Михаил Гарьевич Желѐзников – режиссёр и куратор кинопрограмм. Родился в Ленинграде в 1972 году. Закончил СПбГИКиТ. Делал сюжеты для ARTE и YLE, снимал фильмы для СПб Студии документальных фильмов. Участник, лауреат и член жюри международных кинофестивалей и фестивалей современного искусства в Норвегии, Финляндии, Испании, Германии, Польше, Словакии, Латвии, Иране и России. Из 25 фильмов многие с хорошей фестивальной историей. Наибольшее количество призов в коротком метре получили фильмы: «Сказки на болоте», «Коллекция номер 1», «Будка», «Ревизия», а фильм «Вместе» получил гран-при в Корее (Sesiff) и был куплен французским телеканалом Аrte.
Участвовал в выставках в Музее современного искусства Kiasma (Хельсинки, Финляндия), Museum of the Moving Image (Нью-Йорк, США), Национальном центре искусств (Токио, Япония), Музее искусств в Бонне (Германия), Музее современного искусства ЭРАРТА (Санкт-Петербург). Сотрудничал с Государственным музеем политической истории России, Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном доме, Музеем городской скульптуры, Гёте-институтом, CEC ArtsLink и др.
С 2011 года курирует созданную им конкурсную программу экспериментальных фильмов In Silico на МКФ «Послание к Человеку». С 2012 года — один из организаторов и кураторов фестиваля экспериментальных фильмов Kinodot. С 2015 по 2019 год преподавал в СПбГИК, с 2016 по 2021 — в Санкт-Петербургской школе нового кино. В 2019 году был одним из кураторов экспериментального проекта Per Forma 2 Stage в Большом Драматическом Театре. С 2019 года ведет мастерскую неигрового кино в СПБГИКиТ. http://zheleznikov.com/
«Маттиола пахнет духами», 2012
С Михаилом Железниковым беседует журналист Татьяна Ковалькова
«Сажай нам, Марина, побольше этой маттиолы. Вечером, когда открываешь окна пахнет духами…». Слова эти звучат в заснеженном петербургском дворе как надежда. Скоро будет лето! Это главная надежда жителей нашего города, где девять месяцев зима, плохая инфраструктура, хорошо развитые коррупция и проституция. Но в фильме Михаила Железникова нет негатива. В нём тонко подмечены трогательные нелепицы обитателей дворов-колодцев, бесшабашных туристов и всего беззащитного пространства нашего города в дали от парадных площадей. Днём суета и борьбы за выживание, зато ночью… Ночь открывает двери в волшебную сказку, где тайна равна смыслу, а предметы меняют свои свойства силою воображения. Это подлинный Петербург, каким его знают не многие лично и, некоторые читающие из произведений русской классики. Известный слоган «В Питере — пить!», написанный в качестве рекламы в витрине одного из банков на Невском проспекте, отражает мир пришельцев, которых периодически смывает невская вода. Романтизмом прирастает всякий век история Петербурга, вряд ли иным. Михаил Железников, несомненно, один из создателей гения этой местности.
Татьяна – Петербург для Вас не просто место рождения, не правда ли? Могли бы Вы немного просветить для нас Вашу петербургскую историю?
Михаил – Моя петербургская история прошла на Гражданке, так что в центре я всегда чувствую себя туристом. Когда-то мои родные жили на Миллионной, потом кого-то «временно» прописали по дружбе и в результате оказались в коммуналке, ну а дальше длинная история обменов, переездов, все как у всех. Помню в относительном детстве пытался сводить московского приятеля в Русский музей и перепутал его с Александринским театром. Росси наверное казалось, что они совсем разные, не рассчитывал он на гопников с Гражданки, для которых архитектура делилась на хрущевки и все остальное. Ну, сходили в театр, ничего страшного, тоже опыт.
«Вместе», 2010
«Будка», 2008
Татьяна – Меня поразило в Ваших фильмах то, что визуальный ряд как бы нанизывается на авторский текст не иллюстрируя его. Есть ли такой приём в экспериментальном кино, или Вы придумали такой жанр?
Михаил – Я не думаю, что я что-то придумал новое.
Татьяна – Хорошо известен приём, когда видеоряд именно иллюстрирует закадровый текст, даже в лучших фильмах, скажем, у Ромма в «Обыкновенном фашизме». У Вас же это не иллюстрация, а какое-то параллельное литературно-визуальное действие.
Михаил – Я думаю, что иллюстрировать тоже можно по-разному. Плохо, когда получается тавтология: когда мысль повторяется дважды – в виде произнесённого слова и в виде изображения. От этого, конечно, возникает диссонанс и расстройство у зрителей. А если не следовать буквально, так чтобы между изображением и звуком был диалог, чтобы они не повторяли друг дружку: масло масленое, масло оно масленое, а как-то спорили: масло, а масло ли? А не слишком ли масленое? Тут уже рождается поле для воображения. Вы имеете виду «Камешки»?
Татьяна – «Камешки» — это отдельный разговор. Я имею ввиду совсем короткие фильмы: «Камыш», «Вместе».
Михаил – Если говорить о «Камыше», так там всё как раз буквально. Мы говорим о камыше, думаем о камыше и смотрим на камыш. Другое дело, что камыш нас интересует не с точки зрения ботаники, а как некая дверца в специальное такое состояние мысли о бренности и невозвратности момента. Поэтому этот фильм тавтологичен: мы говорим о камыше и на него смотрим, но он иллюстрирует мысль… и дело тут в его медитативном движении, которое картинка передает лучше слов.
«Камыш», 2014
Татьяна – У Вас всегда есть парадокс, типа, «Ахилес, который не догонит черепаху» и, таким образом, переворачивается вся история, которую мы плавно наблюдали: погрузились то ли в сон, то ли в явь, и вдруг в конце это повествование актуализируется каким-то парадоксом, который у Вас был прописан в начале, или в конце случился? Как это обычно бывает?
Михаил – Тут уже трудно вспомнить, где было начало, а где конец. Так ведь и происходит обычно: ты начинаешь мечтать, а потом смотришь со стороны как смешно это выглядит, со стороны своей же головы, но чуть под другим ракурсом.
Татьяна – То есть у Вас всё время саморефлексия происходит? Вы себе доверяете, наблюдаете, а потом нужно обязательно отрефлексировать?
Михаил – не то, чтобы нужно… просто я не могу к этим графоманским размышлениям относиться всерьёз. То есть все эти мысли и фантазии, в момент, когда они у меня появляются, несомненно представляют для меня какую-то ценность. При этом понятно, что это ни бог весть какая глубина, и сотни людей всё это придумали раньше. И мне становится немножко смешно от собственных попыток умничанья.
Татьяна – На самом деле зачаровывает такая детская непосредственность взгляда, например, в этом чудном фильме «Сказка на болоте». Ты погружаешься в такую чистую стихию непосредственности и потом, когда к этому добавляется интеллектуальная рефлексия, то вот оно и получается то самое кино Михаила Железникова, которое и обладает авторским, ярко выраженным, подчерком.
Михаил – Я сделал так много разных любительских работ, которые ни в какую цельную картину не складываются. На клубном показе в «Союзе печатников» Ксения Охапкина так подобрала программу, что мне тоже показалось, что у этих работ есть общий автор. Я раньше не думал об этом так.
Татьяна – Вы поэтому решили больше времени уделить кураторству? Обзор творчества коллег помогает прокладывать свой путь или что-то иное? Ведь работа на фестивале – это огромный труд, занимающий много времени, которое Вы могли бы потратить на производство собственных фильмов.
Михаил – Сложно сравнивать. Это действительно совершенно разные занятия, и они друг другу мешают, конечно, даже исключают друг друга. Мне всегда нравилось кино, с младенчества. Я никогда не думал, что оно может стать профессией, моим личным занятием. Но оно нравилось мне из-за такого же чувства завороженности, которое появляется, скажем, когда ты стоишь в метро и ждёшь кого-нибудь и смотришь на людей. Я могу смотреть на них бесконечно. Если кто-нибудь опаздывает на час, то я буду час стоять и с удовольствием смотреть на проходящие мимо лица. Как в фильмах Годфри Реджио или Билла Виола, и ничего мне не нужно больше от жизни. Такое же наблюдение за жизнью, которая развивается рядом с тобой, происходит и в кино. Я никогда не думал, что окажусь внутри этого процесса и буду сам что-то делать и показывать. Михаил Сергеевич Литвяков позвал меня в 2009 году в отборщики фестиваля «Послание к человеку». Тогда я и предложил сделать конкурс экспериментального кино. Алексей Учитель это одобрил. В этом конкурсе я единственный отборщик. В качестве куратора ты тоже проходишь разные стадии. На первой стадии мне было важно мнение максимального количества людей. Я очень боялся ошибиться, навязать свой вкус. Хотелось много обсуждать и бесконечно взвешивать все «за» и «против». Но постепенно перестаёшь бояться вкусовщины. В конце концов, миссия отборщика в том, чтобы продвигать и помогать развиваться тому, что ему кажется важным, достойным и актуальным, и обделённым вниманием. И если кто-то с твоим выбором не согласен, то можно спорить, но микрофон-то у тебя! Программа делается в том числе и ради дискуссии. Я не просто показываю то, что на мой взгляд актуально и интересно, но предлагаю зрителям обсудить эту программу вместе с авторами. В обсуждении, иногда, возникают интересные вещи.
Татьяна – Во всяком случае, это расширяет сознание! Это всегда не привычное глазу зрелище, которое заставляет и иначе мыслить. Но, с другой стороны, всё-таки надо быть хоть немного подготовленным к восприятию такого рода кино. Возможно, для Вас оно не трудное потому, что Вы так живёте. Но, если люди живут так, как снимают популярное жанровое кино, то переключиться на такой образ мышления – не просто. Смотреть такое кино – это работа.
Михаил – И «да» и «нет». Тут не нужно быть к себе слишком строгим. Не нужно пытаться понять исключительно рассудочно. Иногда мы имеем дело с образом, который сложно, или даже невозможно сформулировать в виде конкретной мысли. Ты просто его увидел, и он на тебя воздействует. Ты его запомнил. Он немного тебя изменил. Просто за счёт сочетания элементов, которые художник использовал.
Татьяна – Тогда это про Ваши «Камешки».
Михаил – «Камешки» — это такая вещь компромиссная. Я хотел сказать, что кураторство – работа не очень творческая, или, скажем, другой вид творчества. Но зато ты не ограничен своими скромными способностями. Ты можешь показывать лучшее, самое интересное со всего мира, лучшие работы, сделанные талантливыми людьми, которые приходят к неожиданным мыслям, по-другому видят, по-другому чувствуют.
Татьяна – То есть Вам нужен собеседник? Потому что, в данном случае, это такая форма собеседования. Вряд ли Вы стали бы анализировать такой объём видеоизображения исключительно для себя. Но в формате ответственной работы – можно.
Михаил – Мне, конечно, нравится, когда люди приходят на это посмотреть. Иногда я включаю в программу фильмы весьма странные исключительно в качестве эксперимента. Мои возможности художественного прочтения ограничены (есть с кем сравнить). Есть более тонко и чутко настроенные критики и зрители. Но, иногда я чувствую, что вещь на меня воздействует. Я её до конца не понимаю, она меня интригует, и я её включаю в программу чтобы посмотреть реакцию. Бывает, что человек из зала выдаёт такой глубокий анализ, на который я, скажем, не способен. Или кто-то увидит фильм совершенно под другим углом. Чаще такие вещи возникают, когда мы обсуждаем работу вместе со зрителями и режиссёрами. Эта история может развиваться в две стороны. Иногда ответы режиссёра разочаровывают, и ты понимаешь, что вложил в его работу больше, чем он сам планировал туда вложить. А иногда это бывает очень интересно: открываются новые способы смотрения.
Татьяна – Из режиссёров последних показов, кто для Вас, как для автора, не куратора, был самым интересным собеседником?
Михаил – Мой любимый режиссёр, наш современник, автор экспериментального кино Джон Смит (http://johnsmithfilms.com/). Мы его приглашали на «Послание к человеку» в 2011 году, делали большую программу его фильмов. Мы с ним знакомы, поддерживаем переписку. Почти каждый его новый фильм я с удовольствием показываю. Он англичанин, живёт в Лондоне. Он живой классик. Его самый знаменитый фильм «Девушка с жевательной резинкой». Это 1976 год. Он меня на 20 лет старше (1952 года рождения). Но, надо сказать, что он реагирует на всё, что происходит гораздо быстрее и живее молодых режиссёров. Несколько лет назад он сделал фильм с помощью мобильного приложения «переводчик». Это когда камера наводится на текст и приложение его расшифровывает. Джону Смиту кто-то из молодых друзей показал эту штуку, и он тут же сделал из неё очень забавную работу, сбив настройки этого переводчика: велел переводить с французского английский текст. И переводчик выдал забавные интерпретации всех названий. А самое поразительное, что сделал это не восемнадцатилетний студент киношколы, а шестидесятилетний Джон Смит. И вот так во всём, практически.
Татьяна – У Вас тоже есть такая непосредственность в восприятии, и это чудесно!
Михаил – Я не то, чтобы этому подражаю…
Татьяна – А подражать этому невозможно. Это либо есть, либо нет.
Михаил – Он точно сильно на меня повлиял. Я всё время о нём думаю, о его подходе, о его способности приходить к парадоксальным заключениям. Это человек, который может сделать историю просто из воздуха. У него, например, есть такая серия «Гостиничные дневники».
Татьяна – Это всегда короткий метр?
Михаил – Да! У него есть один полнометражный фильм, который я не смотрел. Он иногда делает что-то для галерей, инсталляции, например. Но, в основном, короткий метр.
Татьяна – Для такого рода кино не нужен бюджет? Просто идёшь и делаешь?
Михаил – Абсолютно! Нет, раньше, когда Джон Смит снимал на плёнку, то делал это, конечно, за счёт галерей, каких-то фондов. Потом, когда появилось видео, он перешёл на видео без всяких сожалений потому, что это давало совершенно новые возможности. Его фильмы – это интеллектуальное кино. Для него важнее доступность и простота использования, чем даже визуальное качество материала. То есть, это такое «идейное кино», в смысле реализации на экране идей. Например, в 2001 году, через месяц после 11 сентября, он увидел у себя в гостинице застывшую картинку новостей ВВС: бомбардировка Афганистана. Застыл ведущий. Сейчас у нас цифровые носители, которые застывают, зависают, рассыпаются на пиксели. Для нас сейчас это не событие. Но в 2001 году, когда, в основном телевидение было ещё эфирным, это был из ряда вон исходящий случай. И вот он, глядя на эту застывшую картинку, включил камеру и выдал экспромт на 15 минут о чувстве безопасности, которое у нас отняли и о том, что происходит в разных уголках планеты, и о том, почему застыл этот персонаж ВВС.
Татьяна – Похоже, что это человек с философским мышлением, который использует для передачи своих размышлений не текст, а визуальные средства, не так ли?
Михаил – У него очень хорошо и с текстом. Но ты просто получаешь физическое удовольствие от того, что можешь следовать за поворотами его мысли. Мало того, что у него мысль есть всегда, но она ещё способна совершать повороты. Я студентам даю упражнения в честь Джона Смита. Ребята мои в КИТе вполне склонны к самокопанию, рефлексии, и, не побоюсь этого слова – поэзии. Может быть им это ближе, чем прямое документальное кино.
И вот Джон Смит сделал целый сериал из таких коротких историй, произошедших с ним в гостиницах по всему миру. Это прекрасным пример того, как можно сделать по-настоящему художественную вещь буквально из ничего, просто с помощью своего воображения.
Татьяна – Прижилось ли экспериментальное кино, как оно существует в мировом кинематографе, в России? Если судить по конкурсным программа наших фестивалей – то не очень. Но есть молодёжь, как Вы отметили, которой ближе этот киножанр, чем документалистика. Какова будет динамика развития экспериментального кино в ближайшие годы, по-Вашему?
Михаил – Экспериментальное кино нигде особенно не прижилось, это всё равно нишевая вещь и не так много фестивалей им интересуются. У нас я знаю Московский экспериментальный фестиваль, Киберфест, Меридианы Тихого, Кинодот, Канский видео фестиваль, Послание к человеку — не так уж мало, хотя на всю большую страну маловато. Недавно я показывал программу Кинодота в Челябинске, где зрители никогда не видели ничего подобного, и я видел, что им было очень интересно. Судя по всему, популярность экспериментальных программ будет только расти, люди все больше понимают, что это самое интересное, что можно увидеть на фестивале, та самая лаборатория, где развивается язык кино.
Татьяна – Хочу вернуться к Вашему творчеству. Что первичнее в Вашем творческом процесс – образ или текст? Может быть есть некое размышление на уровне дневниковой записи, которому потом находится визуальное воплощений? Или текст – это комментарий к увиденному? Или текст и образ существуют параллельно?
Михаил – По-разному. Во многих фильмах текст появился как спасательный круг. Я не смог заставить изучаемую мною реальность саму раскрыться. Поэтому мне пришлось пуститься в размышления. Не такие назидательные и обличительные как у Михаила Ромма в «Обыкновенном фашизме». Это насильственная интерпретация. Так было и с фильмом про будки, и с фильмом про петербургские дворы, и отчасти, тоже было с «Камешками», но там я пытался выжать из этих кадров какую-то метафизику с помощью придуманных историй известных мне героев. Это тоже интерпретация, но, скажем, более художественная, чем в предыдущих более традиционных фильмах.
«Камешки», 2018
Татьяна – В «Камешках», на мой взгляд, есть значительный уровень обобщения. В других работах человеческая теплота перекрывает холодок метафизической, параллельной реальности, который преобладает в этом фильме. Когда я его пересматривала, то у меня уже не было ощущение пугающей эсхатологии, как в первый раз. Это открытое для восприятия кино. Оно больше автора, который туда что-то закладывал изначально.
Михаил – Да, возможно, это у меня единственный такой фильм. Я там закладывал условный сюжет, и мысль заключалась в том, что конечная точка любого путешествия (а там много путешествий вошли в этот коротенький фильм) это берег моря. Хотя у нас есть в Петербурге своё море, но у меня такое ощущение, что главная цель любой поездки — это оказаться на берегу океана. Поэтому фильм заканчивается так: вот мы на границе этих сред, стихий оказались и дальше уже идти некуда, говорить ни о чем. Это снималось в Португалии. А можно, как португалец, сидеть на берегу и предаваться саудаде молча.
Татьяна – Да, океан все же не море. Вас он тоже поразил?
Михаил – Да, он притягивает, этот кусочек берега. Он находится в Вила да Конде. Это порт маленький, недалеко от Porto, курортный городишко, и там летом проходит фестиваль в июле. Я туда ездил несколько лет подряд пока не случился этот карантин под всякими благовидными и не очень предлогами. Мне надо было попасть на этот берег на недельку. Вроде там пляж, как везде в соседних городишках, но у меня была какая-то потребность там находиться.
Татьяна – А свои фильмы вы там не показывали?
Михаил – Да, там пару раз участвовал: иногда как отборщик, иногда как участник. В общем, не упускал возможности туда поехать.
У меня ещё сравнение появилось в отношении компенсации своих недостатков или слабых сторон. Это как с органами чувств: когда ты плохо видишь, то начинаешь лучше слышать, или наоборот. Природа помогает тебе как-то восполнить недостаток. У меня получается так, что я компенсирую с помощью текста то, что не получается раскрыть с помощью образов.
Татьяна – Вы видите, что вам чего-то не хватает после того, как материал отснят?
Михаил – Да, художественных способностей. Они явно ограничены, и я их компенсирую с помощью букв.
Татьяна – А как насчёт стихов? Все – таки у вас очень поэтичное изображение, про текст я уже не говорю. Вот, например:
– в эту секунду ещё не проникло будущее
– Нина вычерпывает время, как воду из тонущей лодки.
Поэзия заключается не в словах, как можно догадаться. Тут дело не в оригинальности метафоры. У вас есть поэзия и в том, что мы видим, и в сопроводительном тексте, поставленном в правильном месте. Всё дело в поэтическом чувстве, благодаря которому всё становится в правильных местах.
Михаил – Да, плох тот художник, который не может придумать завалящей метафоры. У меня возникает восхищение, когда люди обходятся абсолютно без слов, когда они могут показать в изображении это метафору и пояснения излишни. И ты остаёшься с ней уже навсегда. А у меня происходит по-другому. Мне вот нравится возиться со словами.
Татьяна – Вы пишущий человек?
Михаил – Всерьёз нет.
Татьяна – А не всерьёз?
Михаил – Я имею ввиду, что не писал никаких самостоятельных текстов. Всё, что я писал, так или иначе, было написано для видео. Я в детстве, конечно писал стихи, как полагается…
Татьяна – А что Вы ещё в детстве делали, «как полагается»?
Михаил – Я уже не помню, что полагалось делать в детстве, но какие-то стихи я писал. И мне кажется, что они были ужасными. Я не думаю, что у меня есть какая-то способность к стихосложению, но какие-то короткие текстики мне нравится сочинять. Они, конечно, возникают в данном случае из изображения. Я не могу создать изображение, которое внятно передаёт метафору, но я могу вычитать метафору из существующего изображения, подобрать более или менее точные слова, чтобы она возникла.
Сама по себе Нина на качелях тоже работает метафорически, но это просто недостаточно хорошо снятый кадр, чтобы он был самодостаточен, и сам по себе работал. Я чувствую, что ему нужна помощь.
Татьяна – Бабушка, качающаяся на детских качелях. Есть тривиальный путь развития у этой метафоры. Возникает щемящее чувство. Мы видим тоже, что и Вы, но Ваша интерпретация совершенно неожиданная: жизнь, как тонущая лодка, из которой вычерпывают время, как воду.
Михаил – Просто Вы видите это первый раз, а у меня было время подумать. У меня было время, чтобы за первой метафорой подумать о следующей, и ещё о следующей и прийти к мысли, которая окажется неожиданной. Но она неожиданная только потому, что даётся вам в готовом виде. Если долго сидеть и смотреть на Нину, как она качается, то приходят в голову самые разные мысли и остаётся только выбирать. У автора есть преимущество: он с материалом знаком дольше.
Татьяна – Можно поспорить. Иногда, если очень долго сидеть, то будет ощущение вымученности. Горе-поэты, порой, так вымучивают свою голову и свои чувства, что гладкость фразы несёт отпечаток насилия. Даже у Пушкина, чьи рукописи отличает обилие правки, иногда бывает виден этот труд.
Михаил – Всегда важно вовремя остановиться!
Татьяна – Но, что меня поражает, так это Ваша способность видеть человека здесь и сейчас. Именно это считывание рождает метафизическое чувство. Та мысль, которая тебе приходит в голову при встрече с данным человеком – это как свидетельство. В моменте высвечивается правда о человеке. У Вас везде есть это свидетельство. От этого мороз по коже, когда ты имеешь дело с чем-то настоящим.
Михаил – Здесь я брал кадры, которые на меня воздействуют. Задача просто поймать чувство, которое это изображение в тебе вызывает и попробовать его как-то передать, не впадая в буквальность.
Татьяна – Хотела бы поговорить о Вашем «другом кино». «Сказки на болоте». Как оно родилось?
Михаил – Она сразу придумалась как текст. Помнится, она мне приснилась. Бывает так: просыпаешься утром с чётко сформулированной идеей. Откуда она взялась? Я её так и экранизировал. Единственное, потратил несколько месяцев на бессмысленное оправдание этой анимированной истории. Я придумал целый сюжет: урок истории в школе, учительница рассказывает нечто об истории Петербурга и очень специальная девочка (мы нашли такую хулиганскую девчонку) пишет что-то себе в тетрадку. Эта её запись и стала анимационной историей. Такой очень стандартный ход. Когда я это всё снял и смонтировал, потратив кучу времени и даже каких-то денег, с трудом получив разрешение в школе (в общем целый продакшн) я вдруг понял, что вся эта вступительная часть вообще не нужна. И как только я её выбросил и остался этот пятиминутный мультик, то всё стало на свои места.
«Сказки на болоте»,2002
Татьяна – А сказочка про счастье была уже написана?
Михаил – Да, она была написана, но мне всё казалось, что надо объяснить её возникновение.
Татьяна – Она заканчивается в гуманистическом духе, но Вы сказали, что могли бы продолжили её. И как бы продолжилась эта история?
Михаил – Это сюжет о новом застое с элементами тирании.
Татьяна – Сейчас Ваша история заканчивается на Горбачёве.
Михаил – По сути оно всё и закончилось на Горбачёве, а то, что происходит сейчас… Не знаю, захочется ли что-то на эту тему делать даже через 20 лет. У меня кроме брезгливости, сожаления и отчаяния ничего иного происходящее не вызывает.
Татьяна – У Вас есть ощущение, что шанс упущен, проигран и всё вернулось? Точнее, продолжилось в прежнем духе?
Михаил – Ну, мир слава Богу стал прозрачнее и нам уже сложнее вернуться в состояние Северной Кореи. Наверное, всем миром нам не дадут скатиться в этот ад. Однако, светлое будущее откладывается на неопределённый срок.
Но я хотел сказать не об этом, а о том, что в 2001 году, когда эта сказка родилась, она вот в таком виде сама себя сформулировала потому, что все этапы были пройдены и понятны, доступны для такого «детского» и «наивного» упрощения. Уже была дистанция в десяток лет и ещё не было ощущения, что мы опять куда-то скатываемся.
А с тем, что происходит сейчас пока никакая дистанция невозможна. И это настолько не весело, что вообще не хочется на эту тему шутить. Я не могу себе представить, чтобы сейчас я продолжил этот фильм и вставил туда Путина.
Татьяна – Да, он не вписывается в эту систему образов: сеятель, звездочёт и странник. Горбачёв меня удивил в виде странника.
Михаил – Сейчас мне уже не кажется хорошей идеей шутить в таком духе: «Ха-ха-ха, давайте убьём всех умных!», — как это впроброс упомянуто в эпизоде про Сталина. Это и тогда, в 2001 году, была панковская выходка не в лучшем вкусе. Но тогда не было даже мысли, что это может вернуться.
Татьяна – Вы правы: должна быть дистанция хотя бы в десятилетие после завершения определённого периода, чтобы строить прогнозы.
Михаил – Дистанция и какая-то понятная динамика. В тот момент мне казалось, что есть динамика на улучшение. Хотя на самом деле, мы это теперь знаем, в 2001 году всё было ровно наоборот. Умные люди типа Немцова понимали, а я не понимал.
Татьяна – Просто не у всех есть достаточно информации и требуется большая аналитическая работа над ней.
Михаил – Это большой вопрос на счёт актуальности того, что мы делаем. Я показывал свой фильм про солдатиков немецких и щеночка на ММКФ в 2020 году. И тогда я не то чтобы собой гордился, но мне казалось, что я сделал политический фильм. Потому что там просвечивали Ханна Арендт и «Банальность зла». Такая явная параллель, как мне казалось, с тем, что происходит в России. Я думал: ну наконец-то я сделал что-то актуальное. Остальные все фильмы в программе были неполитические (в моём сеансе по крайней мере). Одна девочка из числа зрителей задала вопрос: «Почему никто не делает политического кино, что за эскапизм? Чего вы боитесь, художники». Мне так стало обидно. Если судить по себе (по кому ещё я могу судить), то хочется держаться от всего этого подальше, просто не впускать это в себя. Не знаю, что это: самовнушение или самоуспокоение…
Татьяна – Я думаю, что это — самосохранение. Не в смысле трусости, что повяжут и увезут, а в том, что художник имеет дело в первую очередь с определёнными энергиями, иначе нет целостного взгляда на предмет. Поэтому, если ты просто начинаешь думать в ту сторону, что приходится либо быть очень подготовленным, чтобы это тебя не разрушило, либо ты дистанцируешься исключительно из соображений самосохранения. Надо же чем-то питаться, чтобы работать, а этим невозможно питаться. Действительно, это — совершенно разрушительная вещь. У нас, пожалуй, один Пелевин способен «питаться» падалью, но он прибегает к разным средствам, чтобы дистанцироваться. Я как раз восприняла эти два Ваших фильма по фотографиям – «Ревизия» и «Инверсия» именно как актуальное высказывание. Единственно, мне показался знакомым язык, на котором оно сделано. Мы проговорили на нём всё советское время – это эзопов язык.
Михаил – Они появились не из желания сделать что-то актуальное, о чём я сейчас разглагольствую. Это просто исследование конкретных фотографий, которые случайно у меня появились.
Татьяна – У Вас есть манера ходить по букинистическим магазинчикам?
Михаил – Нет. Это конкретный магазин в конкретном городе, куда я ездил каждый год и обычно заходил в этот магазинчик. Мне интересно чужое прошлое. Немецкий магазин – что-то среднее между антикварным и барахолкой. Эти два фильма сделаны по фотографиям, купленным там за 50 центов.
На съёмках фильма «Маттиола пахнет духами».
Татьяна – Вы мало рассказали о своих нынешних собеседниках в искусстве, кроме Джона Смита.
Михаил – Сейчас пересмотрел два фильма Герасимова: «Журналист» и «У озера». Это потрясающее кино. Оба фильма гениальные. В этом нет преувеличения, это даже недостаточно звучное для них слово.
Татьяна – Неожиданное для меня открытие. Что подвигло Вас пересматривать фильмы Герасимова?
Михаил – Я когда-то смотрел его «Тихий Дон», «Сельский врач», плохо их помнил и решил, что надо пересмотреть. В конце концов это — один из главных советских классиков. В честь него назван ВГИК. Я сегодняшними глазами пересмотрел эти два фильма и просто поразился.
Татьяна – Кажется, эти фильмы созданы в период «Новой Волны»?
Михаил – Действительно, это такая советская «Новая Волна». В фильме «Журналист» герои буквально едут в Париж. Часть фильма снята сначала в Цюрихе, потом в Париже. Герасимов там сыграл одну из второстепенных ролей. Его герой беседует с Анни Жирардо. Так что «Новая волна» в полный рост.
Татьяна – Похоже на «Заставу Ильича» Хуциева?
Михаил – Нет, он не такой камерный. Это большое кино. Такой психологический реализм, при этом с элементами сюрреализма. Там нет никакой обязательной идеологии, никаких реверансов даже. В фильме «Журналист» Герасимов без осуждения сравнивает два мира: жизнь французской богемы и жизнь советских комсомольцев. Он их не противопоставляет, так скажем, а просто сравнивает. Я не найду слов, чтобы эти два фильма достойно описать.
Татьяна – У меня такой же ход размышлений. Когда приходится бывать в Париже и видеть вполне себе социалистическую Францию, троцкистский университет Сорбонны, то смотришь на совдепию немножко по-другому. У них до их пор есть правые католики, которые совсем правые, но есть и наполовину правые. Есть совсем левые — это анархисты, а есть левые, которые вполне себе буржуазны. Такое разнообразие. И все они кроме совсем правых всегда любили Советский Союз и вообще смотрели сюда с надеждой. Для них сталинские репрессии уходят на второй план. Они считают, что это — естественная жертва революции. У них тоже были жертвы, правда у них революции длились в совокупности не больше восьми лет, а у нас 74 года. Поэтому им трудно представить наше положение.
Михаил – В конце 1960-х можно было этого не бояться. Я с большим интересом пересматриваю сейчас лучшие фильмы советского кино. Классика Ленинградской документальной школы всегда будет актуальна. «Взгляните на лицо» Когана и Соловьева — настоящий маленький шедевр. «На 10 минут старше» Герца Франка, фильмы Обуховича и много чего ещё. Режиссеров игрового кино даже не буду пытаться перечислить, будет длинный список и всё равно обязательно забуду кого-то, да и имена эти всем известны. Но для того сегмента которым я непосредственно занимаюсь — короткометражное документальное экспериментальное кино, пожалуй, «Взгляните на лицо» самый главный советский фильм.
Татьяна – А как часто удаётся сосредоточиться на своём кино? Это ведь не заработок для Вас?
Михаил – Для меня – нет!
Татьяна – Трудно себе представить, что в киноиндустрии для Вас не нашлось места.
Михаил – Сейчас, честно говоря, я в этом не вижу большого смысла, потому что минусы перевешивают плюсы. Стоит ли зарплата, на которую ты можешь рассчитывать (если ты делаешь на деньги Минкульта с бюджетом) того, чем тебе приходится пожертвовать — это вопрос.
Татьяна – Но есть и европейские киноинституты? Это могло бы идти как арт-кино. Всё-таки это зарплата. Жизненное время иначе поглощается иными вещами так стремительно.
Михаил – Не то чтобы ко мне стояла очередь из европейских продюсеров, а я всем отказывал…
Татьяна – О нет, Михаил, это – вещь рукотворная. От таланта это не зависит никак.
Михаил – Я даже не об этом. Просто я перешёл в формат каких-то маленьких кухонных поделок, которые я время от времени делаю для своего удовольствия. Но, я не буду зарекаться. Может, мне ещё захочется снять нормальный документальный фильм.
На заставке в тексте портреты Михаила Железникова 2021 года работы Солмаз Гусейновой.
© НП «Русская культура», 2021
