Первыми нашли вечный покой на старом Селенгинском кладбище в XVII веке казаки, солдаты гарнизонных полков, ссыльные (а тогда — опальные), каторжане, горожане, имена которых вряд ли уже удастся найти. Как и могилы. От кладбища остался лишь десяток-другой могильных плит, надписи на которых почти стёрло время. Основная часть плит относится к XIX веку и лишь одна-две плиты — к XVIII. Часть плит была использована на пол большого каменного Спасского собора, который начали строить в XVIII веке, часть — под плывучими песками Селенгинска, часть лежит на дне быстротекущей Селенги. И немало плит растащили сами жители на свои… нужды. Как можно «нуждаться» в чужой надгробной плите? Оказывается, можно, но об этом не сейчас …
И вновь необходимо обратиться к истории, но теперь к истории военного Селенгинска второй половины XVII века. Сразу же, как только первые служилые люди казачьего десятника Осипа Васильева срубили острог, начались набеги воинствующих «мунгальцев» вкупе с различными инородческими племенами, проживающими в этой местности. В начале 1680-х годов орда табангутских тайшей вместе с монголами появилась на берегу Селенги и стала грабить, убивать, захватывать в плен ясачных инородцев. Малочисленный гарнизон сражался героически, но не мог сдержать этот натиск. Дошло даже до того, что в 1684 году острог был полностью уничтожен.
После такого разорения под началом «приказного человека», енисейского боярского сына Ивана Поршенникова на прежнем месте происходит возобновление укреплений в усиленном виде — с «тарасами», верхним и нижним боем. Это было весьма своевременно, но кардинальных перемен не принесло. В 1688 году гарнизону крепости пришлось выдержать несколько этапов правильной осады четырехтысячного монгольского войска Очирой Саин-хана и брата его Хутухты, предводимых известным полководцем Контайши-батуром.
Немногочисленные документы того времени похожи на тревожные сообщения из осаждённой крепости.
«…Очирой и Кутухта отправили своего брата Батур-Контайшу с 4000 мунгалов, с пушками и мелким оружием, присланным из Китая. В первых числах генваря 1688 года окружили они Селенгинск и Удинск, грозя оные разорить до основания…»
«…Февраля в 29 день, в ночи, часу в 9-м ударили на Селенгинской с трёх сторон мунгальские воинские люди и пущали в город стрелы зажигательные с медными труппками и бросали с огнём пуки тростяные. И был бой до света. И милостию Божиею и счастьем Великих Государей от города их отбили и зажечь город и слобод не дали. А назавтрея того числа поутру пошли те мунгальские воинские люди вверх по Селенге-реке к урочищу Оронгою. А по смете тех мунгал было тысяч с три. И вышед из Селенгинска, на реке Селенге с теми мунгалы у служилых людей был бой…»
«… Марта с 1 числа аж по 25 число стояли круг Селенгинского мунгальские воинские люди в самых ближних местах. А в Селенгинску в надолбах и кругом слобод стояли по местам служилые люди днём и ночью во всякой готовности…»
В Селенгинске во время всех этих баталий находится великий полномочный посол, окольничий Фёдор Головин, прибывший для подготовки и заключения Нерчинского договора, который должен определить и установить новые восточные границы Забайкалья. Китайцы на словах готовы были встречаться и говорить, а на деле вооружали монголов и инородцев и планировали их руками пленить посла при осаде Селенгинска. Но храбрость небольшого гарнизона, усиленного двумя полками из набранных в Сибири казаков, составляющими конвой посла, сломали их планы. После заключения Нерчинского договора эти два полка были обращены Головиным в городовую службу Селенгинска, Удинска и Нерчинска.
На этом пока остановимся, чтобы по редким и малым источникам попытаться найти хотя бы некоторые имена первых погибших защитников крепости, населивших кладбище с XVII века, т. е. с самого его начала. Те самые имена, что пыталась открыть мне шаманка Оюна…
К сожалению, бурятские архивы почти не имеют документов XVII века. Тому виной пожары, наводнения и другие случаи. Одна из самых известных катастроф произошла в 1860-е годы, когда при транспортировке по реке Селенге, утонула часть наиболее древних документов города Селенгинска. Архивное дело только-только начиналось и потому много утрат было также из-за неумелого и небрежного отношения.
И тем не менее некоторые имена нашлись. Ревизские скаски, подушные и податные книги, исповедные росписи, посемейные списки и ведомости, метрические книги, переписи населения и многие другие рутинные скучные, казалось бы, документы и сохранили эти имена. По окладным книгам Сибирского приказа (Архив министерства юстиции), т. е. по сведениям об уплате налогов стало возможным выявить первые восемнадцать имён. Они упоминаются среди живых, разница лишь в том, что, в связи со смертью не заплатили налог.
…из Селенгинских казаков Максимко Шадриков убит, Ивашко Яковлев убит (1683);
…казачий десятник Ивашка Аникеев убит (1683);
…рядовой казак Савка Макаров убит (1683); Федька Леонтьев умре (1683);
…Иван Федотов, Леонтий Немчинов на службе от мунгальских людей убиты (1691); Иван Кирик со скорбью от службы отставлен (1691);
…Ефимка Верхотур от мунгальских людей убит; Трофим Березовский на службе от мунгальских людей убит (1692);
…из конных казаков Илья Хабаров умре, Григорий Тобольский умре; Яков Ревякин на переезде от мунгальских людей убит (1693);
…умершие селенгинские казаки — Стенька Михайлов, Лаврентий Реутов, Лучка Чебунин, Трошка Лукин (1694).
Все эти люди казаки и, если против фамилии стоит отметка о смерти — умре, надо понимать, что жизнь закончилась не от старости, а от тяжёлых ран. Не случайно появляется и другая формулировка: «со скорбью от службы отставлен». Она означает: раны и увечья таковы, что казак не только не воин, но уже и почти не жилец, глубокий инвалид. Перечисленные умершие казаки могли также умереть и от различных болезней. Сколько я не пыталась найти упоминания о лекарях — не удалось. Скупо поминается поп, который лечил травами. Хотя, наверняка, лекари были, но искать их имена надо в других источниках.
Как бы то ни было, но это и есть первые имена казаков, которые вероятнее всего и были похоронены на Селенгинском кладбище в XVII веке. Казаки в XVII‒XVIII веках часто перемещались в виду военной необходимости. Селенгинский казак мог защищать Иркутский, Баргузинский, Верхнеангарский, Удинский и другие остроги, которые до конца XVII века были приписаны к Селенгинску. Да и в принципе полагалось по первой тревоге выходить на помощь соседям. Однако живыми казаки всегда возвращались в свои крепости, мёртвыми, полагаю, тоже.
О подвигах первых казаков известно немного. Но подписанный в 1689 году послом Фёдором Головиным Нерчинский договор о разграничении земель между Китаем и Россией, выстоявшие и укрепившиеся остроги Селенгинский, Удинский и Нерчинский, это есть в немалой степени заслуга и подвиг первых русских казаков. А также выходцев из Монголии — атаганов, цонголов, табангутов и местных бурят, кочевавших в долине Селенги. Последние образовали одну из самых крупных групп бурятского народа — селенгинских бурят, состоящую из восемнадцати родов, и пополнили ряды защитников забайкальских крепостей.
Огромную роль в деле защиты Селенгинского острога сыграл опальный гетман Левобережной Украины Демьян Многогрешный, сосланный в Забайкалье. Речь идёт как раз о тех интенсивных набегах монголов в начале 1688 года, о которых и свидетельствуют выдержки из донесений, процитированных выше. И если бы не военный талант и опыт гетмана, вряд ли бы острогу удалось выстоять. О Демьяне Игнатьевиче Многогрешном — следующий рассказ, относящийся уже к началу XVIII века.
Был горяч и бедов сын гетмана Пётр Многогрешный, но в историю он вошёл неудачной битвой, в который и погиб при столкновении с монголами, совершившими дерзкое нападение на Селенгинск в 1691 году. Битва вошла в историю не только сохранившимися донесениями, но и трудами многих известных исследователей забайкальской старины, к примеру, таких как Н. Бантыш-Каменский, В. К. Андриевич, Н. Оглоблин, А. П. Васильев и других. Ну и, конечно же, современника, ревнителя истории Старого Селенгинска, известного бурятского краеведа Эдуарда Викторовича Дёмина. В довершение всего об этой битве селенгинских казаков с монголами была сложена песня, которая в XVIII веке вошла в сборник песен Кирши Данилова.
Вот что об этом походе сообщают официальные документы. 2 февраля 1691 года приказной Селенгинского острога Демьян Многогрешный сообщил в Иркутск о набеге на острог «воровских мунгальских людей». По его донесению «мунгалы» тайно подъехали под Селенгинск и отогнали государев скот. Кроме того, они успели захватить «конные и рогатые табуны» селенгинских жителей. Вина Многогрешного совершенно очевидна: острог был в его ведении и по его же донесению выяснилось, что окрестности практически не охранялись, если противник среди бела дня подошёл незаметно и захватил весь скот. Желая поправить свою оплошность, Многогрешный сразу же бросился в погоню с отрядом в 400 человек. Он успел догнать монголов и вступить в бой. Как известно, бой был горячий, Демьян Игнатьевич был ранен «многими ранами», переранили и многих других, но спасти положение не удалось. Монголы ушли и увели весь скот.
Многогрешный прилагает к донесению челобитную селенгинских служилых и ясачных людей, просивших разрешения предпринять поход в степь, чтобы наказать дерзких «мунгалов». Конечно, со стороны монголов это была большая дерзость. Уже установлены границы территорий, подписан Нерчинский договор и вдруг такое! Ясно, что селенгинцы по праву просят о справедливости, но больше всего горит желанием мести сам Многогрешный, так как пострадала его честь.
В ответном документе снаряжение экспедиции было поручено сыну гетмана Петру Демьяновичу. Видимо, ещё и потому, что старый гетман был сильно изранен. Зная, что сил в остроге мало, приказано было дождаться подмоги из Удинского острога, собрать «охочих служилых людей из улусных и ясачных» и, что особенно важно, указано было «в поход идти воинским поведением». А встретивши в степи «мунгальских людей», предписывалось «посылать на перекличку» (переговоры) лучших толмачей. И уж потом «чинить воинский промысел над мунгалами».
Но всё произошло иначе. Отряд Петра Многогрешного в 300 русских казаков (150 из них — селенгинские) и 100 ясачных без всякого охранения, без разведки двинулся в степь. Вскоре он наткнулся на большой монгольский улус в 450 юрт с тысячным монгольским воинством. Войска в это время в улусе не было, монголы ушли на облавную охоту. Селенгинский отряд посчитал улус лёгкой добычей и, захватив пленных и большое количество скарба, двинулся назад. А по дороге, преждевременно радуясь неожиданному военному успеху, казаки «опилися кумысу». Последнего факта ни в каких донесениях нет, но отряд, радуясь столь лёгкой победе и огромной добыче, по всей видимости, бдительность потерял. И тут же был встречен хорошо подготовленной засадой монголов. Далее началась хладнокровная расправа монголов с уступающим в силе русским отрядом. В панике бежали ясачные — 100 табангутов (бурят), прихватив лошадей. В схватке погибли восемнадцать казаков, среди них и сын гетмана, руководитель отряда Пётр Многогрешный… Перераненый отряд кое-как отбился от преследующих их десять вёрст монголов, но не бросил своих убитых и раненых…
Сотня бурят предала Петра Многогрешного. Но в неравный бой вступили другие: «мунгалов пробовали остановить кочевавшие под Селенгинском ясачные тайши — Чюван и Аюшка, дети Чик-Ирденя и др., — но и над ними мунгалы одержали верх; многих улусных людей побили, других ранили, взяли в полон и захватили их скот». Бурятских могил на первом Селенгинском кладбище XVII века искать не надо. Их вообще не было…
Вот так выглядела вся эта история. А спустя какое-то время она была положена неизвестным стихотворцем в основу песни «Поход Селенгинским казакам», отнюдь некомплиментарно зафиксировавшей неудачный наезд селенгинских казаков на монголов. Теперь уже не установить точно, когда и кто сложил в Забайкалье песню о битве 1691 года. Возможно, автор жил в самом Селенгинске, потому как фиксирует даже то, что казаки дважды переплывали реку, это могли знать только местные или казаки, которые не раз присылались в острог для его защиты. Таким образом искать автора песни можно и среди казаков, и среди ссыльных, живущих в Селенгинске. В 1742 году песня попала в сборник Кирши Данилова (Никитина), оригинал которого с 1768 года хранился у русского заводчика Прокопия Акинфиевича Демидова. Впервые сборник был издан в 1804 году. Из народных казачьих сибирских песен XVII века в него вошли только две: кроме селенгинской ещё и амурская казачья «Во Сибирской украйне, во Доурской стороне».
Селенгинская казачья песня, будто списанная во всех подробностях с военного донесения, неожиданно допускает очевидную неточность: руководителями битвы с монголами названы совсем другие люди, но будто подсказкой — приводится отчество одного из них — Дементьянович. Историк Старого Селенгинска Эдуард Дёмин посвятил этому многостраничное исследование, которое нельзя назвать бесполезным, но пришёл он к тому же выводу: да, имена перепутаны. Произошло это сознательно или содержание песни было искажено переписчиками XVIII века, выяснить невозможно. То, что руководил известной казачьей вылазкой сын гетмана Демьяна Многогрешного Пётр — факт, документально установленный. Другого похожего случая в Селенгинске не было и спутать этот поход ни с каким другим невозможно. Исследователи творчества легендарного Кирши неоднократно отмечают, что он «отнюдь не всегда был точен в передаче имён, титулов и т. д.» Но можно понять, когда Петра Многогрешного называют, к примеру Сергеем или Иваном, однако в песню введён совсем другой, реально существующий человек, но не находившийся в составе отряда. О втором — Петре Козееве вообще никаких сведений не найдено, и он не значится в донесениях.
Исследователи задаются ещё одним вопросом, почему вдруг удалая вылазка казаков, которые вызвались совершить правосудие от имени всего общества, так не героически и даже с едкой насмешкой отразилась в песне? Тому много причин. И первая из них — установление законов в степи Нерчинским договором, который предполагал соблюдение всеми сопредельными государствами и местными племенами дипломатических и мирных разрешений конфликтов, а если не удастся решить таким образом, то идти «воинским порядком», а не ответным налётом и грабежом. Но закон молод, а степь тысячелетиями жила своим порядком. Вероятнее всего, селенгинцы, потерявшие навсегда скот, составляющий их доход и пропитание, впали в досаду и всю вину переложили на неудачливого руководителя похода и таких же казаков. Неизвестный сочинитель песни и отразил это настроение в конце её.
А возможно, что в этом случае речь идёт о намеренной (с чьей стороны — не известно) подмене имён. Сочинитель казачьей песни был или знаком со старым гетманом, или симпатизировал ему, зная о смерти его сына в том походе и не хотел ему досадить. Казачья песня должна быть задорной и даже духоподъёмной, казак умеет посмеяться над своей неудачей, не впасть в ненужную тоску. А как посмеяться, когда вот оно — кладбище, и куда не пойди, от свежих могил друзей-товарищей глаза не отвести. И враг не отомщён, и всякий знает, монгол на коне, и скоро опять пойдёт на острог. В остроге всё то же воинское малолюдство, предательство табуноцких (бурят), а присланные стрелки скоро возвратятся по своим припискам и что? Остаётся поднимать боевой дух, крепить волю и петь весёлую казачью песню, сочинённую неунывающим скоморохом-сказителем ради того, чтобы стереть память о неудачном походе и быть готовым к победам. И потому песня заканчивается столь неожиданной и даже жестокой шуткой. В первом варианте песни слово «дыры» не было, там было другое слово, которое цензура вымарала, а на этом месте поставила многоточие, но всякому ясно, чем мог хвастать казак после неудачного боя.
И прибудут казаки в Селенденской острог,
По базарам казаки оне похаживают,
А и хвастают казаки селендинскии молодцы,
А своими ведь ж…. широкими.
Сын гетмана Пётр Многогрешный, которому хотя и не удалось восстановить справедливость и усмирить «дерзких мунгалов», погиб геройски. Да и весь остаток израненного селенгинского отряда был геройским, коль сумел отбиться от тысячи монголов и не бросил на поругание своих убитых товарищей. Казаки ещё отбили и принесли на себе острожную пищаль, которую захватили монголы при первом набеге.
Пётр был похоронен на первом Селенгинском кладбище. Тут же упокоились и товарищи по тому злосчастному походу — Иван Федотов и Леонтий Немчинов, а всего убитых было восемнадцать. Из оставшихся в живых нам известен только Иван Кирик, «со скорбью от службы отставленный». Много ли прожил он после боя или нет — никто не знает…
Этот список, конечно, не окончательный. Возможно, что к концу XVII века на кладбище были уже десятки казачьих могил, а также и могил мирных жителей. Отрывочные свидетельства возникают в разных документах. Упоминается о смерти нежинского протопопа Симеона Адамова, того самого, который ко всему прочему ещё и был известен в остроге как лекарь (1697), извещается о смерти Сидора Шестакова (1697), о Василии Фомине сказано — умре. При каких обстоятельствах и где их настигала смерть — теперь уже не узнать…
Но может быть, кому-то из исследователей ещё удастся пополнить Селенгинский мартиролог XVII века.
© Ольга Никитина
© Русская Культура