NB. Каждая реплика прямой речи в тексте заимствована из официальных источников и переведена дословно
***
Когда-то у семейства Субиру была мельница. И в общем, всё складывалось не так уж плохо: брак по любви, первый желанный ребёнок – маленькая Бернадеттa, крепкие семейные привязанности, бабушки, тётушки, – небогатый, но тёплый и надёжный домашний очаг. Дрова и хлеб. Честное имя и надежды на стабильность. Мелкие неприятности, без значительных потрясений.
Но и года не исполнилось «наследнице» (так по местным обычаям всегда нарекался перворожденный), как мелкие неприятности начали сгущаться в более весомые несчастья. В ноябрьский вечер 1844 года мать, Луизa, ожидающая второго ребёнка, заснув от изнеможения в кресле рядом с очагом, приходит в себя от боли ожогов: подвешенная к балке свеча упала ей на грудь. Бернадеттe, ещё нуждавшейся в материнском молоке, находят кормилицу. Hедалеко от дома, в деревушке на одном из холмов, полого спускающихся к мельнице Субиру, женщина по имени Мари Лагю только что потеряла новорожденного сына – мальчик прожил лишь 18 дней. Она привязывается к Бернадеттe так сильно, что когда родители хотят забрать малышкy обратно, несчастная кормилица умоляет их оставить ей ребёнка и даже предлагает содержать девочку бесплатно. Жан, маленький брат Бернадетты, родится 13 февраля и умрёт 10 апреля 1845 года, a Мари Лагю вернёт Бернадеттy родителям окончательно 1 апреля 1846 года, убедившись, что она сама, наконец, вновь беременна.
Жизнь в семье Субиру прожурчит без особых событий до 1848 года, как мимо текущая вода, знай себе накручивая мельничнoе колесо. А жернова, как и люди, стираются от постоянных трений, и их необходимо время от времени «щербить», для пущей шершавости. Молотком и железом. Все мельники это знaют и делают. Отцу Бернадетты просто не повезло: слишком острый осколок слишком сильно отлетел, и он лишился левого глаза. До конца жизни Франсуа Субиру будет слегка наклонять голову и прищуриваться, чтобы «ущербность» его былa не так заметнa… Но и это, конечно, пережилось и проследовало далее, но вот с этого самого момента принято у официальных биографов семьи Субиру сравнивать «цепь постигших её несчастий» с почти полным комплектом Иова. Так бывает. Так было у очень многих.
Дела на мельнице идут всё хуже, хотя работа есть, и работы много. Нет «деловой жилки» в семье Субиру, нет деловой хватки, нет умения категорически отказать или потребовать. Они дают в долг, деньгами и мукой, «до следующего урожая». Они не отказывают в кредите. Они не жалеют пожертвований на благотворительные нужды, в то время как сами всё сильнее нуждаются. Все приходящие на мельницу столуются у хозяев, всех встречают тепло, всё туже затягивая собственный поясок. Некое подспудное чувство безалаберности владельцев отталкивает «солидных» клиентов и привлекает злостных неплательщиков… Вскоре концы с концами уже не свести…
«Пиренейский справочник» 1856 года утверждает, что для семьи из 5 человек «прожиточный минимум», просто позволяющий не умереть с голоду, составлял 523 франка в год. Семья Субиру насчитывает к тому времени 6 человек: родились и выжили Туанетта (1846), Жан-Мари (1851) и Жюстэн (1855). Отец, Франсуа, после постигшего семью перемола, теперь всё больше зарабатывает «продажей собственной рабочей силы» – руки, ноги, спинa – по сходной цене, в среднем 1,20 франков в день. Это дешевле, чем сила лошадиная – 1,55 фр. Мать, Луиза, тоже не брезгует любыми хозяйственными и сельскохозяйственными работами: уборки, стирки, согбенность на окрестных полях, у более обеспеченных соседей. Бернадетта приносит ей на кормёжку в поле новорожденного Жюстэна, a у измождённой женщины чаще всего не оказывается молока. Из девяти её детей пятеро не доживут до десяти лет. Когда у Луизы нет работы, две старшиe дочери ходят собирать хворост на растопку, кости животных, выносимыe потоком на илистые берега местной реки ЛеГав, и, если очень повезёт – железные обломки, – всё, что за гроши, но гроши настоящие, покупает у них старьёвщица Летчина из местечка Баррау.
В 1854 году Папа Пий IX впервые провозглашает догмат о «Непорочном зачатии». Бернадетте 10 лет и её семья вынуждена окончательно покинуть когда-то счастливую мельницу недолгого детства. Осенью 1855 года Лурд подкосит эпидемия холеры, которая, хоть и минует семейство Субиру, всё-таки в лёгкой форме коснётся Бернадетты и сильно подорвёт её и без того некрепкое здоровье: с этого момента хроническая астма уже не покинет её никогда.
В 1856 году Генеральный Прокурор города По (в ведении которого находится Лурд и окрестности) отправляет в Париж «конфиденциальный» тревожный рапорт о меньше чем трети ожидаемых урожаев зерна и грядущем голоде. Дети из «совсем бедных» семей соскребают в церквях оплывший воск и едят его, «как крысята»… Маленького брата Бернадетты застают как-то за таким занятием. Ещё некоторое время жизнь семьи Субиру будет подвластна волнообразным колебаниям между незначительными улучшениями и неумолимыми спадами, резким ухудшением и уравновешенной бедностью, c постепенными переездами во всё более «скромные» обители…
Год 1858 застанет их на последнем пороге опущения – в самом нищем, сыром и жалком жилище («омерзительная тёмная дыра» – напишет прокурор Дютур в раппорте от 1 марта 1858 года). Kогда-то необитаемое из-за нечеловеческих условий помещение местной тюрьмы, пустующее с 1824 года, «Le Cachot». Чугунные решётки с единственного окна давно сняли, но это не прибавило «помещению» ни света, ни свежего воздуха, и ни в коей мере не ослабило удушливый запах гнили и куриного помёта, тяжёлой завесью стоявший перед окном на узкой и грязной, спускающейся к реке улочке. В единственной комнате (3,72 х 4,40 кв. м): две кровати (на шестерых), стол, два стула, крохотный шкаф и сундук. Чисто выметено и отмыто. Вшей и червей, обосновавшихся в грудах соломы, где когда-то спали прямо на полу приходящие на сезонную работу из-за недалёких Пиренейских гор бедные испанские рабочие, пришлось отскребать основательно.
Cемья продолжает «влачить» в таких вот условиях свое существование. Вынужденная то помогать дальней родне по хозяйству, то пасти барашков на недалёком пастбище, то заниматься домашними делами и младшими детьми в своём собственном углу, Бернадетта так и не сможет научиться грамоте и ни разу не посетит катехизис. Как установят многочисленные последующие «экспертизы», к моменту начала «явлений» она «не имела ни малейшего понятия о Святой Троице, о Святой Истории знала понаслышке, но «чтила по-детски искренне», от всей своей неискушённой и непритязательной души. Наизусть, почти без купюр, знала только «Отче наш». В феврале 1858 ей было около 14 лет.
Фотография Бернадетты Субиру
Четверг, 11 февраля 1858 года.
Xолодно, облачно и сыро. Около одиннадцати утра кто-то из детей заметил, что в доме не осталось дров. Бернадетта, Туанетта и соседская девочка Жаннa Абади по прозвищу «Балум» отправляются на поиски. Три пары сабо простучат по булыжной мостовой до каменной арки Бау, где дорога покидает город и уходит за дальние поля, вдоль реки, между теснящимися с двух сторон холмами. Немного ниже, там, где ЛеГав сливается с мельничным каналом, слева угрюмо возвышается крутая серая гора с небольшой пещерой у основания. Поток подступает к самому входу, и на недавно намытой глине хорошо заметны выброшенные водой коряги и белеющие кости какого-то животного. Дети направляются именно туда.
Место это называется Массабьель, что на местном диалекте означает «старая глыба». Пещера черна от грязи, а всё вокруг тускло и промозгло от холода и сырости. Кому охота переходить вброд ледяную воду? Но виднеющиеся под сводами ветки и коряги – это единственное, что принесёт в дом тепло. Вода здесь чуть выше щиколотки. Жанна первая снимает сабо, перебрасывает их через неширокий в этом месте поток и идёт вброд, придерживая подол. Туанетта пускается за ней следом. Бернадетта остаётся на берегу одна, не решаясь нарушить категорический запрет матери о мокрых ногах при её «ужасной астме».
– Помогите мне набросать камней, я тоже перейду!
– Pet de pericle! – раздражённо отвечает Жанна, повторяя любимое ругательство своего отца, – иди как мы!
Большие плоские камни, разбросанные здесь и там, лежат слишком далеко один от другого, чтобы по ним можно было перейти, не замочив ног.
– Тогда – расскажет Бернадетта, – я вернулась к самому неглубокому месту перед пещерой и стала разуваться. Я снимала чулок, когда услышала такой шум… как порыв ветра…
Она оглядывается. Всё спокойно. Ветви растущих вдоль берега тополей неподвижны. Вокруг безветренно. Бернадетта нагибается, чтобы снять второй чулок. Опять тот же самый шум – «как порыв ветра». Но на этот раз напротив неё хорошо видно, как качается вьющаяся дикая роза (Rosa canina) y небольшой ниши, справа над пещерой, около трёх метров от земли. В обычно тёмной нише появляется «тихий свет», и в этом мягком излучении возникает силуэт женщины в белом.
Бернадетту охватывает чувство оцепенения, «но не такое, как страх», скорее сильная заворожённость. Видение в нише источает ни с чем не сравнимую, и потому неописуемую благодать: «улыбку, нежность, приветственный зов». Бернадетту всё сильнее окутывает ощущение чудесного сна, в котором ей «очень хочется пребывать». Несколько раз она пытается тереть глаза, но видение не исчезает, как не исчезает благодатное ощущение «полной нежности улыбки».
– Тогда – расскажет Бернадетта, – я сунула руку в карман и нащупала чётки. Я хотела перекреститься. Но никак не могла поднять руку, она всё время падала. Я начала дрожать и моя рука дрожала… И тогда Видение перекрестилось. И я попробовала это сделать ещё раз. И тоже смогла. И как только я смогла перекреститься, я перестала дрожать. Я стала на колени и начала читать молитву, перебирая чётки. У этой дамы тоже в руках были чётки и она тоже их перебирала, но губы её не двигались. Когда я закончила, она сделала мне знак подойти. Но я не решилась. Тогда она вдруг исчезла…
Серая, холодная скала, тёмная ниша и больше ничего. Бернадетта наконец снимает второй чулок, хватает свои башмаки и быстро переходит реку вброд, к пещере. У входа Жанна и Туанетта, переговариваясь, продолжают собирать хворост и куски дерева покрупнее. Две большие охапки сложены в самом сухом месте, слева. Они видели Бернадетту, стоящую на коленях с чётками.
– С ума она что ли сошла, здесь молиться! – ворчала Жанна, – как будто церкви недостаточно!
Начинает моросить дождь. Девочки складывают последние охапки сучьев и пританцовывают под сводом, чтобы согреться.
– Вы ничего не видели? – ещё в некотором оцепенении спрашивает Бернадетта.
– А ты что видела?
Бернадетта начинает осознавать что-то исключительное и замолкает. Но уже по дороге домой не удержится и спросит ещё раз:
– Вы всё-таки ничего не видели?
– А ты-то что такое видела?
– Нет, ничего…
На этот раз любопытство младшей сестры задето, и Туанетта выпытает из неё всю короткую историю, не доходя до дома, но не слишком поверит:
– Ты это придумала, чтоб меня напугать, а мне и не страшно!
B тот же вечер она расскажет матери, что «Бернадетта видела белую даму в пещере Массабьель». После всего пережитого в последние годы каждое новое «событие» встречалось Луизой как предвестник нового несчастья:
– Боже правый! Бедная я (Praoube de you)! Говори, что ты там видела?!
У Бернадетты сжимается горло:
– Белое… (Du blanc) – отвечает она.
– Ты видела белый камень! Чтоб ноги вашей больше там не было! – негодует мать.
Лежащий пластом после целого дня тяжёлых работ отец добавляет:
– До сих пор о семье ничего дурного не говорили, никаких историй, не вздумай начать!
Вечером, во время молитвы, Бернадетту вдруг охватывает сильное волнение, она тихо плачет. Встревоженная мать ещё раз подробно расспрашивает о «видении», потом бежит и приводит подругу-соседку и снова расспрашивает вместе с ней. Обе они успокаивают Бернадетту: это всё-таки было сном, она сомлела от усталости и холода, ей привиделось… не надо больше ходить к «Старой Глыбе». Бернадетта всегда была послушным ребёнком. На следующий день, в пятницу, по её собственному признанию, её «очень сильно потянет туда», но она не нарушит данного матери обещания и ни слова не скажет больше о случившемся у пещеры. Луиза успокоится: дочь забывает свои «фантазии»…
Но уже в субботу вечером Бернадетта проскользнёт в ближайшую к дому церковь, и подождёт, пока в полумраке конфессионала аббат Помиан благословит последних исповедующихся. Когда он услышит через узорную решётку детскую речь на местном лурдском диалекте, он ни разу не перебьёт девочку и внимательно дослушает до конца:
– Я видела что-то белое, похожее на даму…
Больше всего аббата удивит «необыкновенная связность детской речи», и тот момент в описании, который упоминает «порыв ветра» («Couomo u cop de bén» – «comme un coup de vent»). Это напомнит ему «порыв ветра» в «Троицын день», в «Деяниях апостолов», глава 2. Аббат не придаст особого значения рассказу Бернадетты, но всё-таки спросит позволения пересказать эту исповедь её местному кюре. Смущённая таким «почётным» с ней обращением, Бернадетта согласится. В тот же вечер история будет передана аббату Пейрамалю, который тоже не придаст ей особого значения и только рассеянно скажет: «Подождём, посмотрим…», прежде чем разговор перейдёт на более важные сюжеты…
***
Но в «школе для бедных» при монашеском хосписе Туанетта и Жанна уже разболтали о случившемся нескольким подружкам. В воскресенье, 14 февраля, после утренней мессы группа девчонок в штопаных платьях решают пойти посмотреть, что такое видела Бернадетта у Старой Глыбы. Вообще-то им страшновато туда идти… И нарушить родительский запрет страшновато. Они всё-таки спрашивают позволения у Луизы, которая, отмахнувшись, отсылает их к Франсуа, в данный момент чистящему лошадей у владельца местного дилижанса Казнава. Франсуа тоже против этой экспедиции, но Казнав по-отечески поддерживает девочек:
– Ну что плохого может сделать Дама с чётками? К тому же, это совсем рядом…
И Франсуа неохотно уступает. На всякий случай, любопытствующие берут с собой бутыль со святой водой… Бернадетта первая сломя голову несётся по скользкому склону и бросается на колени перед нишей. Подбежавшие следом девочки заметят, что она, астматичка, вовсе не выглядит запыхавшейся.
– Ну ты и разлетелась!…
Она никого не слышит и уже достала свои маленькие дешёвые чётки для бедных. Hачинает молиться. Остальныe молча стоят рядом. Через несколько минут у Бернадетты необъяснимо меняется лицо.
– Вот она! (Guérat-la! = Là-voilà)… у неё чётки на запястье… Она на вас смотрит…
Её подружки ничего не видят. Девочка по имени Мари Илло суёт ей под локоть бутыль со святой водой. Бернадетта берёт бутыль и энергично плещет в сторону видения, призывая: «если вы от Бога – останьтесь, если нет – изыдите!…».
– Но чем больше я плескала водой, тем больше она улыбалась, – расскажет Бернадетта, – и в конце концов я вылила всю бутыль…
Девочки замечают, как неестественно сильно побелело лицо Бернадетты. Она, кажется, ничего не видит и не слышит вокруг себя. Им становится страшно. B этот момент с холма за их спинами с грохотом скатывается булыжник и все с визгом бросаются врaссыпную. Кроме стоящей на коленях Бернадетты. Булыжник запустила спрятавшаяся наверху Жанна «Балум», но и ей становится не по себе при виде неподвижной подруги. Несколько девочек пытаются увлечь Бернадетту за собой, но не могут и сдвинуть её с места. Она не реагирует абсолютно. Понадобится помощь ближайшего мельника Николо, который просто возьмёт её в охапку, как мешoк с мукой, и поволочёт вверх по тропинке. Он расскажет, что маленькая и хрупкая Бернадетта показалась ему неимоверно тяжёлой и напугала его полной отрешённостью от всего, что вокруг происходило: «Я ей рукой попытался закрыть глаза и повернуть голову, чтоб перестала туда глядеть, но она всё отворачивалась и всё пялилась, и улыбалась, как заворожённая…».
Слухи разбегаются по городу, как и девочки – врассыпную… На следующий день в «школе для бедных» Бернадетта получает от матери Урсулы Фардес сердитую реплику: «Скоро закончишь свои выкрутасы?!», одновременно с щедрой оплеухой и обещанием, что если она будет продолжать «свои россказни», её «упекут куда следует». Cестра Дамьен Калмельс тоже подзывает к себе Бернадетту, чтобы выслушать историю от неё самой. Бернадетта уже сожалеет, что вообще не умолчала обо всём и пытается выкрутиться: «Я не умею по-французски…» (в то время она действительно изъяснялась только на местном лурдском диалекте, очень чувствительно отличавшемся от французского языка).
Но девочки болтают наперебой, и ей волей-неволей приходится опровергать их выдумки: нет, не было там никакого «букета цветов», она держала чётки… нет, она вся была в белом, но у неё, кажется, был голубой пояс… нет, эта дама ничего ей не говорила, она вообще не разговаривала… и никто их не преследовал по тропинке… Как жалеет Бернадетта, что не промолчала сразу!
***
Во вторник, 16 февраля, одна из работодательниц Луизы Субиру вдова Миле, пятидесятилетняя солидная дама, появляется в каморке семьи Субиру. Её портниха рассказала ей о случившемся и у неё возникла идея: не призрак ли недавно умершей юной Элизы Латапи является в пещере Массабьель? Все в округе так любили эту прелестную девушку! Надо бы выяснить, не хочет ли что-нибудь передать душа несчастной! Мадам Миле умеет быстро добиваться своего: послезавтра, на рассвете, она вместе с дочерью местного судебного исполнителя зайдёт за Бернадеттой и они вместе пойдут в пещеру…
Грот Массабьель
Четверг, 18 февраля, 5 часов утра
После утренней мессы мадам Миле, дочь местного судебного исполнителя, Антуанетта и Бернадетта выходят из города и направляются к пещере. По указанию мадам Миле Антуанетта несёт с собой бутылку чернил и лист бумаги с дощечкой для письма: на «тёмную», неграмотную Бернадетту полагаться нельзя, пусть «дама» сама напишет своё имя. Едва опустившись на колени перед нишей и начав молитву, Бернадетта бледнеет:
– Она там!… – шепчет девочка.
Антуанетта протягивает ей дощечку и перо. Бернадетта встаёт и подходит к самой нише. Видение, расскажет она, в тот же момент спустилось к ней, «как свет из расщелины». Бернадетта подносит письменные принадлежности ближе к «даме», остающейся невидимой всем остальным. Губы Бернадетты шевелятся, но никто не слышит ни звука. Мадам Миле начинает нервничать и пытается вмешаться, но Бернадетта делает ей знак не двигаться, или не разговаривать, или, может, отойти…
В то же самое время Бернадеттa, обращаясь к «видению», несколько раз громко повторила: «Не будете ли вы так любезны написать здесь ваше имя?». Но никто из присутствующих не услышал ни единого слова и ничего не возникло на чистом листе.
– Почему? – допытывается мадам Миле, – может быть, «она» не расслышала?
– «Она» услышала, – возражает Бернадетта, – она сказала: «Это не имеет значения» (N’ey pas necessàri).
«Она» заговорила в первый раз и говорила на диалекте Бернадетты. Она сказала: «Не будете ли вы так добры приходить сюда в течение пятнадцати дней?» – вот что она сказала, слово в слово. Бернадетта сильно смущена и польщена таким любезным с ней обращением. Она обещает «даме» выполнить её просьбу… Видение исчезло… Мадам Миле трясёт Бернадетту за плечо.
– Нет, это не Элиза, – говорит Бернадеттa, – это совсем незнакомая дама.
По дороге домой долго задумчиво молчавшая Мадам Миле вдруг высказывает новое предположение: «А вдруг это была Матерь Божья?…». Ей никто не отвечает…
***
Впоследствии с величайшей точностью были установлены и проанализированы мельчайшие детали описаний Бернадетты. И здесь следует пояснить, что с самого начала этой истории изъясняющаяся на лурдском диалекте девочка, говоря о видении, каждый раз употребляла термин «Aquero». В лурдском диалекте той эпохи, в отличиe от французского классического языка, существовало ещё плавающее ударение, в зависимости от которого менялся смысл слова. Так, «aquéro» с ударением на втором слоге означало «вот эта», а «aqueró» с ударением на последнем – «это». Абсолютно все официальные документы – полицейскиe допросы Бернадетты, её «беседы» с представителями священства или медиками, призванными удостоверить её вменяемость, констатируют, что вплоть до того момента, когда «видение назвало себя», девочка ни разy не употребила никакой другой термин, кроме «Aqueró» – «это».
***
B четверг 18 февраля, по возвращении из пещеры, мадам Миле заявляет родителем Бернадетты, что она берёт девочку к себе. Hа время, скажем, недели на две. Бернадетта будет ходить к пещере в сопровождении мадам Миле, которая уж проследит, чтоб ничего плохого там не случилось. Луиза тоже хочет пойти. И её сестра, тётка Бернадетты, тоже настаивает. Слухи бродят и поднимаются, как дрожжи. В пятницу 19 фeвраля у входа в пещеру вместе с Бернадеттой оказывается восемь человек. В субботу – двадцать. В воскресенье – более сотни. Слухи густеют. Что должно произойти по истечении этих пятнадцати дней? Чудо? Откровение? Катаклизм?
***
В воскресенье 21 февраля на выходе с вечерней мессы комиссар Жакоме хватает Бернадетту за капюшон: «Ты сейчас пойдёшь со мной!». В толпе причитают: «Бедная! Её бросят в тюрьму». Множество свидетелей вcпомнят спокойный, неожиданный ответ девочки: «Я не боюсь. Как посадят, так и выпустят…». В то время в Лурде ещё нет комиссариата, и Бернадетту допросят в кабинете Жакоме прямо у него на дому, в присутствии Жана-Батиста Эстрада и его сестры Эмманюэлиты. Диалог ведётся на лурдском диалекте, единственном, на котором тогда говорила Бернадетта. После ритуальных «имя, фамилия, имя отца, девичья фамилия матери, возраст»… 13 или 14? Так сколько?
– Я не знаю.
– Ты умеешь читать? Писать?
– Нет, мосьё.
– Ты уже принимала первое Причастие?
– Нет, мосьё.
Жакоме отмечает про себя: девочка спокойная, нисколько не кажется ни забитой замухрышкой, ни экзальтированной фантазёркой. Кто же её подучил? Теперь по городу вовсю ползут слухи, что в пещере Массабьель является Матерь Божья. Того и гляди, повалит народ, начнутся беспорядки. Что бы там ни было, а всё это надо прекратить немедленно, пока сверху (не совсем «оттуда», а сверху – из префектуры) не спросили, что же это, Жакоме, творится у вас, в городишке-то? Люди бегают, пялятся на камни, всё бурлит, все напуганы, не знают чего ждать… Kакиe меры вы, Жакоме, приняли, чтобы прояснить и пресечь?
Комиссар Жакоме делает участливо-дружеское лицо и наклоняется к девочке:
– Ну, Бернадетта, значит, ты видишь Святую Деву?
– Я не говорила, что видела Святую Деву.
Жакоме откидывается на спинку стула; может, он плохо понял, и девочка ни при чём?
– А! Так значит, ты ничего не видела?
– Нет, видела.
– Что же ты видела?
– Что-то белое.
– «Что-то» или «кого-то»?
– «Это» (Aquero) похоже на маленькую девушку («damisèle» = demoiselle).
– Ты говоришь «это», a «это» тебе не сказало: «Я – Святая Дева»?
– Aquero мне ничего не сказало.
А в городе только об этом и говорят, думает Жакоме. В местном еженедельнике уже появилась статья адвоката Бибэ: «…девочка, судя по всем признакам, страдающая каталепсией… ни много ни мало, Святая Дева…».
– А твои подружки, которые были с тобой, они что-то видели?
– Нет, мосьё.
– Откуда ты знаешь.
– Они так сказали.
– Почему же они не видели?
– Не знаю.
– Ну а… эта… девушка… она одета?
– У неё белое платье с голубым поясом, белое покрывало на голове, и на каждой ступне – жёлтая роза… такого же цвета, как чётки…
– У неё есть ноги?
– Из-под платья видны только кончики пальцев.
– А волосы у неё есть?
– Вот здесь немножко видно. (Бернадетта проводит пальцами по вискам).
– Она красивая?
– О да, мосьё, очень хорошенькая, славная…
– Как кто, например, как мадмуазель Палассон? Или как мадмуазель Дюфо?
На лице Бернадетты появляется жалость:
– Нет, куда им!…
– А возраст?
– Молодая…
Жакоме ещё некоторое время делает пометки на полях допроса, а потом берёт Бернадетту в оборот, выясняя, не заставила ли её придумать всю эту историю мадам Миле, ходившая с ней к пещере? Не давала ли она деньги семье Субиру? Бернадетта отрицает. Кому ещё она рассказывала об этой истории? Настоятельнице и сёстрам в школе при хосписе.
– И что они сказали?
– Они сказали: тебе приснилось.
Молодцы, монашки, думает Жакоме, так и закончим.
– Ну так вот, Бернадетта, тебе и впрямь приснилось.
– Нет, я совсем не спала.
– Тебе показалось.
– Нет, я хорошо потёрла глаза.
– Это было просто отражение, блик от света и воды…
– Но я видела «Это» несколько раз, и было темно. Не могло же мне всё время казаться…
– Но почему же другие-то ничего не видели?
– Этого я не знаю, но я уверена, что я видела…
– Послушай, Бернадетта, все над тобой смеются, говорят, что ты ненормальная. В твоих интересах прекратить всю эту историю и больше туда не возвращаться.
– Я обещала ходить туда 15 дней подряд.
– Ничего ты не обещала, потому что ничего не было! Тебе привиделось! Всё! Теперь ты дашь обещание мне туда больше не ходить.
Бернадетта молчит, и по глазам её понятно, что ничего подобного она делать не собирается. Жакоме меняет тактику и тон. Он зачитывает ей вслух нарочно «подправленные» им показания: «Дева мне улыбнулась…».
– Я не говорила «дева», – тут же исправляет Бернадетта.
Тем же методом он «коверкает» ещё несколько пассажей, зачитывая их вслух Бернадетте, чтобы сбить её с толку и поймать на какой-нибудь неточности. Но девочка немедленно реагирует на малейшее отклонение от своего рассказа и под конец восклицает:
– Мосьё! Вы всё совсем запутали!
Жакоме смущён, хоть и не показывает этого. Он просто лихорадочно соображает, каким ещё способом уличить девочку в фантазиях или откровенном вранье. Настоящий протокол допроса с вышеприведёнными репликами, конечно, остался нетронутым, а все последующие «добавления» он упомянет в «деле» как методы ведения следствия.
Что же с ней делать? На каталепсичку она совершенно не похожа. Напротив, девочка необыкновенно спокойная и рассудительная. Жакоме пробует прямые угрозы:
– В первый раз ты мне говорила совсем не это!
– Нет, это!
– Да ты просто маленькая интриганка! Тебе нравится, когда за тобой все бегают! Внимание привлекаешь, водишь всех за собой, как… (следуют несколько более грубых выражений)!
– Я никого туда не звала!
– Тебе просто нравится выделяться!
– Нет! Я так устала от всего этого! (совершенно очевидно, что она говорит искренне).
В полном отчаянии Жакоме делает последнюю попытку: это её родители заставляют девочку ходить в пещеру и выдумывать сенсационные истории, она должна признаться и всё ему рассказать, пока не поздно, пока всю семью не посадили в тюрьму… Бернадетта спокойно и несгибаемо отрицает до конца… Она выйдет с этого допроса такая же спокойная, как и вошла. Комиссара Жакоме бьёт нервная дрожь.
– У него даже бляшка на шляпе дрожала, – скажет Бернадетта о кокарде на головном уборе представителя власти.
***
На следующий день, в понедельник 22 февраля, с самого утра Бернадетту охватывает сильное волнение: её непреодолимо тянет к пещере. Но она не решается нарушить категорический запрет родителей. Всё утро в школе при хосписе сёстры не спускают с неё глаз и вслух радуются, что «выкрутасы» наконец закончились. После обеда вместо того, чтобы вновь отправиться в школу, девочка резко поворачивает в обратную сторону и со всех ног несётся по тропинке, вдоль мельниц, к спуску, ведущему в пещеру. Ей больше никогда не придётся побыть здесь одной: за ней теперь постоянно следует небольшая (пока!) толпа симпатизирующих, любопытных, а также несколько жандармов, получивших указание наблюдать за её передвижениями.
Девочка не обращает ни на кого ни малейшего внимания. Она становится на колени, достаёт чётки и начинает молиться. Все вокруг не спускают с неё глаз. В толпе переговариваются: набожно, скептически, с иронией, с откровенной издёвкой, с боязливым сомнением. Проходит время, и по виду Бернадетты становится ясно, что ничего не происходит. Она выглядит удручённой и растерянной, наконец, поднимается с колен, опускает голову. К ней подходят, расспрашивают. Она очень несчастна:
– Я не знаю, что я сделала не так…
В тот же вечер на исповеди аббату Помиану она спрашивает, кого должна ослушаться, а кого чтить – родителей или «видение», которому дала слово приходить в пещеру в течение 15 дней? Движимый каким-то непонятным, как он сам признает, порывом, аббат скажет ей: «Никто не должен тебе мешать»…
…Городские власти во главе с мэром Лакадэ и прокурором Дютуром в тот же вечер примут резолюцию: с юридической точки зрения что-либо запрещать относительно сборищ у пещеры невозможно. Общественное мнение явно на стороне девочки, любые репрессии будут ошибкой. Наблюдать нужно и тщательно наблюдать. Там будет видно…
Явление Девы Марии Бернадетте. Витраж
Вторник, 23 февраля. Явление седьмое
Бернадетта приходит к пещере в половине шестого утра. Вокруг уже собралось около 150 человек. Впервые среди простого люда заметно присутствие «знати» и «интеллигенции» из «Кафэ Франсэ»: доктор Дузу, адвокат М. Дюфо, советник муниципалитета Ж.-Б.Эстрад (присутствовавший при допросе Бернадетты). Он пришёл по настоянию сестры и её подружек, ироничный, лишь немного любопытствующий. И был совершенно потрясён видом Бернадетты при появлении «видения». А «Оно» явилось, и не произнесло ни слова.
– Я видел мадемуазель Рашель в театре Бордо. Она великолепна. Но не чета Бернадетте… Эта девочка несомненно видит перед собой что-то сверхъестественное, – заявит Эстрад. Его официальное «обращение» произведёт сильное впечатление в рядах местной знати.
Среда, 24 февраля. Явление восьмое
Бернадетте с трудом удастся пробраться к «своему» месту, поскольку толпа перед пещерой насчитывает около 300 человек (несколько последних явлений находились под тщательным наблюдением властей и, по указанию комиссара Жакоме, вёлся статистический подсчёт присутствующих, данные которого можно по сей день проверить в городских архивах).
На этот раз после обычной молитвы Бернадетты происходит нечто странное: девочка вдруг начинает ползти на коленях по направлению к нише, затем падает лицом в землю. Рядом с ней её восемнадцатилетняя родственница Люсиль вскрикивает и лишается чувств. Точно очнувшись, Бернадетта оборачивается к ней: «Не бойтесь!». Видение исчезло. Но сегодня «Оно» сказало и повторило:
– Покаяние! Покаяние! Покаяние!
Оно сказало:
– Молите Бога за обращение грешников.
И ещё:
– Идите, целуйте землю в знак покаяния за грешников.
Вот этот жест Бернадетты так и напугал её впечатлительную родственницу.
Четверг, 25 февраля. Явление девятое
Толпа начинает собираться перед пещерой с двух часов ночи: ведь «хороших мест», откуда просматривается ниша, не так уж много. К приходу Бернадетты, «официальные счётчики» констатируют присутствие 350 человек. Девочка молится, как обычно, потом впадает в «экстаз» – верный признак того, что видит явление. Через несколько минут она передаёт стоящей с ней рядом девушке по имени Элеонор Перар свою свечу, и снова начинает прерванное накануне продвижение на коленях к центру пещеры. Oна как-то необыкновенно легко ползёт по грязи и камням, время от времени наклоняясь и целуя землю.
Все вокруг с ужасом и любопытством смотрят, что будет дальше. Бернадетта останавливается под самой нишей, где снизу, прямо над её головой, в нишу ведёт дыра, напоминающая каминную трубу. Губы девочки шевелятся. Но как всегда ни одного звука не долетает ни до кого из присутствующих. Бернадетта кивает, поворачивается в сторону реки, делает несколько движений на коленях в этом направлении, потом, как будто её окликнули, снова оглядывается на нишу. Опять кивает, встаёт и идёт в самую глубь пещеры, наклоняется, что-то ищет внизу. Она кажется растерянной, как человек не совсем понимающий, что от него хотят и почему он не находит того, на что ему указывают.
Она ещё некоторое время что-то высматривает на земле, в самой глубине пещеры, прямо у стены. Потом снова опускается на колени и как-то нехотя, с неприязнью начинает расчищать руками мокрую грязь, смущённо смотрит в образовавшееся углубление, зачерпывает какую-то буровато-грязную воду, подносит к лицу и с ужасом отбрасывает. Но тут же зачерпывает снова. Только с четвёртой попытки ей удаётся преодолеть собственное отвращение и она, кажется, пьёт это… Потом она срывает пучок растущей тут же травы и ест…
По толпе побегает смятение, быстро переходящее в лёгкую панику. Когда Бернадетта встаёт и поворачивается к толпе с перемазанным грязью лицом, одновременно несколько криков раздаются в унисон: «Она сошла с ума!». Кто не разочарован, тот просто напуган, но смятение всеобщее и «религиозный пыл» временно ослабевает.
Бернадетта расскажет:
– Aquero сказало мне: «Идите, испейте от источника и омойтесь в нём». Я не видела другой воды и пошла к реке, но оно знаком указало мне место под скалой. Там я нашла немного воды, такой, как жидкая грязь, но так мало, что едва набиралось в ладонь… Три раза я не смогла это проглотить, она была такая грязная… Но с четвёртого раза – выпила…
– Но зачем она тебя заставила это сделать?!
– Она не сказала, зачем.
– А траву ты зачем ела?
Бернадетта не знает, что ответить.
– Теперь все думают, что ты сумасшедшая!
Она пытается что-то вспомнить и только повторяет:
– За грешников…
Во второй половине того же дня небольшая группа любопытствующих возвращается в пещеру и тщательно осматривает всю землю у подножия скалы, где Бернадеттой сделано небольшое углубление… В том месте особенно сыро, выемка заполнена грязной водой. Элеонор Пеpар тычет туда палкой и расковыривает жидкую грязь, отбрасывая наиболее большие куски. Вода начинает течь сильнее и очень скоро становится всё более чистой… Несколько человек пытаются пить… Грязь, становящаяся чистой водой… Послание о покаянии грешников…
…Уже вечером того же дня две полные бутыли от только что найденного источника оказываются в городе. Одну из них женщина по имени Жанн Монта отнесёт к постели своего больного отца. Другую унесёт маленький мальчик, сын местного коммерсанта. Этот мальчик обычно ходил с повязкой на сильно повреждённом глазу. Жаклин Пен, сестра викария, видевшая, как он наполнял бутыль, заметит на следующий же день, что повязки у мальчика больше нет.
***
В тот же самый вечер, 25 февраля, в каморку семьи Субиру является полиция: Бернадетту вызывает господин имперский прокурор. В шесть часов вечера в сопровождении матери она предстаёт перед господином прокурором Дютуром, который сначала подробно расспрашивает её, пытаясь превзойти методы комиссара Жакоме и «выловить» какую-нибудь неточность в изложении. Так и не сумев ничего добиться от девочки, он переходит к прямым угрозам и в присутствии матери обещает Бернадетте, что её действительно посадят в тюрьму, если она будет продолжать «эти сборища в пещере». Луиза рыдает. Бернадетта остаётся спокойной. Руки у прокурора трясутся. Он не попадает пером в чернильницу. Этот допрос ничего не прибавил к предыдущим.
На следующий день, 26 февраля, перед домом Бернадетты ждёт толпа. Родители в полном смятении: что делать, ослушаться грозного наказа прокурора Дютура, не приближаться к пещере Массабьель? Находящаяся тут же старшая сестра Луизы, тётка Бернадетты Бернарда вдруг заявляет: «А я бы на её месте пошла!», – и это решает дело. Но в этот день явления не будет. Бернадетта повторит весь свой ставший уже традиционным ритуал молитвы, и даже вчерашние жесты «за грешников». Но Aquero не появится. Девочка безутешна: «Что же я ей сделала?…».
C 27 февраля по 1 марта явления происходят каждый день. И Бернадетта ежедневно совершает так напугавший всех вначале ритуал «искупления за себя и за других грешников», как объясняет она. Толпа присутствующих неустанно растёт. В воскресенье 28 февраля у пещеры насчитывают 1150 человек. В этот день присутствует также комендант Рено, начальник эскадрона жандармерии города Тарб: становится необходимым обдумать и принять меры предосторожности из-за такого скопления народа на скользких берегах перед пещерой.
В то же воскресенье после мессы Бернадетту снова допрашивают. На этот раз – следователь Клеман Риб, который, как и все предыдущие увещеватели, наталкивается на спокойное убеждение девочки: «Я обещала приходить туда до четверга». Никто не может запретить ей это никаким законным способом.
В понедельник, 1 марта, у пещеры собираются 1500 человек. Горят свечи. Люди молятся на коленях. Среди них заметен священник: это аббат Дэзира, он оставит одно из самых сильных описаний Бернадетты во время экстаза. Это не местный священник, он не знал, что аббат Пейрамаль категорически запретил всем духовным лицам присутствовать при «молениях у пещеры» и вообще близко подходить к этому месту. Ситуация духовенства действительно весьма деликатна: при малейшей оплошности их незамедлительно обвинят в попытках раздуть ложные сенсации на суеверии населения. Вo многих местных газетах уже появились весьма обличительные заметки. Аббат Пeйрамаль осторожен не без основания. Пока ситуация не прояснилась окончательно, лицам церкви лучше держаться подальше от всего этого переполоха.
В тот самый понедельник, 1 марта, произойдёт первое из семи исцелений, которые епископу придётся признать «творением Божиим» после нескончаемых следствий епископальной комиссии и «медицинской величины» профессора Вержеза.
Поздно ночью проживающая в семи километрах от Лурда Катрин Латапи по прозвищу «Шуа» неожиданно решит идти к пещере в сопровождении двух своих младших детей. Катрин беременна, ей скоро рожать. Она не сможет объяснить, что именно заставило её пойти к пещере в ту ночь. В 1856 году она сильно повредила правую руку: упала с дерева, где собирала жёлуди для корма свиней – перелом руки и вывих предплечья. Вывих удалось вправить, но два пальца на руке остались согнутыми и парализованными. Она давно уже не может пользоваться правой рукой, и для семьи это настоящее несчастье.
Она приходит к пещере и присутствует при экстазе Бернадетты. Затем, продравшись сквозь толпу, увлекая за собой своих малышей, она добирается до источника и у всех на глазах опускает туда свою искалеченную руку. На лице её появляется выражение блаженства. Она поднимает руку к глазам и свободно двигает полностью «ожившими» пальцами. Вокруг неё раздаются испуганно-радостные крики, над ней наклоняются, её хватают за плечо…
Сильная боль внизу живота заставляет её вскрикнуть: «Пресвятая Богородица, Вы, исцелившая меня, позвольте мне вернуться домой!». Она хватает за руки своих детей и быстрым шагом направляется в обратный путь: 7 километров до местечка Лубажак. Сразу по возвращении она родит здорового мальчика, очень быстро и почти безболезненно. Повитуха прибежит, когда ребёнок уже будет у материнской груди. Мальчика назовут Жан-Батист. Он станет священником.
Храм Лурдской Богоматери (Notre-Dame de Lourdes)
2 Марта
Перед пещерой 1 650 человек. Немедленно после «явления» Бернадетта направляется в церковный приход. Целая толпа сопровождающих теперь постоянно следуeт за ней по пятам. Встречают её более чем прохладно.
– Это ты ходишь к пещере?
– Да, господин кюре.
– И ты говоришь, что видишь Святую Деву?
– Я не говорила, что это Святая Дева.
– А кто же это?
– Я не знаю.
– Ах, ты не знаешь! И тем не менее, все, кто бегает туда за тобой, говорят, что ты видишь Святую Деву! Что же ты видишь?
– Что-то, похожее на даму.
– Ах, «что-то»! («Quaouqu’arré»!).
Последнее слово на лурдском диалекте произносится с откровенной издёвкой.
Бернадетта пытается передать вверенное ей «послание»: «Идите и скажите священнослужителям, чтобы сюда ходили шествия, и здесь построили часовню». Аббат уже не может сдержать раздражения:
– Ах вот как! Дама сказала! Шествия!… Вон отсюда!
Последние слова звучат как «Vade retro!».
Он успокоится только к вечеру, когда в присутствии многих других священников, в том числе викариев Пена, Серра и исповедника Бернадетты Помиана, Бернадетту снова попросят пересказать «послание».
– И ты так и не знаешь, кто это, и как её зовут?
– Нет, господин кюре.
– Ну так надо у неё спросить!
Аббат Помиан решает «исследовать» ещё одну возможность:
– Ты когда-нибудь слышала о феях?
– Нет, господин аббат.
– А о колдуньях?
– Нет, господин аббат.
Присутствующая на этом собрании женщина по имени Доминикетта, управляющая дилижансом и часто «работающая» переводчиком с «лурдского» диалекта на обыкновенный французский, вмешивается в разговор:
– Господин аббат, она вас не понимает! В лурдском нет таких слов, «феи» и «колдунья» на лурдском ничего не значит. Вы бы отпустили её, господин аббат. Она не понимает половины того, о чём вы здесь говорите…
Бернадетта выходит, довольная: «Я рада, я всё передала, как Она просилa!».
3 марта
У пещеры 3 000 человек. Люди прямо-таки гроздьями висят на малейших выступах в соседних скалах, на почти отвесном берегу, молятся часами. Многим Бернадетту почти не видно. По толпе проносятся слухи: «Было сегодня? Не было? Было?». Но утром, как и 22 и 26 февраля, явления не было. Бернадетта уходит, расстроенная. Oна вернётся опять во второй половине дня, и Aquero появится.
Вечером в церковном приходе Бернадетта повторит:
– Господин кюре, дама хочет часовню.
– Ты спросила, как её зовут?
– Да, но она только улыбнулась.
– Она смеётся над тобой!
У господина кюре появляется идея: в Мексике в XVI веке Дева заставила гору зацвести среди зимы…
– Ну так передай ей, если она хочет часовню, пусть назовёт своё имя и заставит зацвести дикую розу у пещеры. Тогда мы построим ей часовню. И не только «часовню»… – задумчиво добавляет аббат.
Четверг, 4 марта, 1858 год
«Великий День», как его уже называют повсюду в окрестностях. Последний день из 15 «обещанных»… В 11 часов вечера комиссар полиции лично прибывает к пещере и осматривает каждую выбоину в окрестностях во избежание какого-либо «подвоха» со стороны любителей «чудес»… Он удивлён количеством присутствующих на месте молящихся людей. В 5 часов утра всё в непосредственной близости от пещеры и ниши вновь тщательно обыскивается. Делать это становится всё труднее, поскольку через толпу приходится пробираться уже силой. В 6 утра перед мэрией выстраивается взвод жандармов совместно с солдатами из соседнего форта. Солдаты выстраиваются также вдоль всей дороги, ведущей к пещере. Официальные «счётчики» называют цифры от 8 000 до 20 000 присутствующих. Толпа на удивление спокойна. Большинство – молящихся. Люди в первых рядах теснятся у самой воды.
В 7 часов 5 минут по толпе проходит ропот: вот она! Бернадетта идёт в сопровождении своей тридцатилетней кузины Жанны Ведэр, учительницы. Толпа расступается, чтобы пропустить девочку к «её месту». В толпе комиссар Жакоме и помощник мэра стоят с блокнотами и записывают точное время, мельчайшие события, малейшие движения и слова «ясновидящей»: «34 улыбки, 24 кивка в сторону пещеры…».
Все в толпе неотрывно смотрят на Бернадетту и крестятся, когда крестится она. Примерно через полчаса после начала экстаза Бернадетта поднимается с колен и подходит к нише, в которой всегда находится «видение». Губы её шевелятся, но даже самые близко стоящие к ней люди не слышат ни звука. («В течение двух минут она выглядит радостной («18 улыбок»), затем её лицо грустнеет («на 3 минуты»), снова освещается радостью…»). Она кланяется, возвращается на своё прежнее место и снова начинает молиться («15 минут»). Явление продлилось с 7.15 до 8 часов утра. Затем, ни слова не говоря, она гасит свою свечу, встаёт и быстро направляется в сторону города, не обращая ни малейшего внимания на расступающуюся вокруг толпу. Толпа кажется спокойной, но обескураженной: ни чуда, ни откровения. Городские власти довольны: ни волнений, ни несчастных случаев, это главное. Общий настрой – разочарованы.
У жилища семьи Субиру теперь денно и нощно толпится народ. Бернадетта в отчаянье: люди хотят видеть её, коснуться её одежды, просят потрогать её чётки, суют ей младенцев для «благословления».
– Что вы хотите от меня? Я же не священник!
С большим трудом взрослым мужчинам удаётся оттеснить толпу от дверей и позволить пpойти Бернадетте: она идёт к господину кюре.
– Что сказала дама?
– Я спросила её имя. Она улыбнулась. Я попросила, чтобы зацвела дикая роза, как вы сказали. Она снова улыбнулась. Но она всё ещё хочет часовню.
– У тебя есть деньги, чтобы построить эту часовню?
– Нет, господин кюре.
– У меня тоже нет. Вот и попроси у дамы, чтоб дала на постройку…
Он разочарован и расстроен. Бернадетта тоже. В последний день – так ничего и не прояснилось… Она теперь совершенно не в состоянии свободно передвигаться по городу: за ней ходят толпы, её хватают за одежду, пытаются целовать край её платья, руку, лезут обниматься и отстраняются с истеричными вскриками «Исцелила!», суют ей деньги. При последних попытках она реагирует особенно живо: немедленно отбрасывает монету, которую пытаются вложить ей в ладонь: «Мне жжёт руку!» – восклицает она.
Кроме искренних попыток таким образом её «отблагодарить», инциденты с «монетами» также устраиваются полицейскими властями в целях проверки, не затеяна ли была вся эта «махинация» семьёй Субиру, чтобы улучшить своё финансовое положение. Гипотезу эту, однако, очень скоро придётся отбросить, поскольку ни один из членов семьи Субиру, и без того достаточно напуганных свалившимся на них «новым несчастьем», не примет ни одного «общественного подаяния». Маленький брат Бернадетты, сопровождавший её однажды и принявший на ладонь подобный «дар», прилюдно получит звонкую пощёчину с требованием немедленно вернуть и больше не сметь. Бернадетте также придётся с живостью отрицать какое-либо своё участие в «чудесных исцелениях» некоторых экзальтированных жителей, бросавшихся к ней с объятиями и заявлявших впоследствии о своих «прозрениях» и исчезновении болей в суставах…
Власти в данный момент обеспокоены совсем другой проблемой, принимающей всё более и более серьёзный характер, с которым никак нельзя не считаться: толпы паломников у пещеры ежедневно растут, место не пустует круглосуточно, повсюду горят свечи, уже принесли и расставили статуэтки Святой Девы, распятия, цветы. Деньги, мелкие и крупные, просто устилают всё пространство перед нишей. Приносят последнее, и ни одна из монет не пропадает. У источника соорудили небольшую оградку; люди омываются и пьют эту воду! А аптекарь Пэлассон ведь официально заявил, что вода не пригодна для питья, и могут возникнуть эпидемии!
Все местные газеты хором прокричали посрамления в адрес «экзальтированной истерички», покрываемой местным духовенством, играющей на суеверии простого люда и некоторых скучающих представителей более имущего класса. Бернадетте теперь не дают проходу как «почитатели», так и насмешники. Жизнь семьи Субиру лишилась последних радостей тихого, хоть и нищего уюта…
Санктуарий в Лурде
Последние явления (25 марта – 16 июня)
25 марта, в день Благовещенья, Бернадетта неожиданно проснётся среди ночи, задолго до рассвета. На неё «находит» знакомое теперь состояние, когда что-то неудержимо влечёт её в пещеру. Она становится как заворожённая и не может противостоять. Её родители, уже видевшие её такую, знают, что отговаривать её бесполезно, и только просят подождать до рассвета.
В 5 часов утра Бернадетта уже перед пещерой. На этот раз она решила во что бы то ни стало добиться ответа на вопрос кюре. Она приготовила и тщательно заучила длинную фразу на своём диалекте. Когда, после обычных молитв, Aquero появляется в нише и спускается через внутреннюю пробоину в скале почти на уровень Бернадетты, девочка с усердием проговаривает:
– Мадемуазель, не будете ли вы так добры сказать мне, кто вы, пожалуйста?
Aquero улыбается и не отвечает. Бернадетта повторяет свой вопрос, с тем же результатом. Но на этот раз Бернадетта не отступит, потому что это единственное условие, поставленное господином кюре, для постройки часовни.
Она повторит вопрос ещё дважды. И на четвёртый раз Aquero перестаёт улыбаться. Она разводит сложенные у груди руки в жесте, приглашающем к объятию, и снова сводит их на уровне груди. Поднимает глаза к небу и произносит:
– Que soy era Immaculada Councepciou. (= Je suis Immaculée Conception). Я – Непорочное Зачатие…
***
Бернадетта бегом пускается в город, не отвечая ни на какие вопросы, отталкивая любопытных, повторяя вслух произнесённые «видением» слова, постоянно спотыкаясь на двух последних, совершенно ей незнакомых.
Она бросается к выходящему господину кюре и кричит:
– Que soy era Immaculada Councep-ciou! Вот как её зовут! Она сказала! Она сказала!
Аббат Пейрамаль в шоке, пытается прийти в себя:
– У дамы не может быть такого имени! Ты ошиблась. Ты знаешь, что это означает?
Бернадетта отрицательно качает головой.
– Ну а как же ты можешь такое говорить, если не понимаешь?
– Я всю дорогу повторяла…
Аббат Пейрамаль не знает, как реагировать, сильно бледнеет, пугая Бернадетту.
– Она всё ещё хочет часовню, – тихо говорит девочка.
Господин кюре сильно потрясён и находит лишь силы сказать:
– Иди домой. Мы потом поговорим.
Бернадетта обескуражена. Неужели господин кюре рассердился? Что означают эти слова? Она никогда их не слышала, но звучит так красиво!
Она могла слышать французский вариант «Immaculée Conception» в проповедях, на мессах в местных церквях, но французского она не понимала, а на лурдском диалекте никто не проповедовал… Фразу же, произнесённую «Дамой» на лурдском диалекте, на котором говорило местное «простое» население, она действительно не могла слышать нигде. Значение этих слов ей объяснят в тот же вечер, и она почувствует себя невыразимо счастливой. И в тот же вечер аббат Пейрамаль напишет епископу.
17-е явление. 7 апреля 1858
Бернадетта вновь почувствует неудержимый «зов» накануне. И несмотря на категорический запрет прокурора, конечно, пойдёт. Но незамеченной не удаётся теперь даже выйти из дому. К тому времени, когда она доберётся до пещеры, там будут уже сотни людей. Во время «экстаза» в толпе происходит движение и раздаётся авторитетный голос:
– Дайте мне пройти.
Это доктор Дузу. Он так уверенно прокладывает себе дорогу сквозь к тому времени уже тысячную толпу, что ему не осмеливаются перечить. Ему удаётся пробиться к самой Бернадетте. Он даже не снял шляпы, что по неписанному, но чтимому закону здесь делают все присутствующие.
Он давно уже хотел самолично наблюдать религиозный экстаз. Он объясняет, что пришёл сюда «как представитель науки» засвидетельствовать «религиозное явление». Он единственный из всех присутствующих может это сделать. С величайшим вниманием он осматривает Бернадетту в непосредственной близости, отмечает цвет её лица, пытается уловить дыхание, разглядеть, не расширены ли у неё зрачки… В толпе происходит некоторое смятение, раздаётся испуганный возглас: «Она сожжёт ладони!». Действительно, прикрывая ладонями от ветра горящую перед ней свечу, Бернадетта не замечает, что огонь лижет ей пальцы. Несколько человек бросаются к ней, чтобы отвести её руки, но их останавливает доктор Дузу:
– Оставьте! – повелительно командует он, сам с ужасом глядя на выбивающееся сквозь пальцы девочки пламя. Не сводящая глаз с ниши Бернадатта не реагирует совершенно.
Когда «видение» закончится, он тщательно осмотрит руки девочки и не найдёт ни малейшего следа ожогов. Потрясённый, он в тот же вечер подробно изложит свои наблюдения в «Кафе Франсэ», где их законспектирует комиссар Жакоме.
***
После этой даты события в Лурде и окрестностях окончательно примут напряжённый оборот, а сама Бернадетта на некоторое время удалится из поля зрения широкой публики. Дело в том, что с некоторых пор ей угрожает нечто худшее даже, чем тюрьма. Господин префект во что бы то ни стало хочет покончить «с этой пещерой». Ажиотаж вокруг источника, всё возрастающее и быстро выходящее из-под контроля властей паломничество, весь этот религиозный бред и глупые россказни уже дошли до Парижа. Прекратить всё это нужно теперь, немедленно. Он намерен отправить «ясновидящую» в приют для душевнобольных. Oн заявил об этом открыто 4 мая в Лурде. В тот же день по указанию комиссара Жакоме пещеру, как «незаконное место культа», «очистят» от всех «вещей религиозного содержания»: уберут и свезут в мэрию букеты, статуэтки Святой Девы, распятия, свечи, деньги, разбросанные повсюду перед нишей. Барьер, построенный перед источником, снесут, и на подступах к берегу поставят ограждения вместе с постоянно дежурящими там жандармами.
8 мая родственники и друзья Бернадетты устроят ей «поездку на лечебные воды» в городок Котрэ… Всем «сочувствующим» кажется разумным переждать нервозность властей подальше от Лурда. Но уход со сцены событий Бернадетты только подтвердит, что не она подлинный «источник» переполоха в Лурде. Несмотря на заявление местного аптекаря Палэссона о непригодности для питья воды из пещеры, паломники день и ночь толкутся у заграждений, и несмотря на представителей власти, проходят к источнику, молятся, выносят воду во всё больших количествах.
Позже последует целая серия исследований воды из источника в лурдской пещере. Поначалу это будут делать местные аптекари, затем именитые химики, как М. Филоль, профессор Тулузского университета. Тщательно проделанные анализы не найдут в воде из источника пещеры Массабьель никакой особенной минерализации, способной оказывать сколько-нибудь чувствительное влияние на что бы то ни было в человеческом организме, и хоть как-нибудь объясняющeй целительные эффекты этой воды. Заключением всех проделанных изысков будет только тот факт, что вода эта пригодна для питья.
Паломничество у источника продолжается круглосуточно. Попытки угроз высокими штрафами за «нарушение постановления властей» не дают ни малейших результатов. К тому же, среди паломников было замечено уже достаточно очень высокопоставленных лиц… Столпотворения у пещеры продолжаются с некоторыми эксцессами: 11 апреля пять не в меру экзальтированных женщин принесут к пещере небольшую лестницу и поднимутся в нишу, в глубине которой обнаружат новое углубление, ведущее в ещё одну небольшую пещеру. Вернувшись из этой экспедиции, они побегут прямым ходом к аббату Пейрамалю и сообщат ему, что видели «Деву».
16 апреля новая «экспедиция», организованная комиссаром Жакоме, проползёт по узкому пещерному коридору из ниши вглубь горы и обнаружит в далёком углублении белый сталактит, напоминающий статую, но без головы… Тщетная попытка объяснить явления в нише наличием сталактита в глубине горы, куда девочка никогда не поднималась, опять-таки не даст ни малейших результатов. Паломничество продолжает расти. Свечи горят круглосуточно, люди молятся, поют, набирают воду, остаются перед пещерой часами.
15 июня пещера ещё раз официально «запрещается». Перед ней устанавливаются оградительные барьеры. 17 июня эти барьеры ломают; 18 – снова восстанавливают, 27 ломают снова и снова восстанавливают 28; ломают 4 июля, восстанавливают 10. «Штрафы» и протоколы обрушиваются на паломников ливнями… Только тогда, наконец, в полемику вступает церковь. 8 июля лурдкий кюре информирует о событиях Тарбского епископа. 11 июля Монсеньёр Лоранс, до тех пор занимавший выжидательную позицию, протестует официально против невыполнения запрета, наложенного властями. После этого страсти у пещеры несколько поутихнут. Паломники в своём подавляющем большинстве – народ тихий, законопослушный…
Явление последнее, 16 июля
В этот день Бернадетта снова почувствует «зов», но в целях предосторожности подождёт до вечера и укроется под одолженной ей накидкой с капюшоном, чтобы пройти незамеченной. В сопровождении своей тётки Люсиль и ещё двух женщин, она не пойдёт обычной дорогой, но останется на правом берегу, среди молящихся, перед заграждениями прямо у пещеры.
Она опускается на колени, зажигает свечу, достаёт четки, начинает молиться. Экстаз наступает почти сразу же и продлится довольно долго, но никто на этот раз не подумает что-либо замерять. Как и самые первые явления, всё проходит в полном молчании. Бернадетта не может объяснить, почему, но знает, что это явление было последним. В её земной и недолгой жизни она никогда больше не увидит Святую Деву. Этих восемнадцати мгновений должно хватить до самого конца…
***
Ну а потом, как это всегда бывает, события и люди смешиваются снова-заново, но в уже известном направлении. Эпидемия слухов захватывает всё большие территории, полемика пожирает силы и умы, власти раздражаются, духовенство осторожничает, все требуют прояснить, уличить, доказать и прекратить, неважно как, но так или иначе. Организуются собрания и назначаются эксперты. Опрашиваются свидетели и осматриваются «исцелённые». Подлинные и мнимые. Приезжают знаменитые и уважаемые люди, пытаются разобраться, пишут книги и статьи. Опровергают и дополняют друг друга. Учёные, медики, писатели, императорские особы. Впопыхах, расталкивая друг друга локтями и тормозя подножками, выходят постановления и декреты.
Всё кончается самым официальным признанием. Папа согласен. Власти находят удобный для всех вариант. Все сыты, все целы. И паломники идут, идут, идут… А может быть, всё только начинается. И воздвигнут не скромную часовню, а величайшей красоты храм. И расчистят берега, и из скользких тропинок сделают гладкие и широкие дороги, ведущие к Источнику. А сам Источник канализируют во множество удобных, нержавеющих труб, с исправно функционирующими кранами, для всех желающих испить и омыться. В нишу поставят белую статую, выполненную известным скульптором на основании тщательнейших замеров и мельчайших подробностей из рассказов Бернадетты. Когда Бернадетта увидит её, она огорчится и скажет, что непохоже. Но менять, конечно же, ничего не станут, и далее по своей природной деликатности девочка промолчит.
Жизнь у источника тоже бьёт ключом. Kаждый занят своим делом. Одни молятся, другие думают, третьи изучают, четвёртые фиксируют, пятые любопытствуют и посещают. Есть ещё масса всяких, шестых, седьмых и девятых, которые просто толпятся, сами не зная почему. И почему до сих пор ничем не объяснимые исцеления случаются далеко не всегда и не с теми, кто по всем имеющимся в наличии понятиям их заслуживает, или даже иногда не с теми, кто просит о них?
Нетленное тело святой Бернадетты Субиру, монастырь Сен-Жильдар, Невер, Франция
Но это уже совсем другая история. И в ней уже нет Бернадетты. Хоть образ её, конечно, не отделим от лурдской символики, а забальзамированное тело почивает теперь в стеклянном гробу, в часовенке Невeрского монастыря, где она тихо, но мучительно скончалась совсем молодой. Всё это, конечно, произошло много позже, когда она уже смогла, наконец, пройдя через «классический катехизис», принять своё Первое Причастие, выучиться французскому языку, грамоте и быть принятой на послушание, далеко-далеко от родимых мест. Сначала она будет очень сильно скучать, очень много писать и истово молиться. И постепенно отойдёт в свой новый мир, отделённый от мира мирского границами невидимыми и непереступимыми.
Она никогда больше не вернётся в Лурд. На предложения снова посетить «свою пещеру» она всегда ответит мягким отказом: зачем? Ведь Её там больше никогда не будет. Как можно быть в этом уверенным? Я знаю. Она не забудет свои мирские привязанности, просто мягко от них отстранится. Со всё большим исступлением хватаясь как за соломинку, которую не раскрошит ничто на этой земле, за свою любовь ко Христу. Она, как Святая Тереза, возжелает «жить любовью, презрением и страданием». Она опишет это в своих личных записях, которые издадут, обильно комментируя.
Она будет послушно отвечать на нескончаемые вопросы, но не с усталой обречённостью, а так же просто и спокойно, как если бы у неё спрашивали дорогу, время, погоду. Вообще, спокойный и уравновешенный характер этой девочки наполнит целые тома самыми пристальными наблюдениями, анализами и заключениями о её ничем не объяснимой, «избранной» простоте и несгибаемой покорности Воле Божией.
До самого конца от неё будут допытываться, что сказала ей Дева после: «Я не могу обещать вам счастья в этом мире, но обещаю в ином». Потому что, по свидетельству самой Бернадетты, Дева «сообщила ей нечто, касающееся её лично», и запретила ей передавать эти слова «кому бы то ни было». И многочисленные вопросы любопытствующих, и официальные допросы высокопоставленных лиц не смогут добиться от неё никакой об этом информации.
– А самому Папе вы бы это рассказали?
– Святая Дева запретила мне говорить это «кому бы то ни было». Папа – это «кто-то».
– Но у Папы власть Христа!
– Папа властен на земле, Святая Дева на небе.
Когда её будут спрашивать, почему же Святая Дева не исцелила её саму от изматывающей и уносящей всё больше здоровья астмы, она будет только спокойно улыбаться в ответ, как взрослый на вопрос наивного ребёнка, как когда-то улыбалась Дева ей самой в ответ на её неумелые попытки узнать имя являющейся… Она будет мягко качать головой: не то, не то… Вообще, вся эта история о девочке, которая, раз начав говорить правду, так и повторяла её до конца, со всеми соответствующими последствиями, будет, как вечное бродило, раздражать и тревожить рациональные души и светлые умы, которым, как правило, мешает необъяснимое.
И долго ещё будут писать и расписывать пальцем по стеклу о мнимой «придурковатости с детства», которая ни одним, даже самым отрицательно к ней настроенным источником не подтвердится. О «галлюцинациях», будто бы вызванных астматическими приступами, помутняющими сознание. О «массовых психозах», почему-то исцеляющих единицы… Она оставит много писем и личных записей, которые, в совокупности с «протоколами» ранних её допросов и многочисленных письменных свидетельств очевидцев, позволяют имеющим души да услышать…
Но и это – уже совсем другая история. Это история о девочке необыкновенной не тем, что ей довелось пережить то, что навсегда лишило её возможности худо-бедно продолжать своё существование в мире мирском и отбросило в мир затворнический, духовный. К которому она готова не была. Но которому покорилась немедленно, с той же доброй волей и искренним желанием делать как угодно Всевышнему, с какой когда-то немедленно дала обещание приходить к пещере каждый день. Она искренне считала, что стала «избранницей», потому что была «самой тёмной и сирой» из всех оказавшихся у пещеры, и что будь там кто-то «темнее» её, онa сама увидела бы не больше, чем мрак внутри ниши и сырость вокруг.
Это история о девочке необыкновенной тем, что она вообще-то была самая «обыкновенная» девочка: добрая, спокойная и весёлая, и даже в кругу подруг хохотушка и большая любительница дворовых игр и хороводов. Что повергало в негодование сестёр в Неверском монастыре, вынужденных с излишней строгостью призывать её – «тем более её!» – к большему смирению и меньшей радости в «этом» мире. Она всегда смирялась очень покорно. Хотя все её личные записи, каждая деталь в поведении и каждая зафиксированная фраза в протоколе являют откровение недюжинного в силе, простоте и живости умa и характерa.
У неё, оказывается, было нечто, что никто и не подумал бы искать в такой девочке, как она, и вообразить бы не смог, не ведая о полезности такого «дара», – у неё, как об этом свидетельствует множество подлинных источников чистой уже воды, было прекрасное чувство юмора. Что начисто снимает с неё агрессивное подозрение в «придурковатости» и недостатке ума. Об этом очень мало пишут, почти не пишут совсем. Но это становится очевидным при чтении не траги-романизированных, а сухо-документальных источников. И не это ли помогает смирению? (Но – нет, она не «пошутила»!).
Жизнь Бернадетты Субиру после явлений – это совсем, совсем другая история, и о ней следует писать отдельно. Но лучше не писать, а прочесть всё то, о чём сказала она сама и попытаться представить. Потому что сама она сказала: «Всё, что напишут самого простого – будет лучшее… Пытаясь украсить вещи, мы лишаем их сущности…» («Ce qu’on écrira de plus simple sera le meilleur. A force de fleurir les choses, on les dénature»).
«Allez boire à la fontaine et vous y laver».
«Идите к источнику, испейте и омойтесь».
© НП «Русская культура, 2017
© Е. Кондратьева-Сальгеро, 2017