1) Перенос явлений искусства на бытовую реальность; 2) восприятие исторически актуальной действительности как эстетического артефакта; 3) cамоорганизация биографии как художественного произведения. Термин «Э.» широко употребляется в негативном оценочном смысле, когда имеется в виду Э. ренессансного типа, чреватый ложной героизацией «я», гиперсемиотизацией реальности (она «читается» как текст символический или разгадывается как энигматический), кризисом общения, страхом перед жизнью. Романтический Э. превращает жизнь в «роман», а реальных людей – в его «персонажей» (см. театрализованно-«литургический» культ «прекрасных дам» в среде немецких романтиков и русских символистов). Итог этой разновидности эстетизма – профанация Эроса, превращение его в эротофагию (Ф. Степун). Таков и ницшеанский Э., в котором окончательно разведены этическое и эстетическое: первое обращено в амбивалентно-циническое самоосмеяние-величание, а второе – в не ведающую собственной альтернативы самодовлеющую «красоту» (т. е. красоту силы, витальной цепкости, онтологического упрямства). Э. оказывается суррогатом веры и лже-религией.
Бессознательная подоплека названных форм саморазрушения «я» – нарциссизм; его дериватами в сфере бытового поведения можно счесть кокетство, салонное «жизнетворчество», намеренное шутовство и юродство, самолюбование отчаянием, «самосочиненность» (словечко Достоевского) и творческий самообман. Однако подлинные социальные мотивации могут иметь и вполне трагический характер. Они принуждают насильственно овнешненное «я» к спасительному театру личин и к исполнению амплуа ожидаемых обществом ролевых стратегий (Теккерей В. Книга снобов, 1847). В ситуации, когда «в жизни жизнь переходит в искусство» (Б. Пастернак), мы имеем дело с эстетической защитной реакцией на отчужденную «я» враждебную действительность. Европейская тема приносимого искусством зла (Т. Манн) родилась из предпочтения «духа музыки» хтоническому гнету внешних стихий чуждого мира; но «рождение искусства из духа музыки» (Ницше) знаменует для романтической традиции эстетизма не победу гармонических орудий Аполлона, а торжество дионисийского экстаза в хаосе. В русской традиции в красоте не только спасение (по реплике героя Достоевского, Зосимы), но также и искупление. Нетрудно эстетизировать страдание и превратить его в предмет греховного самолюбования (о чем многократно предупреждали подвижники аскетического опыта), но и картина мира, в котором не страдает никто, как у Лейбница, с его гипероптимистической теодицеей, – может стать результатом эстетского восприятия мироздания за рамками органического Зла. В дневниковой записи русского мыслителя: «Есть красота, и есть служение красоте, и есть потребительское отношение к красоте: эстетизм. И очень похожий на эстетизм есть оптимизм, как, тоже вовсе не оправдываемая личным творчеством добра, вера, что все в мире идет к лучшему» (Пришвин М. Незабудки. М., 1969. С. 152).
Второе значение термина «Э.» («Эстетика истории») актуализируется уже в эпоху перехода от мифологических описаний к раннеисторическим, в рамках которых человек, вовлеченный в мировой поток необратимого времени, может быть понят лишь в категориях возвышенной трагедии (карма в традициях индуизма и буддизма; Судьба в трагическом историзме Ветхого Завета) и мистериально-жертвенной катастрофы (эсхатологический пафос «Откровения» Иоанна Богослова). Драматизованная историография Античности и Средневековья, хронографии Византии и историческая проза возрожденцев, декоративно-приключенческие мемуары и хроники Просвещения и героическая монументальность русских летописных сводов, беллетризованный пассеизм романтиков, с их обостренной исторической интуицией и поэтической историософией, – весь этот эстетический опыт памяти усовершенствовал особый механизм зрелищного восприятия прошлого («феатр истории», «высокое зрелище») то в виде спектакля («игра»), то в виде картины («экфразис»), то в виде литературного текста («роман жизни» в «Евгении Онегине»), а позже – в поэтике синема. Термины, фиксирующие типы мистической коллективности («почва», «соборность», «богочеловечество», «всемирность», «симфония», «ноосфера»), также обогатились эстетическими акцентами. «Философия истории» Гегеля – в той же мере героический эпос Мирового Духа, в какой «Закат Европы» О. Шпенглера – трагический фарс, а «Смысл истории» Н. Бердяева – манихейский фельетон.
Третий смысловой слой термина «Э.» (построение жизни как текста) важен для философской критики всякого художнического артистизма и того специфического единства высказывания, поступка и произведения, которое Грибоедов и Батюшков отразили в формуле «пишу, как живу и живу, как пишу», а М. Пришвин назвал творческим поведением. Мыслители и художники романтического типа свои биографии творят по закону литературного жанра («песня», «поэма», «роман») или по действию высокого сакрального архетипа (‘поэт = жрец / жертва’, ‘изгнанный пророк’, ‘мессия’; ‘Встреча’, ‘Голгофа’). В поведении и реальных судьбах вольнодумцев и масонов 18 в. – Карамзина, Пушкина, Гоголя, Герцена, Бакунина – позитивный Э. жизнестроения отвечал осознанному мессианизму как основному стимулу творчества. Тот же мессианский Э. стал формой художнической судьбы Ф. Достоевского, Н. Федорова, К. Леонтьева, В. Гаршина, Л. Толстого, В. Соловьева, А. Блока (ср. тему «вестничества» у обэриутов (Я. Друскин) и Д. Андреева). Умельченно-редуцированный вид приобрел Э. такого типа при переходе его из мессианизма в учительно-пропагандистский миссионизм демократического толка в эстетике круга «Современника» и «Отечественных записок» (Н. Чернышевский, Н. Некрасов). Направленным жизнестроительным активизмом отмечено творчество большинства символистов и футуристов. В бытовом и философском опыте софиологов и имяславцев, «апокалиптиков» (В. Свенцицкий) и «соловьевцев» (А. Белый), в памятниках «христианского символизма» («Столп и утверждение Истины» П. Флоренского, 1914) и персонализма («Самопознание» Н. Бердяева, 1940), в творчестве мирискусников и авангардной теории «магического» (Ф. Сологуб) театра и «театра для себя» (Н. Евреинов), в философско-исторической критике (П. Бицилли) сложно переплелись ностальгический пассеизм и стилизация старых эпох и мировоззрений («александризм», «греческое возрождение»), православное визионерство и инославные рефлексы, декадентская гримаса отвращения к «низкой» действительности, салонная утонченность цитатной риторики, мессианистская поза («апокалиптики», «голгофские христиане» «нововиновцы»), юродская самоирония, культ от добра и зла отрешенной красоты, эстетика гибели, мода на эзотерическое знание, философия Эроса и Танатоса, истерическая эсхатология последнего исторического дня, цинический пафос революционного разрушения и привычный трагизм русской исторической реальности.
На этом фоне самоорганизация личной биографии как упорядоченного текста была единственно возможной для философа и художника формой онтологического поединка с разрушенным миром ценностей и распавшейся на осколки личности, т. е. преображения хаоса стихий в космос культуры (миры, по слову Блока, должно строить «не на хаосе, а из хаоса»). Автор концепции «эстетической самоорганизации личности» – Ф. Степун, как ранее – П. Флоренский и С. Булгаков, уверены, что в форме личности каждый становится формой самого себя. В ранних работах А. Мейера говорится об эстетической завершенности бакунинской жизни и о революционере как «художнике-артисте»; позднее он построит концепцию жертвенной мистериологии культуры, согласно которой все частные сознания поднимаются к единомножественному «Верховному Я»; оформляется эта богочеловеческая Встреча в контексте литургико-эстетического действа. Русская богословско-эстетическая теодицея и художественное оправдание жизни искусством сошлись в общей точке положительной эстетики жизни и истории. Глубину конфликта меж этическим и эстетическим в Э. русская религиозная философия изучала на героях Достоевского; особое внимание снискал Э. Ставрогина (С. Булгаков, Н. Бердяев, С. Аскольдов-Алексеев). Эстетизованная бесовщина вторым накатом настигает нашу современность: см. артистизм цинизма и профессионально эстетизованного глумления над человеком и святынями христианской культуры в литературе, живописи и публицистике вырвавшегося на свободу андеграунда.
Тексты и исследования
Аркан Ю. Л. Эстетизм в философии // Звучащая философия. СПб., 2003. С. 10–22; Аскольдов С. А. Психология характеров у Достоевского // Ф. М. Достоевский. Статьи и матер. Л., 1924. Сб. 2; Барбье д’Оревильи Ж. А. О дендизме и Джордже Бреммеле, 1845. (Вступ. статья М. Кузмина). СПб., 1912; Бердяев Н. А. 1) Константин Леонтьев. Париж, 1926; 2) Мутные лики («Воспоминания о А. А. Блоке» А. Белого // Эпопея. 1922. № 1–3) // София. Проблемы русской духовной культуры и религиозной философии. Берлин, Блок А. Русские дэнди, 1918; 1923; Бодлер Ш. Поэт современной жизни // Ш. Бодлер об искусстве. М., 1986; Бухштаб Б. Я. Эстетизм в поэзии 1840-х гг. в пародии Козьмы Пруткова // Труды Отдела новой русской литературы. М.; Л., 1948. Вып. 1; Вайнштейн О. Б. Денди: мода, литература, стиль жизни. М., 2006; Габитова Р. М. 1) Философия немецкого романтизма. М., 1978; 2) Философия немецкого романтизма. Гельдерлин. Шлейермахер. М., 1989; Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. М., 1970; Гальцева Р. А. Семь злейших духов // Вопросы литературы, 1991. № 8. С. 37–49; Гроссман Л. П. Дендизм Пушкина // Л. Гроссман. Этюды о Пушкине. М., 1925; Ерасова Е. Маски Макса // Иностр. литература, 2003. № 11. С. 234–241; Исупов К. Г. 1) Роман Ф. Степуна «Николай Переслегин» в истории отечественного эстетизма // Тезисы Междун. конф., посвящ. 120–летию И. А. Бунина. Елец, 1990; 2) Русская эстетика истории. СПб., 1992; Ильин А. А. // Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий. 21. Сноб // А. А. Ильин. Собр. соч.: В 10 т. М., 1994. Т. 3. С. 129–131; Кантор В. К. Артистическая эпоха и ее последствия (По страницам Федора Степуна) // Вопросы литературы. М., 1997. № 2; Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. Ч. 1. Теория. М., 1920; Кутлунин А. Г., Малышев М. А. Эстетизм как способ понимания жизни в философии Ницше // Филос. науки. 1990. № 9. С. 67–76; Кантор В. К. Артистическая эпоха и ее последствия (По страницам Федора Степуна) // Вопросы литературы. М., 1997. № 2. С. 124–165; Колесникова А. В. Жизнетворчество как способ бытия интеллигенции. АКД. Новосибирск, 2003; Леонтьев К. Н. О Владимире Соловьеве и эстетике жизни (по двум письмам). М., 1912; Лотман Ю. М. Русский дендизм // Ю. М. Лотман. Беседы о русской культуре (Быт и традиции русского дворянства <18 – нач. 19 века>). СПб., 1994. С. 123–135; Мамардашвили М. К. Эстетика мышления. М., 1999; Насимович С. Т. Эстетизм и эстетика // Багульник, 1916. № 3; Степун Ф. А. Николай Переслегин. Париж, 1929 (Томск, 1997); Стъпова И. Към началото на естетизма // Филос. альтернативи. София, 2002. Г. 11. № ½, С. 28–40; Троллоп А. Щеголь ли он? Роман. СПб., 1878; Чернышева М. «Г-н Г. рисует денди…». Шарль Бодлер о дендизме повседневной жизни // Преломления: Труды по теории и истории литературы, поэтике, герменевтике и сравнительному литературоведению. СПб., 2004. Вып. 3. С. 181–186; Чулков Г. Траурный эстетизм // Аполлон, 1910. № 4; Юнггрен А. Владимир Набоков как русский дэнди // Классицизм и модернизм. Сб. Тарту, 1994. С. 184–194.
© Константин Исупов, 2020
© НП «Русская культура», 2020
