Л. С. Шишкина-Ярмоленко
АКТОХРОНОТОП — авторский термин (основан на уточнении термина А. А. Ухтомского): пространственно-временной императив, изменяемый по воле действующего субъекта.
Восприятие пространства и времени — культурные характеристики, приобретаемые человеком в месте своего рождения и воспитания. Во многом они обязаны влиянию родного языка. Семиотический образ реальности формируется лишь благодаря наличию готовности её воспринять. Недаром основоположник семиотики Ч. С. Пирс [1, 2] рассматривал знак как аутентичную форму третичности, или ментального поля, человека. Три коррелята знака (репрезентамен триадического отношения, вещь и интерпретанта) фиксируют собою необходимые стадии его формирования:
— от первичности как готовности к восприятию,
— через интенцию к вещи во вторичности (то есть в реальности, где господствует императив существования);
— через инверсию обогащённой интенции в ментальное поле наблюдателя с маркированием существа связи первичности, вторичности и третичности актом формотворчества в пределах возможностей соответствующей знаковой системы,
— и, наконец, кристаллизацией интерпретанты полученной формы, то есть вытягиванием и структурированием её смысла.
С момента формирования интерпретанты знак предстаёт как данность нашего опыта, обеспечивая возможность нового акта восприятия, узнавания вещи и дальнейшего раскрытия её сути за счёт последующей интерпретации.
Таким образом, собственно знак, по Пирсу, оказывается интерпретированным репрезентаменом способа его конструирования. Следовательно, особенно значимым является сопоставление физиологии и психологии восприятия реальности с позиций формирования знака и знаковой деятельности человека. Только владея языком, человек способен обустроить свой жизненный мир, осознать его как часть целого и понять своё место, роль и меру ответственности в настоящем, поскольку в основе языка как знаковой системы лежит резонансный принцип построения.
Знаковый конструкт, скрытый от прямого наблюдения и представленный в речи лишь своей линейной результативной проекцией, видится сегодня динамической перфорированной моделью актохронотопа реальности.
Открытость этой семиотической модели уже не математическая метафора, а качество, обусловленное её функцией и способом производства. Формируясь как целое в целом, знаковая модель языка, или его внутренняя форма, представляет собою, по В. Гумбольдту, ежемгновенную деятельность человеческого духа по возвышению артикулированного звука до выражения мысли [2]. Искать материальные способы выражения этой деятельности в самой речи, значит не понимать природы языковых процессов. Однако феномен речи, речевой акт всякий раз становится естественным свидетелем существования и порождающей деятельности внутренней формы языка и в силу этого обеспечивает носителю языка возможность её реконструкции в процессе понимания. Для лингвиста же это и возможность рефлексии, а, следовательно, объективирования логики, присущей языку как исконно человеческому инструменту познания мира.
Доказательством этого являются результаты внутренней реконструкции языка в традиции И. Г. Гердера и В. фон Гумбольдта, представленные в отечественном языкознании в работах А. А. Потебни, Г. П. Павского, К. С. Аксакова, Н. П. Некрасова, И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, а в ХХ веке — в открывающих новые горизонты поисках Н. Я. Марра, в исследованиях И. И. Мещанинова и раннего С. Д. Кацнельсона. Во второй половине 60-х — начале 70-х годов серьёзные результаты были получены в малоизвестных сегодня работах Ленинградской группы лингвистов, консолидировавшихся на кафедре математической лингвистики филологического факультета ЛГУ (ныне — Санкт-Петербургский государственный университет). В эту группу входили Л. Н. Засорина, М. Р. Мелкумян, В. Н. Съедин, В. И. Ролич, В. Д. Писцов, Л. А. Голубев и др.
На основании этих результатов можно утверждать, что ротовая полость служит естественным аналогом актохронотопа. Удвоение реальности осуществляется, по-видимому, в стрессовой ситуации, в первичном родовом действе, моделирующем конкретное внешнее событие, резонатором которого и выступает человек. Функциональную нагрузку несёт голос.
Материалы нашего исследования позволяют различить звуковую модель подобия и знаковую модель языка. Звуковая модель подобия формируется всякий раз по логике конкретного сюжета первичного действа и способствует разработке ротовой полости в процессе дифференциации актохронотопа. Анализ первичных отношений, маркированных в языке (по результатам проведённой реконструкции), помогает определить приблизительную последовательность их различения:
— резонанс (центростремительная направленность, к субъекту);
— соотнесение (центробежная направленность; как следствие осуществившейся психофизиологической связи на базе резонанса);
— полагание (маркирование выделенного объекта среди других);
— фиксирование резонансного звучания по месту и способу образования (маятник полаганий, локализация внутреннего эха);
— указание (первый собственно языковой знак);
присвоение (инверсия указания);
— далее — различные операции содержательной конкретизации, связанные с развитием определённых категорий.
Знаковая модель языка возникает в результате качественного обобщения сюжетов как звуковой архетип первичного родового действа.
Переломной становится ситуация, в пределах которой происходит соотнесение звукового сигнала, представляющего кульминационный момент определённого психофизиологического состояния особи, с местом его образования (локализация внутреннего эха). Этот факт оказывается мощным стимулом качественного обобщения резонансных звуковых моделей подобия. В результате формируется звуковая модель пространства (тетраэдр), которая одновременно интериоризируется как знаковая.
Звуковая порождающая модель пространства служит своеобразным, уже семиотическим, катализатором всего дальнейшего процесса (см. аналогию с химическим процессом автокатализа, когда начальное количество синтезированного вещества становится катализатором всего процесса синтеза [5]). Ядерная структура, лежащая в основе внутренней формы языка, ещё не отягощена дифференциацией формы и смысла. Она служит для нас инструментом осуществления резонансных взаимодействий в процессе взаимного структурирования мысли и «калейдоскопического потока» явлений, каким, по Б. Ли Уорфу, предстаёт перед нами мир [6].
Отношения, которые начинают различаться в социуме, в складывающейся картине мира, постепенно входят в язык, отражаясь в развитии соответствующих мыслительных категорий и тем самым проясняясь. Поэтому исходная выделенность, звуковая маркированность чревата множеством интерпретаций уже внутри языка. Следовательно, требует тщательного исследования изменение качества звукового символизма при переходе на уровень содержательных конкретизаций. Необходимо установить, в каком случае в языке действительно мог иметь место первичный синкретизм, а в каком мы навязываем синкретичность структурам, которые ещё не различаем из-за неразработанности аналитических процедур.
На ранней стадии формирования звуковых моделей подобия вряд ли можно говорить о гласных и согласных звуках в современном их понимании. Доминирование голоса не может предполагать исходной чистоты звука. Наоборот, звуковой сигнал диффузен, насыщен шумами сопровождения и, благодаря этому, чрезвычайно эмоционален.
Только на более поздних стадиях идёт разделение звуков по роду операций, применяемых для их порождения (операции гармонии и мелодии — для гласных, метра и ритма — для согласных, по Съедину). В. Н. Съедин считал, что исконно согласные звуки образуются как преграды, паузы в мелодии гласных, разделяющие их ради возможности использования в семиотическом процессе. И лишь функциональная перемаркировка делает согласный звук значимым.
Можно предположить, что формирование звуковых оппозиций происходило на достаточно отработанной родом интонационной основе первичного действа. По данным В.А. Ковшикова, интонационная основа языка, безусловно, имеющая семантические функции, формируется у детей первого года жизни, то есть ещё до появления членораздельной речи [7] .
Таким образом, реконструкция внутренней формы языка как семиотической модели актохронотопа реальности предоставляет возможность для более адекватного понимания мироустройства. При этом оказывается, что открывающийся благодаря языку образ мира, с одной стороны, удивительно близок структуре космогонических мифов древних народов, а с другой — самым современным научным представлениям об устройстве вселенной и человека, о зарождении жизни на земле.
И здесь нам хочется остановиться на резонансе результатов нашего исследования с концепцией Валентина Мефодьевича Буреня (1935–2005), доктора биологических наук, много лет проработавшего заведующим кафедрой физиологии растений Санкт-Петербургского государственного аграрного университета. Взгляды В. М. Буреня на происхождение жизни на Земле, на формирование сложных биологических объектов подкупают обоснованностью иного, чем привычный дарвиновский, подхода к проблеме . Описание логики движения жизни от абиогенно сформированных нуклеиновых кислот до появления особей конкретных видов очень напоминает логику порождения внутренней формы естественного языка.
Реконструкция внутренней формы языка в традиции В. фон Гумбольдта позволяет утверждать, что Человек разумный способен развиваться только в тонусе напряжения пространства двух структурно изоморфных «кодов»: биологического и семиотического. Выражение запись информации в структуре генетического «кода» — давно не воспринимается как метафора. Но, с позиций внутренней формы языка, генетический архетип живого — это, как минимум, триединая иерархическая структура, в пределах которой исходный уровень уже обладает свойством целостности и необходимостью порождения зеркально-симметричной бинарной структуры для обеспечения собственной полноты. Генетический «код» лишь одна из взаимодополнительных частей этой сформированной двоичности.
Оособенно актуально звучит сегодня тезис В. М. Буреня о наличии преджизни, законы которой определяют развитие реальности. Здесь мы уже вплотную подходим к проблеме Творца, осмысление которой до сих пор было прерогативой религии. Однако сегодняшние попытки примирить науку с религией в большинстве случаев осуществляются с использованием инструментария классической науки, и, прежде всего, — аппарата формально-логических рассуждений, абсолютизированного в ней, несмотря на очевидность качественно иной логики открытия.
Обычная суммативность и комбинаторность результатов — следствие упорного нежелания научного сообщества признать, что бого-словие является следствием осознания религиозного опыта. Богословские тексты предполагают иную, неконтрастную (по Н. Кузанскому [11]) логику творения, которая открывается в религиозных практиках и позволяет видеть жизнь из позиции наблюдающего участия. Изменение позиции наблюдателя в науке — проблема, которая активно обсуждается уже более полувека. Сложность её в том, что сменить позицию в принципе невозможно спекулятивным путём. Новая позиция наблюдателя — результат внутреннего, духовного, постижения, опыта понятой жизни.
Обретение позиции наблюдающего участия отражается в науке принятием апофатического способа движения к истине, осознанием некорректности прямого приписывания Всевышнему категорий человеческого разума, например, категории закона. Логика соотношения фактов, наблюдаемых на поверхности жизни, с её архетипическими структурами осложняется моментами, не поддающимися формализации.
Фиксирование этих моментов, обнаружение их структурных связей способствует пониманию архитектоники целого и истоков качественных переходов от одной стадии развития к другой. Только в этом случае мы обнаруживаем, что пространство жизни пронизано токами целого и форма — это, по Буреню, этап состояния, обеспечивающий за счёт поступления информации возможность развития.
Из этого следует, что любая форма, которую мы рассматриваем как переходную, является в силу своей особой архитектоники приёмником конкретного вида энергии целого, преобразуя которую она определяет ход процессов внутри популяции. Здесь мы опять обнаруживаем прямую аналогию с устройством внутренней формы языка, даже частичная реконструкция которой приводит к взаимному уточнению исходных позиций.
Выше была представлена гипотеза о формировании исходных звуковых моделей подобия при резонансной имитации первичным социумом значимых событий жизни. Исходные звуковые модели предстают как результат естественной типологии ситуаций в виде конструкций из антропологически артикулированных звуков, разрабатывающих пространство ротовой полости как сферу семиозиса.
Суть гипотезы заключается в предположении, что каждая звуковая модель подобия возникает как особый многогранник из ряда правильных и полуправильных тел Платона. Синергетически-энергетическая геометрия Б. Фуллера подтверждает возможность перехода от одного многогранника к другому в процессе качественного обобщения минимальной и наиболее энергоёмкой конструкции — тетраэдра, который, интериоризируясь в структурах мозга, становится исходной знаковой моделью языка.
Сформулированные В. М. Буренем второй и третий законы о критическом для каждого вида числе клеток, плотно и многорядно упакованных в сферу (после достижения чего и начинается локальная дифференциация клеток в популяции), явно демонстрируют формирование сложных специфических многогранников по ядрам клеток. Каждый такой многогранник определённым образом связывает энергию и служит, по-видимому, приёмником особого типа воздействий, преобразуя их согласно своей конфигурации, всегда строго ориентированной в пространстве. Естественно предположить, что именно чёткая ориентированность каждого тела в пространстве взаимодействий Земли служит основой локальной дифференциации клеток в популяции, достигшей критического количества.
Исходя из сказанного, можно выдвинуть гипотезу об изоморфизме механизмов приёма информационных энергий в живом организме и в языке как знаковой модели целого на всех уровнях актуального существования этих объектов.
С этих позиций, безусловно, прав В. М. Бурень, когда утверждает, что признанием родства причиной сходства создана только видимость решения такой глобальной проблемы, как сходство структур организмов. На память сразу приходит бескомпромиссная борьба академика Н. Я. Марра с апологией сравнительно-исторического языкознания в первой половине ХХ века. Н. Я. Марр утверждал приоритет стадиальной типологии развития языков, считая, что языки возникли сразу в большом количестве и разнообразии и сходство языков объясняется необходимым прохождением каждого из них через определённые структурно-функциональные стадиии 3.
Особо следует остановиться на взглядах В. М. Буреня по поводу первичных клеток, геномы которых сформировались не матричным путём. Валентин Мефодьевич пишет, что отсутствие матричного принципа при образовании геномов первых клеток дало возможность каждой формировавшейся тогда клетке иметь свой уникальный геном. Последовательность азотистых оснований в нём определялась только составом минералов, на которых адсорбировались нуклеотиды, и концентрацией нуклеотидов в ограниченном пространстве. В этот период, считает В. М. Бурень, не существовало преград для создания бесчисленного количества уникальных прототипов.
С последним утверждением трудно согласиться, хотя оно вроде бы вытекает из факта одновременного существования огромного количества видов на Земле. Для лингвиста, наблюдающего цветущее разнообразие языков, подобная мысль также большое искушение. Однако множество видов и языков не может быть бесконечным. Первое естественно регулируется дополнительностью условий жизни на планете как безусловно целостном объекте. Логика целого определяет и языковое разнообразие, но уже с учётом не только природных, но и социально-психических факторов.
Можно утверждать, что каждое явление на планете Земля результирует в конкретном хронотопе сложный процесс космогеобиосоциальных взаимодействий, обусловленных симфонической логикой целого. Понимание этого способствует проникновению в архитектонику симфонической логики как уникального инструмента творения жизни и обнаружению в ней качественных моментов резонанса с целым, постигаемых лишь опытным путём. Именно на этом пути раскрывается сущность человека как творческой личности, способной в процессе познания мира вступить с ним во внутренний диалог и преобразовать, претворить обретённую энергию целого.
Некоторые итоги
Реконструированная логика внутренней формы языка — скорее всего, возможная на сегодня гносеологическая проекция неконтрастной логики творения, по Н. Кузанскому. Несколько моментов этой логики необходимо артикулировать:
1. Противоречия возникают только при переходе от объективистского описания к внутренней реконструкции, то есть их преодоление осуществляется ради смены позиции исследователя, возможности встать «в поток творения»;
2. Логика внутренней формы языка — это логика отношений, на знаковом уровне символизирующих действия субъекта познания. И здесь необходимо обратиться к чрезвычайно интересной концепции биологии познания У. Матураны [14]. Её подробное обсуждение с изложенных выше позиций, отделение полученных результатов от авторской интерпретации и их новое осмысление — задача другого исследования. Здесь важно отметить совпадение сущности физиологической деятельности мозга человека с сущностью внутренней формы языка: в основе той и другой лежит отношение.
Мы, безусловно, согласны с утверждением Матураны, что наблюдатель как «живая система» имеет самореферентную круговую организацию и что посредством языка мы взаимодействуем в области описаний. Мы согласны даже с тем, что самосознание является итогом процесса рекурсивного применения описаний и его нейрофизиологическим субстратом является нейрофизиологический субстрат самого ориентирующего поведения.
Но маркирование только этих особенностей сознания приводит автора к утверждению дурной бесконечности в производстве самоописаний, к смелому, но не новому выводу о том, что реальность, понимаемая как вселенная, — это по необходимости фикция, принадлежащая чисто описательной области, и никакого объекта познания нет. С полным правом утверждая, что передачи мысли между говорящим и слушающим не происходит (хотя об этом писал ещё В. фон Гумбольдт!), Матурана делает вывод о том, что предельное основание истины для каждого — в успешности взаимодействия, поддерживающего живую организацию. Но поскольку «живые системы» — самореферентные системы, постольку любое предельное основание по необходимости относительно. Поэтому никакая абсолютная система ценностей невозможна, а любая истина и ложь в области культуры по необходимости относительны.
3. Чтобы увидеть иной путь осмысления структуры и функций естественного языка и заново интерпретировать современные данные об устройстве мозга, необходимо задуматься над простым фактом: для чего плетутся сети, может быть, и нейронные. Звуковые конфигурации, резонансно возбуждающиеся в собеседнике или подлежащие направленному вниманию в беседе с самим собой, скорее всего, оказываются особыми энергетическими контурами, резонирующими со смысловыми полями и оформляющими, дифференцирующими поступающий поток смысловых энергий.
Специфическая архитектоника этих контуров раскрывается благодаря внутренней реконструкции языка. Везде мы обнаруживаем общие звенья, одинаковые шаги, в основе которых —кристаллизация отношения. По-видимому, именно установление отношений в языке позволяет воспринимать объекты изолированно, дифференцирует гештальты начального впечатления.
4. Особенно значимым с позиций нашей темы становится выявление характерных черт операций микросинтеза и микроанализа. Термины «род» и «вид», используемые в этих операциях для обозначения взаимодействующих объектов, по-видимому, не полностью совпадают с соответствующими терминами формальной логики. Они являются не прямыми результатами количественного обобщения, а ступенями дифференциации Единого в неконтрастной логике порождения.
Но ещё более существенной оказывается принципиальная невозможность полностью формализовать обе операции. Даже простейшая (на первый взгляд) из них — операция микроанализа, то есть вычитание вида из рода – представляет собою лишь логическую формулу необходимости, но не механизм вычитания. Тем более не представляет возможности объективировать механизм микросинтеза. Мы в состоянии только зафиксировать начальные условия и осознать полученный, почувствованный результат — новый смысл. Всё это наглядно доказывает перфорированность внутренней формы языка и её встроенность в смысловые поля. По-новому формулируется при этом и вопрос о границах формы и смысла, конкретизируя механизмы символической связи.
Недаром Ч. С. Пирс ещё в 1898-м году писал, что знаки являются материей мышления, но это не значит, что сами они суть мысли. Не более, чем кожура лука есть лук. По Пирсу, уток и основа всей мысли суть символы, и жизнь мысли и науки есть жизнь, присущая символам. Именно символ является истинным знаком, присутствие которого даёт человеку возможность черпать смыслы из будущего, то есть делает его открытым.
В связи с этим становится понятнее и определение Вильгельма фон Гумбольдта, частично приведённое в начале статьи: «Постоянное и единообразное в… деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятое во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка» [15].
5. Не менее значимым является и логический механизм, управляющий чередованием и направленностью операций, — механизм асимметрического синтеза. Открытый в начале 70-х годов прошлого столетия на материале формирования русского глагола, он нашёл подтверждение в работах по органическому синтезу, откуда и было заимствовано название . Выявление аналогий в других областях знания — отдельная тема, требующая коллективных исследований. Хочется лишь упомянуть о крайне интересных, с нашей точки зрения, работах И. И. Ушакова по нелинейным поляризационно магнитоптическим эффектам нарушений магнитными полями угловых симметрий пространства-времени. Экспериментальные работы Ивана Игнатьевича Ушакова подтверждены целой серией авторских свидетельств [17].
Полевая гипотеза смыслов, или информации, имеет длительную историю. Внутри науки необходимо, по крайней мере, упоминание исследований В. И. Вернадского, В. В. Налимова, П. П. Горяева, Г. И. Шипова и А. Е. Акимова. Данные реконструкции внутренней формы языка, полученные без опоры на эту гипотезу, безусловно, подтверждают её правомерность.
Следствия полевой гипотезы смыслов огромны. Дальнейшее изучение внутренней формы языка в духе Гумбольдта, поддержанное живой традицией лингвистической антропологии, необходимое сравнение с результатами других наук в этой области позволят разрешить многие «вечные вопросы», приблизиться к пониманию смысла человеческой жизни и смысла истории. Сегодня мы, по крайней мере, твёрдо уверены, что в языке маркируется и с помощью языка развивается духовная деятельность человека.
Ещё в начале ХХ века Андрей Белый провидчески писал о наступлении новой эры, когда единственным истинным творчеством становится творчество собственной жизни.
Человек свободен. Сегодня (а, может быть, это было всегда?) у него нет выбора, но есть жизнь, которую он творит опытным путём, долгое время определяя post factum, раскидывал он свои сети над пропастью или устремлял их в небо.
Литература
1. Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. — М.: Логос, 2000.
2. Пирс Ч. С. Избранные Принципы философии. В 2-х томах. — СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001.
3. Гумбольдт. В. Избранные труды по языкознанию. — М.: Прогресс, 1984.
4. Шишкина-Ярмоленко Л. С. Язык и познание. Опыт лингвистической антропологии. — СПб.: Астерион, 2004
5. Кузнецов В. И. Концепция самоорганизации в химии катализа (на материале отечественных исследований). // Концепция самоорганизации в исторической ретроспективе. — М.: Наука, 1994. — С. 55–85.
6. Уорф Б. Ли. Наука и языкознание. // Новое в лингвистике. — Вып. 1. — М.,1960. — С. 169–182. С. 174. Или: Зарубежная лингвистика. І. — М.: Издательская группа «Прогресс», 2002. — С. 92–106.
7. Ковшиков В. А. Генезис семантических функций звуковой коммуникативной системы у детей в довербальный период усвоения языка. // Семиодинамика: Труды семинара. — СПб.,1994. — С. 131–138.
8. Бурень В. М. Формирование организмов на Земле и происхождение человека. — СПб., 2001.
9. Бурень В. М. Жизнь и форма. // Природа и дух. Мир философских проблем. В 2-х т. — СПб., 1995. — Т. 1. — С. 23–37.
10. Мировоззренческое учение В. М. Буреня. // Реалистическая традиция в русской философии и культуре: Материалы международной конференции. — СПб., Пушкин, 2006. — С. 5–52.
11. Кузанский Н. Сочинения в двух томах. — М.: Мысль, 1979. — Т. 1. — С. 89–91.
12. Marks Robert. The dimaxion of Buckminster Fuller. — New-York, 1960.
13. Марр Н. Я. Яфетидология. — Жуковский–Москва: Кучково поле, 2002. Это — переиздание книги 1935-о года, выполненное, однако, критиками теории Марра.
14. Матурана У. Биология познания. // Язык и интеллект. ─ М.: Прогресс, 1995. — С. 95–142.
15. Гумбольдт В Избранные труды по языкознанию. // О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества.— М.: Прогресс, 1984. ─ С. 37 – 298. С. 71.
16. Клабуновский Е. И. Асимметрический синтез. — М., 1960.
17. Ушаков И. И. Основы оптической и магнитной спектрополяриметрии. — Л.: Издательство ЛТИ, 1981. Он же. Поляризационно-магнитооптические методы исследования веществ. // Новые поляризационные методы и приборы для исследования напряжённо-деформированного состояния, анализа состояния и молекулярной структуры вещества. — Л.: Издательство ГОИ им. С.И. Вавилова, 1984. Он же. Характеристики симметрии магнитополяризованных эффектов стеклообразного полиметилметакрилата. // Высокомолекулярные соединения. — Сер. А. — Т. 31. — № 3. —1989.
18. Съедин В. Н. Принципиальное обоснование возможности объективизировать речемышление.// Шишкина-Ярмоленко Л. С. Язык и познание. Опыт лингвистической антропологии. — СПб.: Астерион, 2004. ─ С. 210 – 231.
19. Мелкумян М. Р. К обоснованию морфоносемики. // Семиодинамика: Труды семинара. — СПб., 1994. — С. 116–130.
Впервые напечатано: Сборник трудов VI Международной конференции «Пространство и время: физическое, психологическое, мифологическое». Москва. 25 – 26 мая 2007. ─ М.: Культурный центр «Новый Акрополь», 2008. ─ С. 166 – 175.
На заставке: анонимная «Гравюра Фламмариона», 1888.
© Л.С.Шишкина-Ярмоленко, 2008
© «Русская культура»,2019
