Версии

«Вы – соль Земли»

На прославленной фреске «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи кульминационный момент – слова Иисуса «Один из вас предаст меня». При этом пророчестве, как громом поразившем собравшихся за пасхальной трапезой апостолов, Иуда, прижимая к себе мешочек с сребрениками, нечаянно задел рукавом солонку и рассыпал по столу соль. Для чего художнику понадобилась эта деталь? Вот как трактует это автор книги «История искусств в шести эмоциях» Д’Орацио: «Деталь, достойная настоящего мастера, тонкий и изысканный прием, который да Винчи использует для того, чтобы мы поддались иллюзии и невольно почувствовали себя соучастниками этого внезапного жеста»[1].

Это, безусловно, так и есть. Но вот что важно добавить (о чем автор книги не упоминает): перед нами, очевидно, отсылка художника к изречению Иисуса в Нагорной проповеди: «Вы – соль Земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?» (Мф. 5: 13–16). Иуда, рассыпав соль, невольно подтвердил слова Иисуса о своем предательстве и свой отказ от высокой миссии апостола. Мастерство художника явлено здесь сочетанием реалистичной бытовой детали, делающей нас соучастниками действа, и ее символической роли. Да ведь и примета «рассыпать соль, насолить – к несчастью» живет не только у русского народа.

В той же книге «Истории искусств в шести эмоциях» через страницу от «Тайной вечери» читаем о гениальном холсте Караваджо 1600 года «Уверение Фомы». Здесь отмечу деталь одежды Фомы Неверующего – белая прореха на плече его желтой рубахи. К чему поместил эту деталь художник? Как свидетельство небрежности в одежде? Не только. Эта яркая продолговатая прореха по форме в точности воспроизводит рану воскресшего Христа, куда Фома Неверующий вскоре вложит свой палец. Красноречивую деталь одежды Фомы автор названной выше книги не отметил, а вот она-то как раз делает нас соучастниками происходящего, являя сомневавшегося с его такой реалистичной деталью. Кому же, как не Неверующему и пристало носить изъян…

Усатый

Новый роман Владимира Сорокина «Доктор Гарин» – впечатляющая антиутопия. Мрачнейшее остроумие. Переклички… «Тараканьи смеются усища / И сияют его голенища…» (О. Мандельштам. «Мы живем под собою не чуя страны») – «Здесь почти сорок пять тысяч фамилий. Триста восемьдесят три списка. В основном к высшей мере. На всех Усатый расписался» (В. Сорокин. «Доктор Гарин»[2]). Уже за одну эту ссылку на знаменитую антисталинскую эпиграмму Мандельштама, стоившую поэту жизни, Сорокину спасибо за «Доктора Гарина».

Плакала над этими строками. Рана не заживает… «Вот придет папка – заживем!», – часто повторяла моя бабушка Домна Ефимовна. Верила. Ждала мужа. А он был уже расстрелян: «Десять лет без права переписки» – обманка, это означало – в затылок – чпок! И еще и еще – чпок! Страшно припечатал сталинщину Владимир Сорокин…

Роман его новый очень неровный. Впечатление – недоделанный. Вот непонятно, например, почему бывшие вожди человечества не ходят, а исключительно только скользят на задницах, и мужчины, и женщина. Автор сей конфуз никак не поясняет, полагая его как бы само собой разумеющимся. Впрочем, что ж, хождение, заметим, постепенно отмирает, ноги рискуют в не столь далеком будущем превратиться в рудименты. Ну кто нынче ходит-то? Не автомобиль, так самокат. Жуткое обретение! Особенно не по себе, когда видишь, как едут дети, которые еще ходить-то толком не научились, не обрели нужных навыков, не выработали ни походки, ни вкуса к ходьбе.

Еще страшнее, когда малышу, которому впору осваивать живой мир, суют в руки айфон. Вот входит в автобус девчушка с отцом, ей явно еще нет пяти лет, но она уже с карманным компьютером в руках. За окном красавица Нева, лодки – загляденье! В автобус садятся новые люди – на все это дитя ноль внимания. Чтобы ребенок не интересовался, кто это садится с нею рядом? Не взглянул? Чудовищно! Но папаша гордо поглядывает вокруг: ребенок не по годам развит. Не понимает, что торит дочке прямой путь к аутизму. Не выдерживаю, говорю ему тихонько: «Это же ребенку вредно! Ему мир осваивать, учиться общаться». – Усмехнулся в ответ снисходительно…

Кроссовки для Золушки

Хрустальная туфелька для самой изящной в королевстве маленькой ножки? Ну нет. Кроссовки на толстенной подошве – диктат моды. Стар и млад в кроссовках. Это что, все спортсмены? Или туристы? Куда это все собрались? Да нет, больше-то сидят дома, но, кажется, в любой миг готовы сняться с места и пойти. И вон та старая бабушка, вовсе не в платочке, и уж никак не в парике (ночной туалет старой графини остался в позапрошлом веке), – эта острижена под мальчика и тоже в кроссовках.

Модная размытость: неопределенность пола и социального положения при единообразии джинсов (рваных, хотя давно забыты бунтарские «дети помойки») и кроссовок – выглядит как готовность отказаться от собственной индивидуальности. Маленькая ножка не в моде, ну а кроссовки удобны. Стремление быть «в тренде» парадоксально сочетается с желанием быть непременно заметным, о чем кричат накачанная силиконом оттопыренная губа, кольцо в носу и разрисованные ноги. «Не пропустите! Это Я!».

Сегодня утром встретилась во дворе милая трехлетняя девчушка и похвасталась обновкой – алыми кроссовками. Читали малышке сказку про Золушку, про самую изящную в королевстве маленькую ножку? Уже обдумав эти заметки, я зашла в Гостиный двор полюбоваться новогодними игрушками в блистающих витринах. И что же – среди блеска дивных миниатюрных творений увидала… золотые кроссовки (желтая краска под золото, стоят почти 4 тыс. рублей). Вот они, кроссовки для Золушки! Не одна я такая умная… Зеленский на приеме в Белом доме, кстати, красовался ведь тоже в кроссовках. Что ж, мобильность в моде, мир в движении…

Спортивная обувь должна свидетельствовать об умении идти в ногу со временем? Но эта походная выправка говорит, кажется, скорее о неукорененности: мол, все мы готовы в любой момент сняться и пойти. Исчезает стабильность, привязанность к родному месту – деревне ли, городу, своей стране, наконец. И это часть мощной стихии, старой как мир, а ныне бурно обновляющейся, – думаю я, глядя на зеленые волосы, кольца в носу, разрисованные ноги и прочий боди-арт. Имя этой стихии – карнавал. Карнавализация, как ее понимал наш классик, специалист по смеховой культуре Михаил Бахтин.

Карнавальность с ее отрицанием каких бы то ни было рамок поведения, присущая человечеству с незапамятных времен, во всех культурах ограничивалась местом и временем, – начиная с древнеримских Сатурналий и кончая нашей Масленицей. Ныне же карнавал обрел статус вольной стихии, которая никак не регулируется, развиваясь самотеком. Взять хоть те же распущенные до пояса волосы, словно у диких русалок, – вольница в противовес строгой регламентации причесок во все прежние времена во всех культурах (парики, платочки, хиджабы). У нас бытовало выражение «опростоволосилась» – т. е. вышла без платка и, показав чужим людям волосы, тем самым опозорилась.

Карнавальное мироощущение и его корни – отдельная большая тема. Речь, вероятно, даже не столько о пресловутом «все дозволено», сколько о нестабильности, неустойчивости мироощущения… Увы, оранжевые волосы, кольца в носу и т. п. носятся с угрюмой серьезностью: нет и следа той артистичной игры, какая украшала будни богемы прошлого века, где игра была органичной частью повседневности. (Зинаида Гиппиус, кстати, говорила, что не хочет Рая, если там не будет игры). Интересна попытка если не возврата, то хотя бы напоминания о стихии Игры в нашем питерском ежегодном действе – Дней обэриута Даниила Хармса в Таврическом саду вблизи Башни Вячеслава Иванова, этой колыбели Серебряного века. В этом 2021 году все перформансы Дней в саду прошли увлеченно и ярко. Спасибо молодым актерам и опытным устроителям! А вот знаменитая Башня потихоньку разрушается… а молодежь о ней – я спрашивала прохожих на Таврической улице – увы, чаще всего не слыхала.

Губа не дура?..

«Очень редко у человека бывает красивый рот. /…/ Рты у Кудрявцевых вроде устриц или портмоне, приклеены поверх лица, – как их целовать?! А рты выпяченные, слюнявые, как пирожки, обвисшие, – как их целовать?!» – пишет наш утонченный эстет поэт Михаил Кузмин в своем Дневнике за 1905 год[3].

Средневековье приоритет отдавало глазам и высокому лбу, требуя скромного неприметного рта. Не только в Европе, у нас в России бытовало еще на моей памяти пренебрежительное народное выражение губошлеп. Откуда взялось сегодня стремление выпятить рот? Вместе с приоритетом плоти над духом и выпячиванием телесного низа через те же, кстати, яркие кроссовки привлекательность находят сегодня в подчеркивании плотского начала. Раздутые губы якобы требуют поцелуя. Увы, силиконовый рот говорит всего лишь о приоритете телесности над духом. Линия лба, красота тонких изысканных рук, кажется, никого сегодня уже не интересуют. Ярко, грубо, броско…

А все-таки вольницы, полной отвязности не получается: диктат моды – тоже диктат. Хоть и карнавал, но совсем не то, о чем писал тот же Михаил Кузмин в Дневнике о явлении пьяного: «Я понимаю, что может быть предел, после которого уже не стыдно и не страшно никого и только живут примитивнейшие и глубочайшие инстинкты. /…/ Бродяги, пьяницы, юродивые, святые – именно люди этой категории; и в этом есть какое-то безумие и какое-то прозрение»[4].

Кузмин, как и весь Серебряный век, в порыве к обновлению Жизни довольно начудил; но при всей спорности иных тенденций там был мощный духовный порыв, и в том была святость. До этого безумного и сладостного века с его эстетическими прозрениями и немыслимыми экспериментами мы сегодня явно не дотягиваем. Наш карнавал, кажется, – всего лишь суррогат духовной свободы.

Разум Природы

Сегодня сделала поразительное открытие. У моего любимого лимонного деревца в горшке на крупном темно-зеленом листе завелась порча: ржаво-коричневая полоска по самому краю. Я эту порчу срезала ножницами, так что острый кончик листка стал плоским. Вскоре ниже на ветке вплотную к этому старому калеке появились свежие нежно-зеленые детки и… чудо: два новорожденных крохотных листика родились не остренькими, как одновременно возникшие братцы вокруг, а с плоским, уже как бы срезанным кончиком! Выходит, эти новые невиданной формы листики подражанием уподобились старшему листку! Так растения умеют подражать! Самостоятельно ориентироваться на окружение. Реагировать на сделанное не природой, а человеком изменение, причем не путем длительной эволюции, а мгновенно.

Растение способно реагировать не только на окружение в пределах одной ветви или дерева, но и «учитывать опыт» собратьев по своей поляне, роще, лесу. И оно умеет, оказывается, подражать также сделанным искусственно изменениям, причем мгновенно! А вот та пылающая лава вулкана? Она разумна? Что мы знаем об этом! Античность одухотворяла все вокруг. Просвещение разъяло Природу как труп. Но разве может существовать Жизнь без Разума?..

Инстинкт и Разум

Основная драма Жизни разворачивается, как я понимаю, между Инстинктом и Разумом. Разум – сложнейшая сеть, кружевное сооружение над мощным фундаментом инстинкта, которое побуждает разум к работе, обеспечивая ее физическую и психическую основу. И не только побуждает, но именно инстинкт питает мощными подземными источниками в виде интуиции, предвидения, предчувствия, желания, порыва и т. п. Инстинкт – мать разума. Назовем его Инстинкт Жизни. Воля и Творчество – производные Инстинкта Жизни, в который органично входит и Любовь во всех ее аспектах.

Главное противоречие между человеком и компьютером, иначе говоря, между природным и искусственным разумом – именно в отсутствии у машины инстинкта. Удастся ли его имитировать искусственно? У бездушного аппарата? Или вернее будет создавать биороботы, которые благодаря биологической составляющей обеспечат порыв к жизни? Встает и вопрос о возможности создания целой искусственной жизни. На сегодняшний день научились создавать органику из неорганических ингредиентов. То есть из мертвой материи создавать первоначальные кирпичики жизни! Это потрясает воображение. Но насколько искусственная органика готова быть живой, то есть обладать инстинктом жизни – главным, по-видимому, свойством и привилегией живого в отличие от неживого. Будет ли в принципе искусственное создание стремиться жить? Можно, понятно, заложить в его программу приказ самосохранения, но это станет для искусственного объекта (или все-таки субъекта?) сугубо формальной задачей, не подкрепленной ни сознанием, ни какими-либо чувствами, поскольку машина их попросту не имеет, как не обладает и сознанием – а, значит, останется без поддержки интуицией, без эвристичности, гибкости живого существа и так далее… Возможна, вероятно, в недалеком будущем имитация жизни, но не Жизнь…

Amore et mors

Кошка, сидя каждодневно на подоконнике, поджидает явление голубей на крыше соседнего дома. Завидя птиц, начинает призывно, прерывистым нежным мявом их окликать, жаловаться на недоступность, волноваться и любовно страдать. Я давно подозревала, что поедание животными друг друга сродни любовному акту (а никак не жестокости, о которой животные не ведают), и что хищники «считают» – если бы только они могли размышлять, – будто поедаемым, когда их едят, так же сладко, как поедающим… Вот где любовь и смерть сходятся воедино! Сюда же отнесем и ползущего к змее кролика под гипнотическим взглядом змеиного притягательно-любовного колдовства. Если развивать мысль о связи любви и смерти, то нельзя не сказать о том, что зерно не прорастет, пока не умрет в земле…

Генри Миллер: единство мира

В завершение своей грандиозной трилогии «Роза распятия» Генри Миллер все объясняет: свои идеи, пристрастия, цели и задачи, особенности стиля. Вот цитаты из «Розы распятия»: «У меня есть свой мир, похожий на Graben, где в беспорядке соседствуют веспасианы, Миро, Хайдеггеры, биде, канторы, поющие голосом кларнета, оперные дивы, утопающие в собственном жире, горнисты и тройки, которые мчатся как ветер»[5]. Это о пристрастии к перечислениям, говорящим о многообразии мира, родстве даже и противоположных по виду вещей. И главное: о их равной значимости, потому что нет высокого и низкого, все сущее – неотъемлемая и необходимая частица мира.

Ярко проявлена Миллером суть буддизма и восточной культуры. Вот как он рассуждает о великом Хокусае: бессмертный художник изображает будни, «чтобы передать наполняющую его любовь к миру во всем многообразии, будь то бочарная кепка, травинка, бугристые мышцы борца, косой дождь, гребень волны, плавник рыбы… Короче говоря, все»[6]. Понятно, Миллер имеет в виду и собственный метод; Восток он поистине чудесным образом соединил с западной культурой.

А вот и о родстве с животным миром планеты: «Нам нельзя забывать, что нашими ближайшими родственниками являются насекомые, птеродактили, ящеры, слепозмейки, кроты, скунсы и белки-летяги». Это Миллер цитирует своего дорогого, бесценного Учителя, как он называет Эли Фора, но совершенно ясно, что он полностью воспринял и воплотил в своем творчестве именно такое мировоззрение. И Миллер добавляет: «Но давайте не будем также забывать, что каждый атом, каждая молекула, каждый элемент Вселенной связан с нами, …что Бог – не только Бог, что все в природе перемешано… и так далее и так далее; одним словом, НЕКСУС! Мир, в котором все взаимосвязано и где отдельные формы жизни возникают лишь на мгновение»… «Картина вырисовывалась: мир затянут сплошной паутиной магнитных сил. По этой паутине, словно отдельные ядра, рассеяны пламенные умы человечества».

Шут во мраке. Юродство

Наше солнце Пушкин извинялся за слово панталоны в романе, а как далеко ушли с тех пор! Чарльз Буковски шпарит жаргоном, оставаясь романтиком и поэтом, тонкокожим и сентиментальным, горечь мешая с юмором. Ведь что такое чума без смеха? Он пишет в рассказе «Заметки по поводу чумы»: «Подумайте о любом чуме, которого когда-либо знали, и спросите себя, рассмеялся ли он хоть разок. Слышали вы когда-нибудь, как он смеется?». Чуме можно противопоставить только смех. Все перед Жизнью равно, она выше любых перипетий бытия и стиля.

Кто-то из современных религиоведов заметил: Алексий, человек Божий потому пренебрег горем родителей и невесты (не сказавшись, что вовсе не умер, а бытует под их кровом под видом слуги), что любое горе – ничто по сравнению с миссией человека и его духом. Иначе говоря, бытие – пустяки перед Вечностью. Из этого исходит альтер-эго Чарльза Буковски – беспечного Хэнка. Однако если Человек Божий чрезмерно серьезен в своем эгоцентричном подвиге (хотя трюк с переодеваниями мог бы послужить сюжетом для скоморошества), то Хэнк-Буковски – истинный юродивый ХХI века. Принципиальный скоморох. Как он сам сказал о себе – шут во мраке.

Ничего себе противопоставление: праведник Алексий – и грешник, безобразник, охальник Хэнк! Две по виду противоположности, которые сходятся: оба маргиналы, оба видят мир как бы со стороны, осуждая его и снисходя, жизнь обоих – скитальчество, пренебрежение бытом, боль и страдание от греховности мира… Там и там – юродство, и, что ни говори, а Хэнк – тоже человек Божий.

В ХIХ веке в рамках fin de siècle карнавал, гротеск, поэтизацию «дна» пышно развил Монмартр, в частности, Тулуз-Лотрек. Хотя французскую линию скоморошества можно вести, разумеется, дальше вглубь, к Франсуа Вийону и вагантам. А говоря в общем, идеи экзальтированного бродяжничества, карнавальности, фривольности, поэтизации маргиналов можно вести от самого зарождения культуры, от бочки Диогена или еще дальше вглубь веков… Юродство невозможно без двусмысленности, комизма. Без карнавала. Серьезная, глубокая мысль не может быть однозначной, следовательно, не может не содержать в себе некоторой двусмысленности, склонности к комизму. Глубинная народная, природная, не ученая, а идущая изнутри, из самых «потрохов» мудрость, заметим, просто не могла не создать Петрушку как выразителя неоднозначности жизни, ее парадоксальности, заставляющей преодолевать этот казус смехом.

Один из выводов великого поучения Книги Иова: жизнь человеческая и все ее беды – ничто по сравнению с Вечностью и бесконечностью мироздания…

Узнаю тебя, Жизнь…

Как непохожа благородная всеядность больших писателей Генри Миллера и Чарльза Буковски с их преклонением перед жизнью во всех ее проявлениях, желанием обласкать и высокое, и низкое, кое они низким и не считают – как далеко это от навязчивой всеядности современных мастеров перформанса.

Упомянутый выше Костантино Д’Орацио в «Истории искусств в шести эмоциях» представляет знаменитых в сфере перформанса художниц Марину Абрамович и Трэйси Эмин, которые прославились жестокими экспериментами с реальными ножами, кровью, презервативами, рисованными в разных ракурсах промежностями и т. п. Их нашумевшие в конце ХХ века акции представляют как смелое новаторство в сфере искусства (хотя писсуар выставлен Марселем Дюшаном в качестве художественного экспоната еще в начале ХХ века). Две жгучие восточные красотки, похожие словно сестры (хотя одна родом из Сербии, другая, с турецкой фамилией, живет в Англии), дают богатую пищу аналитикам фрейдистского толка, многое предельно откровенно раскрывая о себе. Однако о принятии Жизни такой, как она есть, там нет и речи. Восклицание «Узнаю тебя, Жизнь, принимаю!» тут может вызвать только насмешку. Д’Орацио пишет о названных художницах в разделах «Свести счеты с нашими мучениями» и «Убийственный смех». Смеха я в их работах не обнаруживаю, а вот убийственное воздействие – да, если принять ужас перед жизнью в качестве ведущей эмоции…

Совпадения

…Мне не спалось, и я решила подправить свою версию «Кроссовки для Золушки» (см. выше.) А потом взялась за толстенный том знаменитого биолога Ричарда Докинза про эволюцию «Слепой часовщик». Ну где кроссовки и где биология! Однако же через пять минут на странице 302 книги читаю: «Предупреждаю читателя, что ему придется обуть свой разум в кроссовки для бега!». Опять, в тысячный раз за мою долгую жизнь поражающее воображение почти мгновенное совпадение! Я объясняю совпадения так: все близко, все «в куче», если принять уверенность Эйнштейна в том, что время и пространство, – лишь наша прекрасная иллюзия. Ну а поскольку все здесь, все под рукой – нет ничего удивительного в том, что нечто, пусть даже редко применимое, болтаясь здесь же, в любой момент – стоит его окликнуть – легко высовывается на свет.

…С Диной я познакомилась в центре города на литературном вечере. Подружились, адресами не обмениваясь. Но вот прохожу мимо окна на первом этаже соседнего дома, кое давно облюбовала как принадлежащее родственной душе – не только из-за разбитого рядом цветника, а еще Бог знает почему; шагала вблизи и всякий раз думала: не миновать сдружиться… Вскоре встретила Дину в том цветнике: оказалось, она недавно сюда переехала и теперь мы соседи. Что ж, не только пространство, но и время – иллюзия, как заключил Эйнштейн. И это окно уже изначально было мне дружественно, все было одномоментно. Но тогда о предвидении, предсказаниях говорить не приходится: предсказатели просто видят события не в развернутой последовательности, как мы с вами, а все разом…

Загадки…

…исстари волнуют людей, потому что загадки – сестры Тайны. А тайна дарит надежду на бессмертие…

Петербург, осень 2021

Примечания

[1] Д’Орацио К. История искусства в шести эмоциях. М.: Бомбора, 2020. С. 258.

[2] Сорокин В. Доктор Гарин. М.: АСТ, 2021. С. 255.

[3] Кузмин М. Дневник. 1905 года. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000. С. 31.

[4] Там же. С. 41.

[5] Миллер Г. Роза распятия. М.: АСТ, 2009. С. 1183.

[6] Там же. С . 1199.