнять даже Поляков галицких, и должны необходимо содействовать к сближению их с другими Славянами Австрии, кои вовсе не желают разрыва с Россиею.

Этот же австрийский панславизм еще гораздо более могуч как орудие в руках Вены и Рима против протестантской Германии. Надобно признать, что если что-либо, что могло бы объединить это великое сборище мелких славянских народностей Австро-Венгрии и заставить их действовать дружно, то только их старинное нерасположение к Германии. Не тайна, что и другие населения империи Габсбургов, не исключая даже Немцев, когда они ревностные католики, не любят тоже северных Немцев-протестантов, хотя быть может и не в такой степени, как Славяне. В то же время большая масса католического населения протестантской империи, руководимая столь хорошо организованною партией, как партия центра, прочною, хотя и невидимою связью соединена с Иннспруком и Римом, и своими сердечными симпатиями влечется скорее к Вене, чем к Берлину. Да и не одна партия центра вздыхает о том порядке вещей, который существовал до 1866 года; к ней присоединяются обломки бывших федералистов, приверженцы государств малых и средней величины, последователи Триады и вообще старая партия Великой Германии. Партии республиканская и социалистическая, тяготея к республиканской и революционной Франции, естественно не чувствуют никакой симпатии к Риму или к Габсбургам, но как элемент антимонархический и стремящийся к перевороту, легко могут быть вовлечены в широкий католический союз Гвельфов против Гибеллинов. В эти последние времена партия Гвельфов испытала всюду чувствительные неудачи вследствие падения империи во Франции, объединения Италии со столицей в Риме и образования протестантской империи. Ультрамонтанизм в Италии и Испании, равно и в Германии, не побрезгает войти в сделку с республиканскою и социалистическою партиями, дабы сообща нанести удар гиббелинскому порядку, который торжествует нынче в этих странах. Все то, что мечтает в Европе о возмездии, о восстановлении равновесия, нарушенного трактатом Парижским и Франкфуртским, с горячечным нетерпением ждет упрочения этой великой подземной лиги Гвельфов. Но могучая военная организация Германии, ее громадные оборонительные и наступательные средства, колоссальная деятельность гениального человека, стоящего в ней у кормила – заставляют эту лигу медлить ударом, который она задумала нанести воскресшей империи Гогенштауфенов.

Таков антагонизм, разделяющий бòльшую часть Европы, или романо-германские страны Старого Света. Взаимная ненависть так глубока, принципы и интересы так несходны, что примирения и согласия между двумя враждующими лагерями можно ожидать не ранее, как после борьбы и решительного поражения одного из противников.

Та партия, что лежит ныне повергнутая во прах, но далеко еще не побеждена, наиболее желает отдалить срок этого столкновения и убаюкивает себя надеждой, что ей удастся сначала стравить победоносную Германию с Россией: пусть де пожирают друг друга ересь и схизма – ad majorem Dei gloriam, пусть две самые могущественные империи на континенте ослабляют и разоряют себя взаимно на пользу и во славу демократической и социальной революции. Это общее желание составляет пункт сходства черных и красных всей Европы. Как бы ни был счастлив исход этой борьбы наследников Гогенштауфенов, во всяком случае протестантская империя вышла бы из него ослабленная надолго экономически и в военном отношении. Тогда то пробил бы час возмездия, тогда то Гвельфы бросились бы на новое сооруженное здание и начали бы его растаскивать с запада и юга, между тем как с восточной стороны стоял бы у него непримиримый враг.

Таков смысл и такова задача ожидаемого и желаемого столкновения между Германией и Россией. Одна из главных ролей в этой подготовительной работе возложена на австрийский панславизм вообще и особенно на братьев наших Поляков, в качестве покорных слуг и испытанного орудия ультрамонтантства.

В России, перед русскими либералами упирают на общность происхождения и призвания противодействовать нашествию германизма, – пред русскими консерваторами охранительный характер папства расписывают как единственное убежище от революционного духа, напоминают им счастливые времена Священного Союза и спасительные принципы великого Меттерниха. В Германии – внушают Немцам, будто Русская Польша ждет не дождется прихода Немцев, будто их встретят там с распростертыми объятиями, чтобы вместе предпринять поход на общего врага цивилизации.

Австрийский панславизм, у Чехов и Хорватов особенно, глубоко убежден в неизбежности борьбы Славянского мира с германизмом и в общности интересов Славян и Латинцев. По этому пункту различие воззрений между австрийским панславизмом и тем, который можно бы назвать русским, радикальное. Без сомнения, если борьбе этой суждено возгореться, Россия ее примет, повторяя слова Петра Великого по поводу Карла XII: «на начинающего Бог», и будет сражаться против германизма с большею верой, с бóльшим упорством и смелостью и более продолжительное время, чем то делали западные Славяне в своей отчаянной вековой борьбе с Германией.

Мы не думаем, однако, чтоб эта предполагаемая борьба зрела в лоне будущего, и чтоб она была близкою историческою необходимостью. Старинная ненависть и ожесточенная борьба Славян западных с германизмом была прежде всего результатом того исторического воспитания, коего действия, благодарение Богу, Россия вместе с другими восточными Славянами на себе не испытала. В Славянских странах Запада романизм был главным вожатым германизма и заставил эти народы сделаться или вассалами или подданными империи Карла Великого и его преемников. Это он чрез иезуитов расслабил и развратил Словенцев, Хорватов и Поляков… Чехия после Белогорской битвы едва не была уничтожена… Хотя в последнее время папство изменило свои приемы относительно западных Славян и притворяется теперь другом Славян, нет сомнения в том, что когда служба их будет исполнена, Лев XIII или преемники его пожертвуют ими Германии Габсбургов, как Григорий X в критический момент отступился от Оттокара I ради императора Рудольфа I.

Отношения России к Германии совершенно иного свойства. За одно с Греками и другими христианами Востока мы всегда выказывали большое почтение к римскому епископу или патриарху, пока он не переступил основного закона христианства, которое поддерживало и поддерживает внутреннее единство церкви, и высокомерно не провозгласил себя Христовым наместником и главой церкви. В короновании Карла, короля Франков, мы всегда видели только акт узурпации со стороны епископа, взбунтовавшегося против законного своего государя, а Карла Великого и его преемников вовсе не считали истинными и законными наследниками Константина Великого и Юстиниана I, как в то время, когда мы признавали по праву императоров и империю в Константинополе, так и тогда, когда, по падении этой последней, Россия сама сделалась империей. В самом деле, мы признавали империю Карла Великого, где бы она ни существовала – во Франции ли или в Германии, и всегда старались быть с нею в добрых отношениях и воздавать услугой за услугу, лишь бы она не вмешивалась в нашу сферу. Если и бывала у нее борьба, как окончившаяся под Севастополем или на Березине и в Париже, – ни по размерам, ни по результатам она не может быть сравнима с борьбой западных Славян против империи Франков или Германов. Россия и Германия – слишком близкие соседи, чтоб от времени до времени не возникало между ними недоразумений из-за промышленного и торгового соперничества, но они не такого рода, чтобы вызывать войну на жизнь и смерть. Это было бы пожалуй возможно, если бы германское единство совершила не протестантская империя, а католическая, т. е. не Гогенцоллерны, а Габсбурги, которые поставили бы своею задачей сделать из Германии армию папства и направить ее против греко-славянской схизмы и главного ее представителя – России. Император Фридрих II искал и нашел друга в императоре Никейском Иоанне Ватаци, и если бы не тогдашняя слабость Восточной империи, которая не могла оказать ему никакой действительной помощи, судьба Германской империи и Гогенштауфенов были бы без сомнения иные. Мы не можем придавать большой важности тому, что принято называть Drang nach Osten, и верить в прогрессивное нашествие германских масс на Славянские страны. Мы думаем наоборот, что в виду постепенного уменьшения Европы вследствие безостановочного возрастания других частей света, пользуясь развитием своего военного и торгового флота, а равно тем естественны течением, которое приняла эмиграция, Германия последует примеру Англии и Франции и будет стараться заводить колонии в Африке, где таковой, если не испытает задержки в развитии, в течение какого-нибудь полустолетия может дойти до двадцати миллионов душ и даже более. Германской национальности предстоит в Америке блестящая будущность: так как Англичане не распространяются за пределы своих колоний, а любовь к родине (home rule) заставляет Ирландцев возвращаться в Ирландию, то остаются одни Немцы для населения и культуры этих обширных невозделанных территорий Северной Америки. Таким образом, цивилизация Нового Света могла бы только выиграть от того, что представителем ее является не одна национальность англо-саксонская, но и другие еще, столь же богато наделенные от природы и обладающие теми высокими качествами германского гения, коих недостает первой. Там настоящее поле для распространения германского племени, а не в Славянских странах, где немецкие колонисты, не будучи желанными гостями, с каждым новым поколением встречали бы тысячи разных препятствий и житейских столкновений, которые сделали бы для них невозможным мирное житье и благосостояние, и где немецкий язык нашел бы все более и более преуспевающего соперника в языке русском, родственном все наречиям, какими говорят в этих странах, и столь хорошо приспособленном к тому, чтобы некогда сделаться общим языком всего племени (ή κοινή διάλεκτος), не упраздняя, впрочем, литературной обработки всех этих наречий.

Что касается нынешней борьбы Славян западных с германизмом, то нужно согласиться, что по приемам как таковая ведется Славянами, они всегда будут в проигрыше. Было бы ошибочно думать, что немецкая культура успешнее распространяется между Славянами насилием. Какова бы ни была внутренняя организация Австрии, пока она будет иметь армию, рейхсрат и другие центральные учреждения, она должна будет сохранять государственный язык; Славяне этой империи, как бы ни были они многочисленны, довольствуясь своими наречиями и не имея общего славянского языка, никак не в состоянии будут обойтись без основательного знания языка немецкого как своего собственного. Один даровитый австрийский министр, барон фон-Брук, весьма справедливо говаривал, что германский элемент в Австрии может только выиграть, если славянским народностям и их наречиям будет предоставлена всевозможная свобода. Борясь с германизмом, Славяне нередко лишь защищают романизм, который утвердился у них вследствие изгнания учеников Св. Мефодия и запрещения славянского обряда, а затем, после быстрых успехов реформации и гуситства, был восстановлен пресловутым апостольством Фердинанда II и иезуитов. В обоих этих случаях победа Рима привела к торжеству германизма в этих Славянских землях. Славяне-католики вращаются таким образом в заколдованном круге, забывая постоянно, что есть две Германии – протестантская и католическая, что борясь с первою, они укрепляют вторую, коей являются послушным орудием. В своей национальной борьбе Славяне употребляют неравное оружие; они выступают на арену как малые племена против большой, объединенной нации, восторжествовавшей уже над тем состоянием партикуляризма, в коем им нравится пребывать. Литературному всемирному языку они противопоставляют свои наречия, ограниченные их малыми территориями и малым числом жителей. Не успели ль бы Немцы навязать Венеции, после присоединения ее к Австрии, свой язык, как орудие высшей культуры и как орган официальный, если бы Венецианцы ограничились своим диалектом и игнорировали бы наречие тосканское?

Как бы ни был пессимистичен взгляд на внутреннее положение России и других стран ей единоверных или единоплеменных, можно утверждать, что нынешнее состояние Греко-Славянского мира по отношению к Европе не внушает особенно тяжелых опасений и не дает основания предвидеть неизбежное и тем более удачное повторение четвертого Крестового похода, хотя на этот раз он должен бы был привести к торжеству Германцев, а не Латинцев.

Положение нашего Востока относительно Запада в прошлые века бывало неоднократно трудное и с виду отчаянное, но Провидение спасало нас, как бы желая сохранить нас для будущих времен. Если бы великая и независимая роль не была припасена в истории этой значительной части христианского человечества, мы бы исчезли гораздо прежде, мы бы стали чем-нибудь в роде Фраков и Кельтов, ассимилированных другими народами, которые привили им свою цивилизацию. Мы верим, что наша судьба счастливее, что мы не будем поглощены, но что мы призваны создать новую культуру, разнообразную, оригинальную и богатую, распространить ее в разных странах и привить другим народам земного шара: все, что ни есть прочного и замечательного в том, что мы сделали в науке, искусстве и литературе – не более как слабый намек на то, что совершит некогда русский гений, достигнув своей зрелости.

Когда наш Восток был слаб и неспособен защищаться от могущественного и гордого своего противника, когда наши силы были разделены и рассеяны, Провидение посылало варваров нам на помощь, в последний раз Турок, которые долго были ужасом Запада и которые, угнетая нас и являясь для нас бедой, сохранили нас до того момента, когда должен был пробить час нашего выступления на сцену истории в качестве независимых актеров. Если теперь не появляется и не может явиться защитника из чужого мира – это на наш взгляд лучшее свидетельство, что наш Восток не нуждается в нем более, и что у него довольно уж собственных сил, чтоб обеспечить свою целость и свою независимость. Где покоится теперь зерно этих сил и путеводящая их мысль – на этот счет Славяне и христиане Востока не могут быть в неизвестности. В Русском народе, как ни мало он воинствен, живет некоторая непоколебимая, граничащая с фанатизмом вера в свою непобедимость. Илья Муромец, любимый богатырь наших эпических песен (былин), обыкновенно всегда побеждающий и ни разу не побежденный, имел однажды неблагополучную встречу с чужим богатырем. Лежа под ним, Илья, как говорится в песне, думал: «У Св. отцов писано, апостолами предвидено, что Илья не может пасть на поле битвы, а вот Илья под пятой своего супостата! Как только он это подумал, к нему вернулась его сила втройне, и он убил противника».

Мы с своей стороны тоже думаем, что Россия не может пасть от открытой борьбы и не умрет как только от глубокой старости, по примеру народов древних, окончивших свое поприще. Но кажется еще далеко до такой старости. Кроме того, мы не ужасаемся аспираций и не страшимся триумфов германского господства в Леванте по следующим причинам. Как ни разделены между собою латинские народности, как ни слабы они оттого в сравнении с германским племенем, это последнее все таки, в политике точно так же, как и в умственной культуре, не охватывает всей Европы, и народы романского племени далеко еще не стерты и не побеждены. Существуют в самом деле важные спорные вопросы между Францией и Германией, между Италией и Австрией, например, относительно Тироля и господства на Адриатике. Эти споры не могут быть улажены ни победами Немцев на Востоке, которые предстоит им одержать, ни дурного вкуса подражаниями Наполеоновских созданий, какова, например, попытка основать нечто в роде Рейнской конфедерации на Балканском полуострове. В самом Германском мире тоже нет недостатка в глубоких противоположностях. Голландцы, Датчане, а с ними Шведы и Англичане, по многим пунктам, имеют стремления совершенно иные, чем Немцы. Великобритания, став твердою ногой в Египте, для поддержания порядка в Индии и Афганистане, не нуждается вовсе в приобретениях каких-нибудь важных пунктов в странах бывшей Восточной империи. Она скорее отказалась бы даже от Кипра, как поступила некогда с Ионическими островами, чем помогать католической Германии овладеть Балканским полуостровом, или водвориться на Архипелаге протестантской Германии. Даже в этой последней, как известно, согласие установилось далеко еще не полное, и ее объединение без миллионов Немцев австрийских не может считаться оконченным. Австрийский панславизм и движение Австрии на юг – не есть путь, ведущий к этой цели. Независимо от этого несходства политических и национальных интересов, старая Европа представляется нам разделенною на несколько Европ, сильно обособленных: Европа Григория VII и Бонифация VIII, Пия IX и Льва XIII, Европа Лютера и Кальвина, Европа 1789 г.… то есть католицизм силлабуса, протестантизм, разбившийся на бесчисленные секты, верования, окончательно порвавшие с христианством, склоняющиеся то к оптимизму, то к пессимизму, как новая мещанская вера Штрауса, вера К. Маркса и четвертых слоев, вера будущего Гартмана, которую предстоит еще построить по результатам будущих солидных изысканий о древних религиях Востока.

Старое единство Европы заключается нынче только в том, что каждая страна воспроизводит или отражает более или менее глубокие разделения, разбившие на обломки европейское сознание, некогда единое. Так как вера более всего определяет характер людей и народов и образует так сказать их настоящее единство, то коренное несходство по предмету верований все более и более разделяет Европу на ревнивые и враждующие группы, из коих каждая стремится составить свое отдельно единство. Видя исчезновение нравственного начала единства, не ухватились ли с жадностью за начало народности для того, чтобы в нем найти убежище и корректив против расторгающего все связи индивидуализма, который растет безостановочно?

Невзирая на искреннее наше расположение и чувства удивления, почтения и благодарности ко всему тому, что европейская культура создала прекрасного, великого и вечного, мы, признаемся, не находим в себе – будь это даже возможно, – не только смелости, но и побуждения желать нашему отечеству и всем народам нашего племени и нашей веры перестать быть самими собой и стараться стать Европой. Которую, праведный Боже! из всех этих Европ, – ибо их несколько и каждая из них себя самое выдает за настоящую, исключая все прочие? Да и не прямая ли выгода для всех их, что в тот момент, когда горячка национальностей утихла и с большей очевидностью сказывается нравственный разлад, все яснее и яснее обрисовывается на границах Европы образ народа, племени, страны, целого континента, который, не принадлежа вполне ни к одной из этих Европ, способен и готов отнестись с большей справедливостью и сочувствием к каждой из них, чем ее соперницы? Этим благоприятным положением Русские обязаны не своим заслугам, а своей судьбе и своему историческому воспитанию, которые соединили нас с Европой настолько, чтобы мы могли понимать и сочувствовать ей во многих отношениях, и вместе отделили нас от нее, дабы предохранить нас от порабощения ее началам религиозным, социальным и политическим. Арии и христиане, но ни Латинцы, ни Германцы, ни католики, ни протестанты, – мы не можем и не должны смотреть на первых глазами вторых, и наоборот. Ни Гвельфы, ни Гиббелины, ни феодалы-консерваторы, ни третье сословие – буржуа-либералы, ни демократы-социалисты – четвертые пласты, имея свое собственное социальное устройство, во многих отношениях отличное от такового Европы, мы должны внимательно изучать эти партии, эти мятежные согласия, эти секты, не вмешиваясь в их распри и не заражаясь их страстями… Но так же как Европа состоит из государств, которые суть реальные силы, имеющие каждая свои особенные интересы, то всякий честный Русский, по нашему мнению, должен желать для своего отечества, чтоб оно старалось жить в добрых отношениях со всеми ими и не входило бы в обязательства ни с кем иначе, как в виду положительного интереса, хладнокровно взвешенного и рассчитанного, и притом на определенный срок. Для нас, столь еще мало успевших в науках и искусствах, в земледелии, промыслах и торговле, положительный мир особенно необходим, и конечно не нами он может быть нарушен.

Я надеюсь, что нам извинят длинноту этого предисловия, если настоящим строкам удастся рассеять в благосклонных читателях ходячие ложные понятия о русском славянстве, которое нередко в Европе любят выставлять каким-то темным врагом европейской культуры и элементом разрушительным, тождественным с нигилизмом.

Европейский язык, который я избрал, и откровенность, какую я себе позволил, подвергая себя всем нападкам критики, быть может помогут легче видеть ошибки и пробелы в моем сочинении; я сочту себя счастливым, если русские ученые молодого поколения, избегая моих ошибок и обратив внимание на большое разнообразие мнений, которые могут быть высказаны по многим материям, трактуемым в этом томе, – с тем же усердием, но с бòльшим талантом и знанием, предадутся историческому изучению сходных предметов и обогатят русскую литературу сочинениями, посвященными как истории Венеции, так и других стран Европы и их отношении с нашим греко-славянским миром.

Мне остается пожелать, чтобы моя книга, увеличивающая собою довольно уже большое число сочинений о Венецианской республике, писанных иностранцами, – была отнесена не к наименее полезным между ними.

В. Ламанский
С.-Петербург
1883

 

Примечания

* Предисловие к «Secrets d’ État de Venise et rapports de la République avec les Grecs, les Slaves et les Turcs au XVI siècle. Documents, extraits, notices et etudes» приводится по русскоязычной газетной публикации. Однако франкоязычное предисловие в самой книге (с. I–XXXVI) содержало ряд добавлений, которые в переводе на русский приводятся при републикации. См.: Ламанский В. И. «Государственные тайны Венеции» (Secretes d’État de Venise et rapports de la République avec les Grecs, les Slaves et les Turcs au XVI siècle. Documents, extraits, notices et etudes. St.-Pétersbourg. 1884. (том в 65 листов убористой печати) 8) // Русь. 1883. 15 нояб. № 22. С. 23–41. Полный перевод названия на русский яз.: «Государственные тайны Венеции и отношения Республики с греками, славянами и турками в 16-м веке. Документы, выдержки, заметки и этюды».

[1] Данный фрагмент текста является переводом части Предисловия, которое не вошло в публикацию в газете «Русь». Предисловие к книге начинается именно с этого вводного разъяснения обстоятельств ее написания.

[2] В Предисловии к книге Ламанский добавляет: «Около сорока первых документов, опубликованных здесь c другими своими аналогами, которые я упустил по невнимательности и случайно, вошли в интересную и важную публикацию выдающегося исследователя Венеции месье Фюллена (“Старые ошибки и новые документы”), которая недавно вышла в связи с цитируемой статьей графа де Малатри». Ламанский имеет в виду здесь следующую работу: Fulin R. Errori vecchi e documenti nuovi: a proposito di una recente publicazione del Co. Luigi Di Mas Latrie. Tip. di G. Antonelli, 1882.

[3] В предисловии к книге Ламанский делает здесь следующее добавление: «Мораль большого мира, или высокого общества нигде не является поучительной

Valor vero e virtú, modestia e fede
E di giustizia amor, sempre in qualunque
Pubblico stato, alieni in tutto e lungi
Da’ comuni negozi, ovvero in tutto
Sfortunati saranno, afflitti e vinti;
Perché die’ lor natura, in ogni tempo
Starsene in fondo. Ardir protervo e frode,
Con mediocritá, regneran sempre,
A galleggiar sortiti.

Шутливые слова старика Оксеншерна всегда сохраняют свой глубокий и серьезный смысл». В данном отрывке Ламанский цитирует фрагмент стихотворения известного итальянского поэта Дж. Леопарди (1798–1837) «Палинодия маркизу Джино Каппони». Стихотворение посвящено Дж. Каппони (1792–1876), известному политическому деятелю периода образования единой Италии. После создания Итальянского королевства стал сенатором. В переведенной цитате говорится о некоем представителе шведского дворянского рода Оксеншерна. О ком именно, установить не удалось. Стихотворение Леопарди имеется в переводе А. Ахматовой. Приводим перевод цитируемого Ламанским фрагмента:

И добродетель, вера, справедливость
Общественным удачам чужды, вечно
Посрамлены, побеждены пребудут –
Уж такова природа их: всегда
На заднем плане прятаться. А наглость,
Посредственность, мошенничество будут
Господствовать, всплывая на поверхность.

 

В заставке использована картина Джованни Антонио Каналетто «Венеция: вид на Санта-Мария-Салюте и вход в Гранд-Канал с Пьяццетты», ок. 1729 г.

© Алексей Малинов, 2023
© НП «Русская культура», 2023