***
Иногда возникает соблазн описать движение денежных знаков с инопланетной точки зрения. Как это сделать – в целом непонятно, но отдельные фрагменты могли бы выглядеть примерно так.
В телепередаче про викингов диктор говорит: «На всем побережье Европы не было города, до которого не добрались бы викинги: их интересовало серебро». Сразу возникает вопрос: а если бы не было серебра? Если бы не было столь легко изымаемого ресурса, проявляли бы люди такую активность?
Или вот, задумаемся над смыслом рекламы вообще, как таковой. Ее можно представить как расставленную по всему миру сеть разнообразных, но, в сущности, однотипных капканов. В эти силки попадают перемещающиеся субъекты – тогда силки сжимаются и удается выжать некоторое количество денег. Концепция такова: субъекты суть существа, обладающие ценной начинкой, которую можно тем или иным способом извлечь, а способы извлечения, в свою очередь, делятся на два вида: с повреждением обшивки и без повреждения. Викинги были ориентированы на первый способ, цивилизованные рекламщики – на второй.
Приходит на ум и образ из мира природы, а именно, отношения муравьев и тли. Если на тлю надавить в нужном месте, она выделяет капельку сиропа, и это единственное, чем она интересна муравьям, ради этого муравьи тлю и пасут – в прямом смысле слова. Вот и человеческий мир можно разделить на две условные позиции: позицию муравья и позицию тли, только эти позиции закреплены не столь жестко и однообразно. Если теперь вспомнить название книги Эрика Берна «Игры, в которые играют люди», придется признать, что важнейшая игра, в которую люди играют, – это игра в муравьев и тлю, именно ей уделяют время, тогда как всем прочим играм – час. Поэтом принцип «человек человеку волк» явно страдает неточностью. С появлением сладкого сиропа в виде денег – этой великой универсальной начинки – вступает в дело воистину всеобщий принцип: человек человеку то муравей, то тля. И люди суть муратляне, по крайней мере, муратляне – все дальние и все первые встречные. Только в кругу близких задача извлечь сверхценную начинку отходит на второй план: здесь используются другие хоботки, позволяющие высасывать друг друга куда более основательно. Иными словами, согласно правилам игры № 1, дальние (а именно, клиенты, пациенты, зрители, покупатели) предстают, преимущественно, в трех состояниях.
- Клиент с начинкой запеленгован.
- Клиент пуст.
- Клиент недоступен.
Не будь этой начинки, всеобщая никомуненужность стала бы преобладающим состоянием социума, и в этом смысле роль денег далеко выходит за пределы экономики, они обеспечивают всеобщую социальную мобильность, омывающую и берега Европы, и побережье Тасмании.
***
Тля, содержащая сладкий сироп, и субъект, содержащий очень ценную, легко перевариваемую и усваиваемую начинку, оказываются похожими по целому ряду параметров. Продолжая игру слов, рекламе как таковой вполне можно приписать функцию растления, то есть рас-тления, выжимания капельки сверхдефицитного ресурса из каждой попавшейся в силки особи. Силки сработали – что и значит: удалось рас-тлить, заставить раскошелиться.
Далее. Охота за начинкой интересна не только своими способами, изучение которых составляет предмет такой дисциплины, как всеобщая аферистика, но и исследованием свойств начинки, состава этого воистину волшебного эликсира, которым обладает или может обладать каждая тля. Зачем бы еще нужны были сильным мира сего все эти проходящие и толпящиеся – тупые, ничтожные, некрасивые, простые как три копейки и так далее, если бы они не содержали хоть малую каплю драгоценной субстанции? Есть 99 причин, объясняющих, почему они никому не нужны (нередко и себе тоже), и лишь одна причина нужности: потенциальная возможность рас-тления, извлечения начинки. Этой одной причины достаточно и для предельной жестокости, и для безудержной лести.
***
«Все суета и тлен» – утверждает Библия, и если напрямую не добавляет максимы «человек человеку то муравей, то тля», – все же подразумевает ее в этой фразе. Но извлечение универсального ресурса, его выдаивание капля за каплей есть важнейшая, но не единственная игра на большом социальном поле. Скажем так: деньги – это тленная начинка, но есть еще и нетленка, состоящая из вкладов в символическое, из создания произведений. Можно ли сравнивать свойства этого метаболического медиатора с капелькой всегда желанного сиропа? Что ж, параметры для сравнения всегда найдутся. Нетленка иначе квантована, чем «тленка»: большие порции не создаются суммированием малых, и каждый квант сохраняет свою дискретность, по крайней мере, стремится к ее сохранению. Если деньги не пахнут и, стало быть, совершенно безразлично, внутри какой тли они были, ведь это ни в коей мере не мешает их дальнейшему свободному суммированию и новым порционным делениям, то единицы нетленки до конца удерживают специфический аромат, обеспечивающий не только их дискретность, но и указывающий на исходную принадлежность. Любопытно, что в принципе и среди денег, среди сливаемых в результате массового рас-тления капелек, могут попадаться грязные деньги, и грязь связана исключительно с паразитарной сохранностью следов происхождения. Впрочем, нет таких грязных денег, которые нельзя было бы отмыть.
Среди медиаторов нетленки, в свою очередь, попадаются произведения, следы происхождения которых смазаны или вовсе отсутствуют: они тоже участвуют в метаболизме, но как бы со скрипом, например, рассматриваются как подражательные, эпигонские. Стало быть, данный параметр имеет противоположный знак у двух медиаторов. Мои деньги – такие же, как любые другие, это плюс и для них, и для меня. Но для нетленных единиц-капелек плюс состоит как раз в неустранимости «запаха», в несмываемости следов происхождения, и как тут вновь не вспомнить тезис Ницше, сформулированный как сигнал SOS, передаваемый автором: только не спутайте меня с кем-то другим…
Таким образом, параметр личностного присутствия для денег, поскольку они деньги, стремится к нулю. В символическом приношении, в произведениях он – в идеале – равен единице. Исходя из этого, не является независимым и другой параметр, характеризующий способ присвоения. Чтобы выманить деньги, порцию желанного, всегда дефицитного ресурса, на тело надо надавить – с повреждением или без повреждения обшивки. Что же касается кванта нетленки, то его передача дает более сложную картину с элементами интерференции. С одной стороны, в способах передачи присутствует и «надавливание» с целью выжимания капли, но с другой стороны, это, несомненно, архаический способ дистрибуции символического питательного ресурса, восходящий к стадии Шахеразады и по форме представляющий собой такое же рас-тление. Шахеразаде приходилось каждый вечер выдавать порцию приключений, чтобы сохранить жизнь, но особенно точно для описания ситуации словосочетание, зафиксированное Варламом Шаламовым в «Колымских рассказах»: тискать романы. Притиснул бедного пиита – и вот тебе что-нибудь трогательное, чувствительное на сон грядущий. Похожий архаический способ растления практикует и тоталитарное государство: оно жестко «тискает» имеющегося в его распоряжении авторов (в таких случаях говорят, что на литераторов оказывается давление), и бедная тля выделяет капельки фимиама.
***
Впрочем, в современном способе дистрибуции символического надавливанию принадлежит явно второстепенная роль, господствующим же способом является, скорее, принудительная инъекция: автор настигает жертву и осуществляет «перелив влияния», производит инсталляцию соблазна, порой весьма изощренным способом, вплоть до повреждения обшивки. Обе силы остаются частично конвертируемыми друг в друга, – так, выделение нетленки тоже предстает как способ платежа для извлечения более универсального нектара – в дополнение к осуществленной инъекции. В некотором смысле подобное совмещение выглядит как большая социальная аномалия. В самом деле, ведь речь идет о попытке колонизации души, но при этом извлекается и капелька сиропа, как если бы речь шла об особо хищных муравьях, способных хлестать и нектар, и фимиам, и амброзию в одно жало…
И еще одна аналогия. В физике выделяются четыре вида взаимодействий: гравитационное, сильное, слабое и электромагнитное; каждое располагает собственными предпосылками и собственными дистанциями. Также и в социуме или, если угодно, в среде социальности можно выделить близкородственное взаимодействие, основной валютой которого являются взаимные терзания; подобные отношения возможны только на условиях персонификации. Затем – отношения между дальними, самая главная связующая сила социума, медиатором которой как раз и является легко извлекаемый, свободно делимый и быстро усваиваемый ресурс, – уже серебро для викингов было таким ресурсом, определявшим их отношения с дальними. Наконец, есть и сверхдальние взаимодействия с собственными силовыми полями, и здесь медиатором является нетленка. Любопытно, однако, что первый и третий вид взаимодействий имеют общую черту, отсутствующую в денежном обращении, – это персонификация. Правда, в случае символической трансляции персонификация является односторонней.
Напрашивается вопрос: а как быть, собственно, с отношением власти, где она тут? Между чем и чем располагается?
Ответ оказывается парадоксальным: в качестве самостоятельных, раз и навсегда стабильных, этих отношений не существует, и если окинуть беглым взглядом политическое измерение в целом, мы обнаружим разнородную смесь основных видов взаимодействия, а также свято место, остающееся пустым посередине. Это то место, где прежде располагался греческий полис, некая реальность, в честь которой сама политика получила свое имя. На смену полису пришел римский publicum, но впоследствии эта площадка была разрушена, ее, так сказать, сравняли с землей, а имя «политики» получили гетерогенные силы, имеющие иную природу. Поэтому сегодняшние отношения власти тяготеют к тем или иным моделям – к патернализму там, где так или иначе проявляется отец нации; к рас-тлению там, где власть сама вращается вокруг вращения денег (это так называемое «открытое общество»); к аттрактору нетленки там, где у власти оказывается художник в самом широком смысле слова, творец и хранитель утопии. Полноценная сфера признанности, гражданского ощущения через агору и агон сегодня атрофировалась, поэтому такие трансперсональные расширения, как «правосудность», отвага в отличие от мужества, равно как и другие формы самостоятельного соучастия в res publica, оказываются недостоверными. Напротив, понятия «сделки», «договора», «морального и политического капитала», конкуренции платформ фактически и являются заместителями атрофированных аттракторов самостоятельной причастности к телу социума, таких, которые не сводились бы к семейно-родовым отношениям, к капитализации символического и к рас-тлению без повреждения оболочки.
***
– Не желаете ли добавить корицы? – Эти слова произносит изысканно одетый молодой человек, продающий кофе в «Идеальной чашке».
– Нет, – отвечаю я.
– Желаете молоко, сливки?
– Нет, – отвечаю я. – Просто кофе.
Тогда бармен, наконец, называет сумму, которую я заранее приготовил, и больше я для него не существую. Он честно выжал все возможное из этого клиента и переходит к следующему. Что ж, в принципе, он был вежлив, так же, как и те, что продают блинчики в различных «Теремках», спрашивая, не желает ли сударь еще добавить в блин того, этого, пятого, десятого, и в конце называя сумму, явно превышающую то, что незадачливый клиент планировал потратить.
Ситуации такого рода почему-то всегда казались мне крайне неприятными и изначально фальшивыми, но не хотелось вдумываться, почему именно. В конце концов – платишь деньги, получаешь товар. Множество маленьких хитростей, направленных на то, чтобы еще что-нибудь втюхать, вызывают даже умиление. Но только не в данном случае. То, что проделывает бармен и сотни ему подобных, я, пожалуй, назвал бы незаконной коммерциализацией добросердечия, наносящий этому естественному человеческому состоянию существенный, а иногда и непоправимый ущерб.
***
Всмотримся в эти потери. Допустим, вопрос «не желаете ли добавить корицу?» будет воспринят как чистый модус дружелюбия, как нечто помимо денег, – такое ведь тоже может быть, специи нередко добавляют по вкусу. Быть может, кстати, клиент не очень-то и любит с корицей – но вот, предлагают, хотят тебе сделать приятное, а человеку, который хочет тебе сделать приятное, как-то неловко препятствовать.
Далее продавец объявляет цену, и обнаруженное превышение, как правило, ничего не решает. Беда, однако, в том, что посетитель ошибся в чем-то очень важном: он переоценил степень дружелюбия… а может вообще неправильно понимал суть дружелюбия – и вот на какой-то краткий момент времени вся горечь корицы настигает его. Что происходит в душе в эти краткие минуты?
Ну, например, такое соображение: мир враждебен не только открытыми проявлениями вражды, с которыми все более или менее понятно. Оказывается, что и фрагменты беззаботности, приветливости, добросердечия, могут быть всего лишь иллюзией, а в итоге, после всех расслабляющих приятностей, тебя ждет счет, выставленный за корицу. Может оказаться, что ничего такого и не имели в виду, но ведь метастазы проникают во все уголки души. Под маркой всяческого угождения клиенту в атмосферу души сброшены крайне токсичные отходы с долгим периодом полураспада. Разовый выброс вроде бы и ничтожен, но если учесть силу проникающей радиации, а также суммируемость доз облучения, то дело складывается довольно печально.
Почему же нельзя просто сказать: за дополнительную плату вы можете получить сливки, корицу и черта в ступе? Что требует столь изощренного выдавливания еще маленькой капельки? Жизнь этих угодливых крохоборов от баблонавтики представляется какой-то беспросветной: сколько у них, наверное, проблем с беспечностью, с дружественностью, с доверием к жизни? Ведь они, наверное, всюду видят скрытый запрос на бабло… И общий ландшафт дел человеческих с каждым фальсифицированным актом добросердечия дает картину ползучей, прогрессирующей эрозии.
Нечто подобное приходит в голову с каждой приторной фразой «не желаете ли, сударь, добавить сливок?». А может и ничего не приходит, если острая интоксикация уже перешла в хроническую. Тут почему-то вспоминается советский общепит в частности и советская торговля вообще, – похоже, что только теперь настало время для сущностных сопоставлений. Как изощрялись тогда советские сатирики над неповоротливостью и неприветливостью социалистической торговли! В каждой репризе подразумевалось, что рано или поздно этот противоестественный порядок вещей будет отменен. И вот сейчас, ретроспективно, мы видим, что в очевидном недостатке услужливости было и собственное достоинство, защищавшее от эрозии некоторые территории человеческого. Тогда, конечно, казалось невероятным, что когда-то можно будет отнестись ностальгически к суровым словам «не мешайте работать!», что может наступить такое загрязнение экзистенциальной и психологической среды, что придется задуматься о предпочтениях.
Почему все же отходы гипер-услужливости следует признать самыми токсичными? Ведь, оглядываясь на суровую российскую действительность, то и дело видишь грабительские проценты, обманутых дольщиков, финансовые пирамиды и стенания погнавшихся за дешевизной, – словом, сплошное кидалово и разводилово, как выразился один мой знакомый. Оно, однако, не вызывает у меня такой бессильной горечи, и я вновь думаю: почему?
***
Причина, пожалуй, в том, что лохотроны, вращаемые энергией обмана, крутятся уже не одно тысячелетие, а обмен обманом входит в привычный круг социально-психологического метаболизма. Организаторы пирамид, авантюристы-баблонавты высокого полета все же выступают отчасти и как санитары леса, внося свой посильный вклад в борьбу с алчностью и всемирным жлобством. Их деяния способствуют живому пульсу бодрствования.
А вот фальсификаторы добросердечия не вносят ничего, кроме мерзости запустения, от их деятельности страдают именно устои человеческого в человеке, подвергающиеся тихой, незаметной, и потому особенно опасной эрозии, – как раз тот случай, когда бабло порождает зло и ничего кроме. Бесплатный сыр в мышеловке давно уже никого не удивляет, его даже можно успеть выхватить прежде, чем мышеловка захлопнется. Но появилась новая разновидность бесплатного сыра – с ядовитой плесенью.
Любопытным примером тут могут служить бесплатные косметические услуги типа маникюра, маски или какой-нибудь подобной процедуры. Токсичная гипер-угодливость, в данном случае, адресована женщинам, она вроде и в самом деле бесплатна, но не безнаказанна, – интоксикации не избежать. Пока делается прическа, приветливые девушки и молодые люди будут непрерывно втюхивать какие-нибудь чудеса в одном флаконе и еще более чудесные чудеса в другом флаконе, разумеется, с фантастической скидкой, разумеется, только для вас. Они по полной используют беззащитность клиента, который (которая) не может уйти, пока, например, волосы не высохнут, да к тому же еще пребывает в состоянии смутной благодарности или, по крайней мере, неловкости, совершая некое нравственное изнасилование в особо извращенной форме. Случай классический для уже упоминавшегося рас-тления. В сознание внедряется нехитрая, но разрушительная мысль: если тебе делают добро и по всем каналам оповещают об этом – берегись подвоха.
Вспоминается простейшее правило, как отличить настоящего социального работника от поддельного, от мошенника, правило, адресованное бабушкам и специально озвученное по телевизору: если пришедший к вам человек работает сухо, формально, без лишних слов – значит работник настоящий. Если участливо расспрашивает, никуда не спешит и вообще сама любезность – берегитесь, наверняка мошенник.
Растлители создают парадоксальный иммунитет к добру, к спонтанной человеческой порядочности, и поэтому они настоящие монстры, под какой бы любезной и приветливой маской ни скрывались. Пока тебя окутывает облако избыточной любезности, так сказать, морок, соблазн в исходном смысле слова (от древнерусского «блазниться», мерещиться), во внутреннем слухе начинает звучать знакомый мотив:
Нет, я совсем не Орландина,
Вовсе даже я не Орландина…
Если мотив совсем не звучит – тоже неплохо, свои своих не хватают. Интоксикация гипер-услужливостью, и в этом ее особенность, как правило, не затрагивает внешнюю оболочку, она разъедает внутреннее. Реки истинных человеческих чувств, аффектов и страстей загрязнены и отравлены каплями дегтя: капли сливаются, суммируются, последствия накапливаются.
Следует еще раз подчеркнуть: всепроникающие денежные потоки давно уже определяют топографию человеческого мира. Вклад поддельного дружелюбия может показаться не таким уж и значительным, и все же в общей картине фальсификации он успешнее всего размывает границы добра и зла.
***
Процесс рас-тления, извлечения сладкой капельки теперь следует дополнить новыми обстоятельствами. В ряде случаев, вытягивая драгоценную субстанцию, хищный муравей впускает капельку яда, в результате чего наступает острое или хроническое отравление – ведь подделываются эталоны, используемые в близкородственном кругу. Стойкое хроническое отравление в свою очередь вызывает долгосрочные мутации. За примерами далеко ходить не надо – средний класс Америки и отчасти Европы в значительной мере живет в пост-мутационном обществе.
Важно отметить, что тут дело не в традиционном жлобстве, которое характерно для предшествующей стадии рас-тления, наблюдаемого в России. В случае жлобства все заглушает мономаниакальная одержимость баблом, это как бы своего рода наваждение, хотя и пожизненное. В отличие от такой заглушенности, хроническое отравление «корицей» и ядом бесплатного сыра производит опустошение, многие слишком непосредственные чувства как бы сворачиваются и распадаются. Они перестают быть достоверными, поскольку рядом и вокруг клубятся точно такие же, но за дополнительную плату. И поскольку элементы дружелюбия столь широко представлены в прейскуранте, они больше не требуют энергозатратного архаического обналичивания. Знаменитый афоризм Лабрюйера – «что достается нам за деньги, то обходится нам дешево» – становится простой житейской очевидностью, с одной очень важной поправкой: не остается ничего, что было бы дороже денег. И брачный договор может включать в себя что-то вроде дополнительной корицы и сливок, и соглашение между бабушкой и внучкой, заверенное нотариусом.
В заставке использована картина Питера Брейгеля Младшего «Выплата десятины», 1615
© Александр Секацкий, 2019
© НП «Русская культура», 2019
