ЭПИЗОД 6.2. ПРОСТРАНСТВО, ВРЕМЯ И ДРУГИЕ ПОНЯТИЯ.
Паменид: Даже ему (Зенону), к моему восхищению, ты нашёлся сказать, что отвергаешь блуждание мысли вокруг да около видимых вещей, а предлагаешь рассматривать то, что можно постичь исключительно разумом и признать за идеи.
Платон. Парменид.
У Рэя Брэдбери есть рассказ «No Particular Night or Morning», название которого в русском переводе звучит как «То ли ночь, то ли утроv». Его главный герой, Джозеф Хичкок, – убеждённый материалист, способный поверить в существование только того, что можно увидеть, услышать или потрогать руками. (Эта мировоззренческая позиция сегодня проходит испытание успехами виртуальной реальности, но на рубеже 50-х годов прошлого века, когда Брэдбери писал свой рассказ, такой альтернативы ещё не существовало). Джозеф настолько радикален в своих взглядах, что готов считать себя в прошлом другим человеком; тексты, написанные им ранее, представляются ему принадлежащими кому-то другому; когда он находится в Бостоне, то полагает, что Нью-Йорк не существует, а когда он в Нью-Йорке – то наоборот. Сюжет повествования развивается на борту космического корабля и Джозеф просит доказательств от своего собеседника по имени Клемент, что их коллеги по полёту присутствуют в соседнем помещении. Обращение к возможностям памяти для Джозефа не являются убедительным аргументом. На вопрос Клемента о его путешествиях, Джозеф отвечает, что не знает верного ответа: «Я не посещал места. Я находился между…» И в космическое путешествие он отправился для того, чтобы удовлетворить это чувство «пребывания между»: «В основном это было пространство. Так много пространства. Мне понравилась идея, что ничего нет сверху, ничего снизу и много ничего между ними, и я посреди всего этого ничего»1. Брэдбери обостряет обсуждаемую проблематику до крайности. В сознании его персонажа конфликт нестабильной материи и стабильного пространства, а вернее, пустоты или даже «ничто»2 достигает трагического накала, вынуждая Джозефа сделать радикальный выбор в пользу последнего и покинуть космический корабль, отдавшись безграничной пустоте…
Свои когнитивные модели мы каждый раз начинаем строить одинаково: с локального, с частного, с близкого – с «подручного». На заре своего развития (индивидуального или коллективного) человек погружён в материально-объектный мир. Ни о каком пространстве здесь говорить не приходится и для описания подобной ситуации скорее подходит выражение «окружающая реальность», причём, понимаемая исключительно как предметная реальность. Показательно, что слово «реальность» происходит от латинского слова-заместителя «res», которое может обозначать практически любой объект или явление, нечто не конкретное, но вполне материально-определенное. Этот оттенок ещё более усиливается в средневековой латыни. Впрочем, и сегодня большинство людей полагают, будто живут исключительно в материально-предметном мире.
Такое доминирование материального в повседневной жизни можно понимать как доминирование частей над целым. Естественно, что ни о каком «пространстве» в этом случае не может быть и речи. Впрочем, убеждение в наличии «пространственных представлений» даже на самой ранней стадии развития давно стало общим местом. Многочисленные противоречия, которые возникают в описании подобной картины мира, остаются без внимания, позволяя сохранять убеждённость в изначальной пространственности нашего опыта.
Существенную роль в формировании ошибок такого рода играет язык, посредством которого мы описываем нашу реальность. Так исследователей вводят в заблуждение предлоги, которые неизменно связывают с пространственной природой восприятия: «над», «под», «из», «в», «за», «перед», «из-за»… С их помощью изначально описывают темпоральные отношения, что позволяет полагать приоритет возникновения пространственных ощущений. Но если вдуматься, то, в действительности, эти слова фиксируют взаимодействие исключительно материально-объектного характера. По сути, эти предлоги описывают чисто предметное позиционирование, заключающееся в соотнесении одного материального сущего с другим. Кроме того, в литературе отмечается, что «в среднеевропейском стандарте понятия, относящиеся к времени, мыслятся и выражаются в той же языковой форме, что и материальные понятия, а именно “форма, или ёмкость + содержимое”: “чашка чая”, “ложка масла”, “батон хлеба”, “период времени” (по-английски, а moment of time; a period of time; a second of time; a year of time, и т. п.). В соответствии с этим, такие понятия как “лето”, “зима” и т. п. мыслятся как “некое вместилище, ёмкость” для “некоторого количества времени”, характеризующегося при этом ещё некоторыми дополнительными качествами, например, “теплое время”, “холодное время года” и т. п. (подобно, например, “бутылка растительного масла”)»3. Тем самым, понимание времени как «формы представлений», которое вслед за Кантом вошло в определения пространства и времени, оказывается изначально заложено в европейских языках. А полученный в результате этого «пространственный эффект» закрепляется современной привычкой и текущей моделью, посредством которых мы описываем реальность на основании целостности, базирующейся на идее пространства.
Язык также вносит свой вклад в понимание пространства. Речь формируется на достаточно ранней стадии развития, когда мир материально-объектен и пространства, как среды, лишён. И такие понятия – за неимением других – используются для описания обновляющейся картины мира. В результате, оказывается, что «естественные языки в отношении организации этого понятия [пространство] ближе всего к эвклидовой геометрии. Однако это никоим образом не означает, что они могут служить помехой для постижения риманова пространства или пространства Лобачевского. Геометрия Лобачевского может быть описана с помощью естественного языка. Всё дело в том, чтобы обнаружить тот способ, которым у человека совершается переход – познание пространства Лобачевского на основе понятий о пространстве, категоризованных в естественном языке»4. Т.е. устоявшаяся терминология, сложившаяся при описании материально-объектного мира, становится препятствием на пути к более сложным моделям. Дополнительную путаницу, затрудняющую понимание этой ситуации ещё более, вносит активное применение собственно термина «пространство» к описанию взаимоположения материальных объектов, как это имеет место в диамате. Здесь вспоминается предупреждение Канта о трудности, связанной с понятием пространство, «когда его реальность, ясно созерцаемую внутренним чувством, хотят постигнуть посредством понятий разума. Однако трудность эта имеется во всех случаях, когда хотят философствовать о первых данных нашего познания, но она особенно велика, когда следствия, вытекающие из принятого понятия, противоречат совершенно очевидному опыту»5.
Переход к следующему этапу развития модели возможен после того, как в полной мере освоен предметно-объектный уровень. Сознание, достигшее более высокой связности и целостности, преодолевает дискретность сущего и воспринимает всю его совокупность как целое. Совершая этот переход, сознание осуществляет «скачок» в неизвестное или выходит за свои пределы в формате «акта трансценденции», в результате чего ему приходится преодолевать не только себя, но и ограничения, заложенные в языке. Иными словами, сознание вступает в борьбу как с самим собой, так и со своим инструментом.
Мир, научно описанный Ньютоном, есть формализация картины обыденного сознания. Можно сказать, что здесь продолжают доминировать объекты, погружённые в пустоту. Однако, абстрагируясь от наблюдаемой материально-объектной реальности, преодолевая её, научное мышление обнаруживает общие механизмы, которые представляют собой функции, описывающие закономерности взаимодействия наблюдаемых объектов и управляющие их поведением. В этой точке своего развития сознание вступает на путь научного знания. При этом классическая физика остаётся вполне антропной, поскольку переносит на объектный мир субъективные ощущения человека, но представляя их как «объективные».
Движение вглубь (или вверх по лестнице абстракций) выявляет всё более фундаментальный функционал. Бонусом этого «прогресса» является концентрация информации, которая выражается через внешнее упрощение модели при усложнении её внутренней структуры, а также функций и смыслов. При этом неумолимо возрастает плата за подобного рода прогресс. Она выражается во всё бóльшем отрыве идеальных построений от реальности. Теперь оказывается, что «подтверждение теории исходит из ощущений, которые имеют “надличный” характер, т. е. теория возникает не из опыта, а свободно избирается разумом на основе более или менее совершенного отбора понятий – фундамента – и, минуя внешний мир, накоротко замыкается непосредственно с миром ощущений, с тем “надличным”, что в нём встречается, объясняет и упорядочивает его» — так описывал этот процесс Альберт Эйнштейн6.
Особенно пагубным такое положение дел оказывается для гуманитарной сферы. На вопрос «как мы живём», наука, по мнению М. К. Мамардашвили, может представить лишь абстракции, которые невозможно связать с реальной жизнью. Отсюда следовал вывод, что «мы можем эффективно употреблять абстракции социально-исторических и психологических теорий как раз в той мере, в какой мы забываем всё то, что знаем на уровне нашей жизни, на уровне нашей интуиции, на уровне тех требований человеческого достоинства, которые предъявляем к себе и к другим»7. Иными словами, наши объяснения реальности порождают идеальные сущности, которые, вне связи с человеком, непременно должны быть «саморазвивающимися», что не оставляет другой возможности, как предполагать в качестве их движителей некие потусторонние силы. В итоге, на сегодняшний день гуманитарная наука оказывается не в силах сформировать сколько-нибудь убедительный позитивный образ будущего. Профессионалы – историки, экономисты, политологи, прогностики и проч. – продолжают пребывать в рамках научного объективизма и воспринимать все перемены как некоторую объективную эволюцию нашего знания о мире. Мы вроде как накапливаем информацию, расширяем наши представления в ходе настойчивой познавательной деятельности, и мир постепенно, но неуклонно открывается нам во всё большей полноте. Последнее – про полноту – верно. Но в таком случае, эта позиция мало чем отличается от позиции бесстрашного средневекового монаха, добравшегося до края плоской Земли и отважившегося приподнять полог небес, чтобы обнаружить за ним механизм божественного Эмпирия. В действительности, они не решаются признаться себе, что этот полог скорее напоминает красные занавесы, из фильмов Дэвида Линча, разделяющие внешний и внутренний мир.
А вот неклассическая картина мира, созданная «коллективным Эйнштейном», представляет собой результат окончательной победы сознания над дискретностью объектов. Посредством дальнейшего абстрагирования, разрозненное множество последних начинает восприниматься как целостность такого уровня, что оно обретает качество некоевого самостоятельного сущего, в качестве которого выступает «пространство». Зависимость пространства от сознания, делает человека – носителя этого сознания – неотъемлемой частью научной картины мира, что категорически противоречит принципу объективности классической науки. В дальнейшем научное сознание работает с этой новой моделью, обнаруживая новые свойства и формулируя новые законы. Следует подчеркнуть, что в неклассической картине не происходит, как принято думать, «объединение» прежде независимых друг от друга пространства и времени в единство четырёхмерного континуума. Пространство (несмотря на устоявшееся использование этого понятия в классическом научном дискурсе) впервые, в качестве некой «сущности», возникает в неклассической картине мира, где и происходит его объединение с временем.
Поскольку неклассическая картина мира является продуктом более высокого уровня абстракции и существенно большей когнитивной целостности по сравнению с уровнем, на котором формируется классическое миропредставление, то попытки понять теорию относительности для большинства, продолжающего мыслить «классически», заканчивается неудачей. «Обычное… доверчивое принятие евклидовского толкования, но без соответственных физических и психофизических коррективов, свидетельствует о беспечности принимающих гораздо больше, чем о действительном сложении опыта… Истолковать в этом, изотропном, смысле непосредственный опыт можно лишь более дорогой ценой, нежели в смысле однородном»8. Дорогая цена за «непосредственный опыт» – читай: «роскошь» обыденного сознания – связана с когнитивным развитием, которым надо заплатить за продление пребывания на уровне материального. «…С точки зрения школы Л. С. Выготского, в такого рода “реальности” может жить только Маугли, человеческий детёныш, не прошедший аккультурации и социализации. Человек в полном смысле этого слова живёт в специфически человеческом, социокультурном мире: мире обобщённых представлений, для которых “вещи” и “дела” являются всего лишь экземплификациями понятий»9. Сколько «маугли» обитает в нашем развитом обществе? Социология имеет на этот вопрос вполне конкретный ответ, который, однако, не популяризируется, поскольку в своё время он потряс даже профессиональное сообщество. Но к этой теме мы ещё вернёмся.
Истинная причина всех перемен – в нас самих. В действительности, если что и меняется, то это мы сами, механизмы нашего мышления, прежде всего, их связность и целостность. А эта когнитивная связность и целостность, в свою очередь, определяют связность и целостность картины мира, доступной нам на каждом этапе развития. Иными словами, мы смотрим в мир и видим в нём отражение самих себя – ситуация, описанная Станиславом Лемом в «Солярисе».
Невероятно сложный мир открывает нам ровно то, что мы способны увидеть. Не случайно современные теории пространства всё более наполняются субъективизмом и сближаются с идеями, содержащимися в восточных мистических учениях10. Повторим ещё раз: не надо строить иллюзий, целостность и связность нашего мира, открытых нами законов, описывающих этот мир, есть целостность и связность нашего сознания. А то, что мы с такой настойчивостью подменяем познание себя изучением внешнего мира, так это исключительно по причине методологический сложности изучения первого по сравнению со вторым. И эта сложность не перестаёт играть с нами одну шутку за другой, злой характер которых становится всё боле явным по мере продвижения по шкале истории от классической парадигмы к неклассической и далее – к постнеклассической.
Дискуссии по проблеме пространства и времени с удивительным упорством обходят стороной книгу, изданную в Германии более столетия назад. Это тем более странно, что её автор отнюдь не маргинал, неизвестный в широких кругах, но, напротив, один из признанных авторитетов мировой философии. Ещё удивительнее то, что это не малозначащая брошюра, а поистине фундаментальный – более чем тысячестраничный труд – который может и сегодня служить образцом методологической строгости в сфере гуманитарных наук. Речь идёт об опубликованной в 1913 году «Общей психопатологии», автором которой являлся тридцатилетний ассистент неврологической клиники Гейдельберга, Карл Теодор Ясперс.
В этой книге он, в частности, писал: «Пространство и время всегда присутствуют в области чувственного восприятия. Сами по себе они не являются первичными объектами, но облекают собой всю объективную действительность. Кант называет их “формами созерцания”. Они всеобщи. Не существует чувственных восприятий, воспринимаемых объектов или образов, которые были бы свободны от них. Все приходит к нам в пространстве и времени и переживается только через эти две категории. Наши чувства не способны преодолеть пространственно-временное переживание бытия; мы ни при каких обстоятельствах не можем от него ускользнуть и всегда ограничены им. Пространство и время не воспринимаются сами по себе – и с этой точки зрения они отличаются от других объектов; но мы воспринимаем их вместе с объектами… Пространство и время не существуют как “вещи для себя”; даже будучи пусты, они даются нам в связи с объектами, которые их наполняют и ограничивают.
Пространство и время, исконные и не из чего не выводимые, всегда присутствуют как в аномальной, так и в нормальной психической жизни. Они никогда не могут исчезнуть. Модифицироваться могут только способы, посредством которых эти категории являются восприятию, способы переживания этих категорий, оценки их меры и длительности [выделено мной – Д.М.]»11.
Уникальность позиции Ясперса по рассматриваемому вопросу заключается в том, что он был первым профессиональным психологом, т.е. специалистом в сфере исследований человеческого восприятия и развития сознания, а не философом или физиком, который столь полно раскрыл и чётко сформулировал специфику восприятия пространства и времени. Этот вывод вполне мог стать поворотной точкой в развитии когнитивных наук и философии в целом. Но этого не случилось. Более того, современная философия изучает наследие Ясперса строго в пределах своей дисциплинарной принадлежности, а потому это открытие, проходящее по иному научному департаменту, остаётся за пределами рассмотрения даже его официальных последователей, в чём мы могли убедиться лично, принимая участие в заседаниях специализированных секций посвящённых философскому наследию Ясперса на трёх Всемирных философских конгрессах.
Отталкиваясь от сказанного Ясперсом, можно продолжить его мысль следующим образом. Мы, люди, созданы для жизни в материально-объектном трёхмерном мире. Мы – органичная часть этого мира. Наши материальные тела оптимизированы под эту среду. Наши органы чувств способны воспринимать информацию исключительно материального характера. Повседневная привычка и распространенные стереотипы скрывают от нашего внимания факт отсутствия у нас органа, ответственного за восприятие времени и пространства. В результате, как это не покажется странным на первый взгляд, но время и пространство в спектре наших чувственных восприятий отсутствуют. Отсутствуют полностью. Ничего подобного для нас не существует. Время и пространство, с которыми мы имеем дело, в действительности являются даже не феноменами, но симулякрами, некими фантомами, продуктами нашего сознания. А говоря ещё проще, в нашем – антропном – представлении, время и пространство есть понятия без объекта. А то, что наиболее недоступно, то, относительно чего мы когнитивно беспомощны, начинает представляться как банальность. Это уже результат работы психологической защиты.
Резюмируя: то, что мы привыкли идентифицировать словами «время» и «пространство», в основе своей есть когнитивная способность, дар, умение (выбирайте по собственному желанию) связывать и структурировать информацию. Результатом этих чисто внутренних процедур становится возможность наблюдать и осознавать внешние процессы в их протяжённости (в темпоральном и пространственном аспектах).
Для каждого из нас всё начинается с обнаружения себя в текущем моменте. Ранее мы зафиксировали, что текущий момент есть пребывание в некой позиции бытия, синонимами для которого выступают «вот-бытие», «здесь-бытие», «существование здесь», «присутствие», «сиюбытность». Оно всегда с нами, потому и называется «текущим моментом». Это состояние (воспринимаемое, прежде всего, как ощущение) Мартин Хайдеггер собрал в непереводимом (не с немецкого, а на любой язык современного человека) термине Dasein.
И Dasein не случайно стал ключевым понятием в философии Хайдеггера, поскольку он обозначает не просто локализацию, воплощение, материализацию человека в некоторой позиции, в некотором месте (так и хочется сказать: «в пространстве», что категорически недопустимо). «Здесь-бытие» – это акт экзистенциального темпорально-топологического единства как присутствия в мире. Это одновременно и текущее место, и текущий момент, из которого мы никуда не уходим на протяжении всей жизни. Это зародыш, а, вернее, яйцеклетка четверичности неклассического представления о бытии в индивидуальной истории, мировое яйцо в коллективной картине мира.
Также, как это происходит в биологии, когнитивная жизнь эволюционирует благодаря расщеплению, делению или установлению связей, что есть различные проявления единого процесса. То, что мы только что назвали «яйцеклеткой четверичности», «делится» и, удваиваясь, позволяет расширить представления о текущем моменте воспоминаниями о том, что случилось несколько ранее. Так, через присоединение к текущему моменту содержаний прошлого, проявляет себя первая когнитивная связь. Следом происходит понимание того, что грядёт – присоединение того, что будет. Таким образом в жизнь человека входят «прошлое» и «будущее». Этим ощущениям предстоит развиться в два направления – вперёд и назад – которые образуют первую ось координат. А текущий момент на этой оси приобретает статус локализации бытия, точки отсчёта, понимаемом как «настоящее» время, что по умолчанию наделяет два других времени статусом «не настоящие» (фиксируя, тем самым, их лексическую антонимичность слову «настоящий»: недействительные, мнимые, фальшивые, ложные и т.д.). Так первая связность формирует троякость чувства, которое оформится понятием «время».
Следующим этапом развития этой связности становится трансформация ощущения времени и понимания его как потока, который завихряется, словно вода возле запруды, образуя циклы дня и ночи, циклы прожитых лет, циклы человеческих жизней. Естественная жизнь человека наполнена цикличностью. Она структурируется ритуалами и праздниками. Сельскохозяйственные работы зависят от смены сезонов и разливов рек. Мудрецы Древнего мира были способны отслеживать космические циклы, представленные движением светил по небосклону. «Время» в этом случае ассоциируется непосредственно с причинами их определяющими (событиями и сущими), которые понимаются исключительно предметно и персонифицированы сакральными образами, которые наделены волей. По мере абстрагирования, сознание начинает «прочитывать» закономерности, как приоритетные этим сущим, тем самым, превращая их вполне материальные образы в символы этих закономерностей. Так происходит переход от субстанционального понимания мира к функциональному. Постепенно, всё более преодолевая материальную объектность (благодаря всё тому же механизму абстракции) и отдаляясь от неё, понятие «время» обретает независимость и начинает жить самостоятельной жизнью. Разворачиваясь в различных по масштабу естественных циклах в линейное время рациональной мысли, а затем усложняясь ещё более, время обретает абстрактность, как устойчивую независимость от чего бы то ни-было. Линейность времени, так хорошо знакомая нам сегодня, – это прерогатива общества Модерн, признавшего торжество научного знания как одного из высших своих достижений.
А где же пространство? Мы упомянули, что в результате деления «яйцеклетки» текущего момента, возникает чувство прошлого и будущего, которое ассоциируется с образом двух положений – спереди-позади. Трансформируясь в протяжённости, эти позиции, в свою очередь, становятся направлениями – вперёд-назад, которые, также, как и прошлое-будущее, образуют первую координату. По сути дела, на начальном этапе, – это единая пространственно-временная координата. Это единство создаёт человеку возможность (на другом, более высоком, этапе его фрактального развития) ощущать линейную целостность как топологию. Это ещё не «пространство» в его прямом выражении, но уже отчётливый этап в движении к его восприятию. Точечный Dasein «растягивается», представая в образе пути. Путь, это то, что приходит на смену разрозненным местам, посещаемым последовательно (вспомним пример, который мы рассмотрели ранее).
Здесь, возможно, несколько забегая вперёд, следует сказать, что помимо прошлого и будущего, помимо линии пути, одномерность сознания порождает множество других одномерных структур: слово, составленное из отдельных букв; текст, собираемый из отдельных слов; различного рода списки и перечни (вспоминаем самые знаменитые: гомеровский «Список кораблей», «Родословие Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова»); эпические истории; процессии; средневековую симультанную сцену; бухгалтерские отчёты; коллекции; потоки звездной энергии и т.д., и т.п. Среди этого одномерного многообразия «время» предстаёт в качестве «склеивающего компонента», который на определённой стадии рационализации обретает качество меры того, что «склеено». И совсем не случайно, что первыми мерами пути оказываются единицы времени. Далее целостность наращивается, как было показано в нашем примере с освоением нового места.
Так что «время» – это проявление когнитивной способности общего характера объединять самые разнообразные по своему характеру наблюдаемые и мыслимые события и явления, делая акцент на процессуальности такой сборки. За этой способностью стоит механизм абстрагирования и ассоциации первого уровня, который преодолевает объектно-предметную разрозненность эмпирически наблюдаемой реальности и организовывает это дискретное множество в форму линейной целостности.
Понятие «пространство» возникает как продукт когнитивной способности к абстрагированию и ассоциации более высокого уровня, на котором дискретные сущие могут рассматриваться как сосуществующие друг с другом, как параллельно бытийствующие, как одновременно присутствующие в сознании. Но, повторимся, на первом уровне абстракции, рассмотренном нами выше, в этом качестве – как линейные целостности – себя проявляют время и путь. Для того, чтобы осознать прошлое и будущее они должны присутствовать в сознании одновременно с настоящим. Так что путь вполне может рассматриваться как вариант одномерного пространства.
Собственно возникновение понятия «пространство» фиксирует факт тринитарной связности сознания, порождающий трёхмерные структуры. Здесь опять не имеет значения на каком «материале» происходит сборка – важен сам факт троичной целостности. Исторически любые когнитивные целостности впервые обнаруживают себя на массиве объектов внешнего мира и потому закрепляются в сознании как принадлежащие этому внешнему миру: время – как последовательности, прежде всего, внешних процессов, пространство – как внешний природный простор. Но, скажем ещё раз: вопрос «предметной базы» в обоих случаях второстепенен, и потому пространство, как параллельность сосуществования в сознании неких сущих, может с успехом принадлежать сфере математики, физики, любой иной области знания, да и, вообще, чему угодно. Именно этот феномен мы наблюдаем в последние десятилетия в виде бурной экспансии понятия «пространство» на самые неожиданные области человеческого бытия. Короче говоря, «пространство» – это не место, а в первую очередь, форма восприятия.
Время, как линейная целостность, оказывается информационно менее ёмкой, нежели трёхмерная целостность, именуемая «пространство». По этой причине, вопреки распространённому убеждению, время, а, вернее, ощущение времени, формируется сознанием и, соответственно, входит в жизнь человека раньше, чем чувство пространства. Но оба эти понятия зарождаются в единой среде, воспринимаемой материально-предметно, и потому пересекаются на уровне используемой терминологии, каковая сохраняется и в последующие периоды.
Зафиксированная Ясперсом вторичность времени и пространства, с неизбежностью означает, что мы вообще ничего не можем сказать о пространстве. Утверждения существования «абсолютного пространства», которые словно заклинания звучат у самых разных авторов, это ещё один стереотип, отражающий убеждённость в необходимости некоего универсального вместилища, обеспечивающего существование материально-объектного сущего, включая нас самих. Однако, все наши модели есть не более чем плод рационального воображения, и даже никакая техническая оснащённость не может нам помочь в познании пространства. Психологическая защита мгновенно срабатывает на эту экзистенциальную проблему. Как и после открытия Коперника, разом лишившего человека центричности его положения в мироздании и надёжной опоры под ногами, или второго закона термодинамики, утверждающего неизбежность тепловой смерти, человечество вновь зависает в трагической неопределённости. «Пустота сверху, пустота снизу и ничего между ними, и я посреди всего этого ничего…» Не случайно Джозеф Хичкок, которому принадлежат эти слова, отчаявшись победить неопределённость разрозненного мира, выбирает определённость пустоты, разрыва, а по сути – «ничто».
Этой «пустототой-неопределённостью» для нас может оказаться что угодно: Христова любовь, Вселенский Разум (это хорошие варианты), одиннадцатимерное абсолютное пространство, в котором мы путешествуем на трёхмерном острове Лапута, трёхмерная голографическая проекция двумерного мира или, вообще, независимые переменные, в которых создаётся майя нашего мира – может быть что угодно – ограничение накладывает только наша фантазия. Возражения бессмысленны, поскольку пространство – есть полная неизвестность, совершенно недоступная нашему восприятию и осознанию.
Ответом на неопределённость такого масштаба становится вера. Если абстрагироваться от моральной-этических моментов, то варианты веры в Любовь Христову и в абсолютное пространство эквивалентны друг другу. Не случайно, Джордж Беркли в своём ответе Исааку Ньютону предпринял тщательный анализ этого конфликта, но в итоге был вынужден признать трудность его разрешения: «…Главная выгода, вытекающая отсюда, заключается в освобождении нас от опасной дилеммы, в которую считали себя вовлеченными многие из обративших свои мысли на этот предмет, т.е. от необходимости признать, что реальное пространство есть бог или что существует нечто кроме бога вечное, несотворённое, бесконечное, неделимое, неизменное, из которых оба предположения должны быть по справедливости признаны вредными и нелепыми. Известно, что немало как богословов, так и выдающихся философов из затруднительности для них мыслить границы пространства или его уничтожение, пришли к тому заключению, что оно должно быть божественным. И в новейшее время некоторые особенно старались доказать, что оно совпадает с атрибутами, не принадлежащими никому, кроме бога. И как бы это учение ни казалось недостойным божественной природы, но я должен сознаться, что не вижу, как мы можем избавиться от него, пока придерживаемся общепринятых мнений»12.
Оставим тему Абсолюта в любых его проявлениях для дальнейших дискуссий и вернёмся к так называемому «субъективному» пространству, которое мы, по крайней мере, конструируем сами, и в котором мы обитаем непосредственно. Ранее в других работах нами было дано следующее определение: «Для человека пространство есть явление бытия сущего как целого. В этом определении термин “явление” понимается как появление, возникновение чего-либо. И в том заключается двоякий смысл: во-первых, явление как нечто вновь увиденное, открытое, понятое человеком; во-вторых, явление как нечто созданное им. В результате, пространство предстает как категория историческая, самая абстрактная и в то же время наиболее конкретная форма бытия»13. Впервые такого рода понимание пространства было сформулировано мной в 2011 году14. В текущем контексте возможна следующая редакция этого определения: В человеческом восприятии время и пространство представляют собой явление бытия сущего как целостности. Время – есть динамический аспект, процессуальность формирования целостности, пространство – статический аспект, целостность соположения, понимаемая как единство.
Время, понимаемое как динамическая протяжённость, как длительность процесса формирования целостности может измеряться в «единицах времени». С другой стороны, оно само выступает мерой.
Меры существуют для протяжённости, площади и объёма. Меры пространства не существует. Пространство есть конструкт сознания и потому его размеры и форма определяется исключительно характеристиками развития личности. В этом отношении пространство само является мерой уровня когнитивного развития человека.
В свете сказанного, время и, прежде всего пространство, обретают особую ценность, как объективные критерии когнитивного развития человека. Обратим внимание на двоякий смысл термина «явление», который мы употребили в нашем определении: как нечто вновь увиденного, открытого, понятого человеком; и как нечто созданного им. В первом случае человек раскрывает для себя структуры, присутствующие в мироздании, во втором случае – он творит структуры, воплощая их в продуктах своей творческой деятельности. Но в обоих случаях в основе находятся структуры его сознания. Тем самым, будучи зафиксированы, вне зависимости от сферы – наука, искусство, культура, социально-политические отношения – пространственные представления обладают уникальным качеством целостности, позволяющим выносить объективные суждения в области субъективного, которая прежде считалась недоступной прямому наблюдению.
Освальд Шпенглер выразил это в слогане, звучавшем для слуха академического учёного весьма провокационно: «Мой метод – это я».
Но если поразмыслить, то чем ещё может быть истинный метод научной работы, как не прямым отражением когнитивных структур исследователя? Вспоминаем высказывание Флоренского по поводу работы художника: «Композициею характеризуется внутренний мир самого художника, строение его внутренней жизни»15. Экстраполируем эту мысль на другие виды и сферы деятельности – ведь сознание одно и его структуры одни и те же – и тогда становится понятной смелость Шпенглера, открыто задекларировавшего когнитивизм своего научного метода, позволяющего создать надёжную базу для неклассической научности с её широкой возможностью междисциплинарных параллелей. В предисловии к первому тому своего фундаментального труда Шпенглер высказал поистине невероятную для своего времени мысль: «…Существует глубокая взаимосвязь форм между дифференциальным исчислением и династическим принципом государства эпохи Людовика XIV, между античной государственной формой полиса и евклидовой геометрией, между пространственной перспективой западной масляной живописи и преодолением пространства посредством железных дорог, телефонов и дальнобойных орудий, между контрапунктической инструментальной музыкой и хозяйственной системой кредита. Даже трезвейшие факты политики, рассмотренные в этой перспективе, принимают символический и прямо-таки метафизический характер, и здесь, возможно, впервые явления типа египетской административной системы, античного монетного дела, аналитической геометрии, чека, Суэцкого канала, китайского книгопечатания, прусской армии и римской техники дорожного строительства равным образом воспринимаются как символы и толкуются в качестве таковых»16. Так переход от традиционной классической линейной к «пространственной» целостности соположения фактов, как базовому методу научного исследования, позволил Шпенглеру открыть для гуманитарного знания дверь в неклассический мир и реализовать новый для своего времени синхронистический подход к изучению истории, фактически, привнося принцип относительности в гуманитарную сферу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Брэдбери Р. No Particular Night, No Morning. Человек в картинках: Книга для чтения на англ. яз. – СПб.: КАРО, 2014. – С. 198.
2. На это указывают термины, которыми Брэдбери раскрывает понятие space, имеющее в английском языке смысл, прежде всего, как «космос». Один из таких терминов gap, имеющим значения зазор, разрыв, пробел, лакуна, войд. В русском переводе эти смыслы утрачиваются.
3. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 3-е. – М.: Академический Проект, 2004. – С. 238
4. Там же. – С. 239-240
5. Кант И. О первом основании различения сторон в пространстве / Кант И. Соч. в 6-ти тт. Т. 2. – М.: Мысль, 1964. – С. 378- 379.
6. Эйнштейн А. Эволюция физики / А. Эйнштейн, Л. Инфельд. – М.: Наука, 1965. – С. 230.
7. Мамардашвили М. К. Опыт физической метафизики. – М.: Прогресс-Традиция, 2008. – С. 13.
8. Флоренский П. А. Анализ пространственности и времени в художественных произведениях. – М.: Прогресс, 1993. – С. 81.
9. Папущ М. П. Нереальная действительность, в которой живут люди. В сб. Модели мира ; Отв. ред. Д. А. Поспелов – М.: Российская ассоциация искусственного интеллекта, 1997. – С. 139.
10. Капра Ф. Дао физики. – СПб.: ОРИС, 1994.
11. Ясперс К. Общая психопатология. – М.: Практика, 1997. – С. 113.
12. Беркли Дж. Трактат О принципах человеческого знания. Сочинения. Сост. И.С. Нарский. – М.: Мысль, 2000. – С. 189.
13. Михалевский Д.В. Пространство и бытие. – СПб.: Алетейя, 2017. – C. 24.
14. Михалевский Д.В. Формирование социального пространства и его структур (социально-философский анализ). Диссертация на соискание ученой степени кандидата философских наук. – М.: РГСУ, 2011. – С. 82.
15. Флоренский, П. А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. – М.: Прогресс, 1993. – С. 122.
16. Там же. – С. 336.
На заставке: Терраса виллы Корнелиуса Вандербильта в Ньюпорте, США. Фото автора
© Д.В.Михалевский, 2025
© НП «Русская культура», 2025
