Магия произносимых мыслей
Пушкинодомцы хорошо помнят то время, когда Мария Наумовна Виролайнен в 2004 году возглавила Отдел пушкиноведения и работу над академическим Полным собранием сочинений Пушкина. Как следствие, связанных с поэтикой и культурологией исследований стало меньше, а высококлассной текстологической, комментаторской и редакторской работы — значительно больше. Другими словами, субъективность и фантазии «лирика» едва ли не с самого начала XXI в. поддерживают объективность и самопожертвование «физика», тем более что и вдохновение, и энергия нужны и тому, и другому.
Действительно, вспомнив давний спор, можно утверждать, что Виролайнен — «физик» и «лирик» одновременно. Она изучает слово написанное, руководит академическим собранием сочинений Пушкина, занимается текстологией, составляет комментарии к текстам поэта. И в то же время она размышляет над словом звучащим. Динамическое напряжение между двумя разнонаправленными тенденциями — изучение текста и осмысление его — оказалось в конечном счете взаимообогащающим.
Для М. Виролайнен огромное значение (большее, чем для многих из нас) имеют читатели и слушатели, а еще большее — собеседники. Первыми собеседниками Марии Наумовны были отец, Наум Яковлевич Берковский, и мать, Лаура Александровна Виролайнен. Фундаментальные монографии М. Виролайнен посвящены их памяти.
Собеседниками Виролайнен оказываются те авторы, те тексты, те явления культуры, те эпохи, в которых ей захотелось их увидеть. Однако главными собеседниками, видимо, все же следует признать Пушкина и Гоголя. Как и в случае с писателями, любопытно наблюдать, насколько привязаны ученые к ставшим для них едва ли не «навязчивыми» авторам, произведениям, темам, сюжетам. Вечными спутниками Виролайнен стали «Пиковая дама», «Маленькие трагедии», «Старосветские помещики»… А еще — культурный космос, брачные сюжеты в русской литературе, петербургские символы и т. д.
Постепенно круг расширялся, в него входили писатели, явления культуры, эпохи — княгиня Ольга, Иларион, Нестор, Филофей, Андрей Курбский, Аввакум, Петр I, Андрей Тургенев, Батюшков, Жуковский, Баратынский, Одоевский, Погодин, Лермонтов, А. К. Толстой, Мей, Достоевский, Андрей Белый, Вяч. Иванов, Мандельштам, Хлебников, Набоков, а также пиры в русской культуре, речь и молчание в русской литературе, древнерусская письменность, культурный эпос, Золотой век как литературный феномен. В него входили и собеседники в буквальном смысле слова — коллеги-гуманитарии, старшие современники, занимавшие не большее, но и не меньшее место среди этих собеседников: С. Г. Бочаров, В. Э. Вацуро, В. М. Маркович, В. Н. Топоров, Ю. Н. Чумаков. К собеседникам примыкает и младшее поколение учеников.
В то же время в авторском почерке и творческом пути М. Виролайнен поражает не столько масштаб (от древнерусской литературы до современной), сколько склонность и, главное, способность одновременно погружаться в смысл текста и подниматься высоко над ним, чтобы увидеть те сцепления, которые создают русскую культуру как единое целое.
Мы привыкли к тому, что филологи работают над описанием сказанного и написанного. А Виролайнен кроме этого занимается истолкованием сказанного и написанного, но также не сказанного и не написанного. Достаточно открыть ее книгу «Речь и молчание: Сюжеты и мифы русской словесности», чтобы в этом убедиться. Одновременно, как недопереученный левша, который может писать и левой, и правой рукой, она с самых ранних своих работ может и скрупулезно описывать, и вдохновенно истолковывать.
Как известно, когда мы думаем и говорим о близких и дорогих нам людях, мы всегда, хотя бы частично, имеем в виду и самих себя, поскольку есть надежда на то, что, возможно, не случайно между нами существует близость.
Например, М. Виролайнен доказывает, что для Ю. Н. Чумакова особенно привлекательны стихи Тютчева, Пастернака, Ман- дельштама, Батюшкова, Пушкина, не описывающие космос, то есть не повествующие о нем, а воспроизводящие или создающие его в своем внутреннем строе. «Понятно, сколь огромна разница, — поясняет она, — между тем, чтобы описывать мир — или быть миром. Именно второй вариант становится для Чумакова предметом изучения. Иначе говоря, для него лирические миры — это полнокровно воплощенные миры виртуальные, им придан тот же онтологический статус, что и другим проявлениям бытия». Не приходится сомневаться, что все это прочувствовано и про себя, заявлено и о себе.
Особенно заметны и впечатляющи совпадения и пересечения интересов, отношения к слову, мысли, сцеплениям слов и мыслей М. Н. Виролайнен с С. Г. Бочаровым, согласно которому «хороший филолог — это писатель, имеющий дело не только со словом исследуемого автора, но и сам работающий с собственным словом, без чего и исследуемое слово ему не откроется». Сказано это о Виролайнен, но, по-видимому, отношение имеет в не меньшей степени к самому Сергею Георгиевичу, его пограничному положению между литературоведением и литературой. Пограничному в том смысле, на который Мария Наумовна не раз обращала внимание, — граница не столько разделяет, сколько соединяет.
Мария Наумовна Виролайнен — это сплошные ответы — твердые, неожиданные, уважительные к вопрошающему. Есть, впрочем, и вопросы. Главный — теоретик ли она? В любой теории литературы скрыт один базовый недостаток: она требует обязательности. Виролайненская же теория (если это теория) литературы не претендует на обязательность, зато обладает тем, на что претендовать невозможно, — красотой.
На мой взгляд, Виролайнен — не теоретик, но, поскольку вопрос этот главный, я попробую ответить на него не прямо, а совокупно, ни на минуту о нем не забывая, осматривая его со всех сторон, очерчивая, не утверждая. Можно, впрочем, попробовать и совсем коротко. М. Н. Виролайнен — истинный мастеровой, мастер мысли. Если хотите, ее творчество — это некая особая гуманитарная дисциплина.
Кстати, сама М. Виролайнен, конкретизируя область своих научных интересов, включает в нее историко-литературный и культурологический аспекты, поэтику, текстологию, но не включает теорию литературы.
Слово (оно же мысль) Виролайнен — прежде всего звучащее, поскольку Марию Наумовну нужно слышать, — рождается и живет на границе между магическим словом и словом как инструментом описания и познания. Именно на этой границе возможна встреча с ней тех, кто готов этому слову довериться и его услышать.
М. Н. Виролайнен как никто из гуманитариев владеет магией произносимых мыслей. Перефразировав Пастернака, утверждавшего, что музыка слова состоит не в его звучности, а в «соотношении между звучанием и значением», можно сказать, что смысл мысли состоит не в ее значении, а в соотношении между звучанием и значением.
Человеческий тип М. Виролайнен архетипичен и уникален одновременно. Она однозначно относится к всеобщим любимцам, не предпринимая для этого никаких усилий. При этом не похожа она на остальных главным образом потому, что завораживает и притягивает всех совсем другим. Позволю себе здесь не конкретизировать, тем более что само это явление — из области магии. Напомню только ее особенную манеру устной речи, едва ли не шаманскую. А подчеркну главное — присущие ей чувство справедливости и порядочность, ощущаемые всеми с момента знакомства.
Впервые опубликовано:«…И не кончается строка»: Сборник в честь Марии Наумовны Виролайнен / под ред. С. Б. Федотовой. — СПб.: ООО «Издательство «Росток», 2024. — 368 с.
© В. Е. Багно, 2024
© НП «Русская культура», 2024
