Михаил Осипов. Из воспоминаний

Публикуемый ниже фрагмент воспоминаний русского офицера, участника Белого движения Михаила Петровича Осипова – замечательный образец человеческого документа, пример бытописания на фоне катастрофических исторических сдвигов. Как меняется обычный человек, обыватель, в условиях изгнания, утраты родины, и что в нем остается прежним? История Белого движения и первой волны русской эмиграции достаточно хорошо изучена, и данные мемуары не внесут в существующее историческое знание какой-то радикальной новизны. Однако они являются еще одним личным свидетельством о том времени, и в этом их ценность. Тетрадь воспоминаний М. Осипова любезно предоставлена редакции портала журналистом Людмилой Зотовой.

***

Я хочу описать коротко, как жила эмиграция за границей вообще и в Париже в частности. Уезжая из России, мы вывезли все то, что имеет всякое государство – мизерную казну, войска, учреждения, школы всяких видов и, наконец, семьи.

Начиная с Голлиполи, где я провел время 1920 – 1921 гг., мы бережно хранили все то, что с нами приехало. Военные училища остались и работали, кадетские корпуса и институты расположились в Сербии. Там же и Штаб Главнокомандующего Генерала Врангеля. Представители военные и гражданские во всех странах. Везде открывались школы не только начальная, но средняя и высшая. В Праге (Чехословакия) действовал русский Университет, где преподавание велось на русском языке.

В Париже к этому времени, кроме школ всех видов, были Кадетский Корпус имени Имп. Николая II и Военная Академия (Высшие Военно-научные курсы Генерала Головина). Лица военные были объединены в группы. Части назывались своим именем, например Алексеевский Адмиралтейский дивизион, Корниловский ударный полк и т. п. Танцевальные школы, университеты, курсы и др. учреждения наводняли русский Париж. Все это содержалось на наши средства. К этому времени все более или менее устроились и каждый мог нести расходы, которые выпадали на его семью.

Издавались газеты, журналы, военные, технические, юбилейные. Свой театр драматический, своя опера, балет – все на русском языке. Это поистине была часть России нетронутой, перенесенной за границу. Это было государство в государстве. В Болгарии и Югославии долгое время и не отмененное до сего времени право русских офицеров и солдат носить форму. Умер Генерал Врангель, его похороны парадные состоялись в Белграде (Югославии). Военные почести отдали русскими и сербскими войсками. На его место был назначен Великим князем Николаем Николаевичем генерал Кутепов. Главу Русской армии при его поездках в Югославию всегда принимал югославский король Александр I. Всегда внимательно выслушивал генерала и расспрашивал о жизни русских за границей.

Развлекались балами, обедами, банкетами, праздниками – церковные, полковые, национальные, семейные. Бережно блюли «старину». Конечно, иногда мы были смешны для окружающих, но это удовлетворяло нас, мы сберегали то, что для нас было дорого и ценно.

С этого времени я уже позволяю себе каждый год отдых летом, преимущественно на море. (Годы 1926–1939). В зависимости от содержимого в карманах отдыхаю от 2-х недель до 3-х месяцев. Побывал в Royan (Руайан), St. Palais (Сен Пале), Clapet, La Baule (Ла Боль), Porichet, около Bordeaux (Бордо), побывал также на жемчужине Франции – Côte d’Azur (Лазурном береге): Napoule-les-Bains, Cannes (Канны), Cannes la Bocca (Канны-ля-Бокка), Juan-les-Pins (Жуан-ле-Пен), Antibes (Антиб), Nice (Ницца), Monaco (Монако), Monte-Carlo (Монте-Карло). Все побережье изъездил автокаром. В 1939 году в апреле мы ездили из Парижа в Reims (Реймс) смотреть поля сражений 1914 – 1918 гг. – посетили русское кладбище – cimetière militaire russe de Saint-Hilaire-le-Grand. Место, где сложили свои кости русские воины из Особой русской бригады. Там построена в русском стиле церковка и там же скит, где живут русские монахи-молельщики за усопших. Эту прогулку проделал в автомобиле. На это кладбище русскими людьми устраивается каждый год в день храмового праздника паломничество. Утром служба и панихида. Днем там же монастырь кормит скромным обедом и вечером опять в Париж.

Одно лето проводил в Imphy (Nièvre) (Имфи, Ньевр), где расположился командир моего дивизиона Полковник Пестов. Гостил в семье своего друга Подполковника Кленицкого. Работаю одиннадцать месяцев исправно, но зато летом разрешал себе отдыхать там, где мне нравилось.

***

Революция оказала свое разлагающее влияние на все слои общества, оно не прошло мимо и нас. Легко сбросив «предрассудки» прошлого, люди убедились, что пересмотр возможен не только государственных ценностей, но и личных, семейных и др. основ, на которых зиждилась прежде вся стройная постройка.

На одной земле русские люди еще по инерции удерживали то, что веками считалось незыблемым. Оторвавшись же от нее, родных, знакомых, друзей и близких, многие решили, что они вышли из поля зрения тех, кто составлял зоркое око. Заслуженные имена, корифеи науки, люди с титулами вдруг становились ничтожествами. Я должен заметить, что таких хотя было и достаточно, но все же это в общем были единицы. Разлагающий соблазн большевизма действовал. Некоторые меняли вехи быстрее, чем на них можно было рассчитывать, но если на одних революция и поражение белых сказалось, по части честности, на других она подействовала в другую сторону, например семейную. Я знал одну даму, которая тихо, мирно жила со своим мужем в России почти 15 лет, и лишь выбралась за границу через неделю от него ушла к другому. На вопрос одного знакомого, что побудило ее к этому, ответила: «Довольно я терпела, теперь времени нет». За границу в процентном отношении женщин и мужчин эвакуировалось как 1 к 20-ти (мои данные), это еще ухудшало положение вещей. С полным сознанием произносимых слов должен сказать, что женщина, оказавшаяся верной одному мужчине, представляла музейную ценность. Я не хочу сказать, что мужчина был лучше ее. Благодаря не правильно укоренившемуся взгляду, мужчина всегда был в общем нравственно ниже женщины. Я строг как к женщине, так и к мужчине.

Прикрываясь легкими одеждами высоких идеалов дружбы, любви и пр. совершались ужасные преступления против нравственности. Не спорю, я участвовал в подобных преступлениях, но для себя я находил смягчающие вину обстоятельства. Скажите, кто больше должен быть наказан за кражу хлеба: человек, не имеющий в кармане гроша, или миллионер? Не знаю, как поймет читатель эти строки, но чтобы поставить на рельсы правильного мышления, скажу: я отношусь строго к другим, а к себе особенно, как отправной ориентир в этом отношении может служить следующее: считаю поцелуй с замужней женщиной преступлением против нравственности, но не ужасным. В сторону ужаса, я все же удерживаю фантазию своего собеседника рамками обыденных вещей, если отбросить условности. О сделанном я никогда не жалел, – зачем напрасные самотерзания, но сделанное я осуждал, дабы в будущем не повторять ошибок. Из этих слов Вы видите, что я себя не обеляю, а осуждаю, и жестоко.

Все же во всех случаях я подходил с душой и с полным сознанием своей ответственности. Исключительное положение женщины в эмиграции делало то, что многие мужчины, боясь потерять ее, предоставляли ей максимум того, что он мог дать, но этот максимум в сущности был минимум, который не позволял, например, иметь иногда даже одного ребенка. Отсюда отсутствие той домашней работы, которая возникает в больших по числу лиц семьях. А отсутствие работы рождает скуку, скука и безделье – лень, а лень, мы сами знаем, мать всех пороков. Ведь большинство романов в том заключается, что скучающая супруга награждает рогами своего мужа и считает себя необыкновенно интересной особой.

Скучающий холостой мужчина, не находящий себе должной подруги жизни, конечно, останавливается на чужой жене, ища у нее дружбы, я лично в дружбу между мужчиной и женщиной не верю. (Пишу о годах 1924–1930.) Я и мои соотечественники жили во Франции, в стране, отравленной ядом материализма со времен революции. Идеалы «Свободы, Равенства и Братства» красовались на стенах зданий, а не служили основой жизни и дел. Социальное устройство общества было материалистичным, и это не могло не отразится на нас, живших среди них. Я подходил к людям без всяких материальных расчетов и быстро убеждался, что партнер имеет совсем другие задачи. Правда, материализм всегда подогревался теплыми лучами сердца, не больше. Сначала это все были горькие разочарования, а потом я привык, но стал подозрительным и людям перестал верить. К сожалению, не многие могли понять все стороны моей души и характера.

Можно поражаться картиной того низкого падения, до которого могут дойти люди, потерявшие родину. Падение я вижу не в том, что попав за границу человек стал рабочим или совсем не мог найти работу, а в тех отступлениях, которые в России не сделали бы ни при каких обстоятельствах. Иногда создавалось впечатление, что мы убежали из пансиона и, предоставленные самим себе, старались изо всех сил набраться того, что нам не разрешали раньше. Я встречал людей, которые не хотели говорить своим родным многое о себе, объясняя это тем, что они (родные) не поймут его и осудят. Я думаю, что в этих случаях люди уже сами себя осуждали. Я повинен в некоторых отступлениях для себя, но смело заявляю всегда – хотелось выйти из порочного круга, к сожалению, я не могу жить один среди людей, не сносясь с ними, поэтому я вынужден со всем этим считаться. Я попал в страну, где материализм свил себе прочное гнездо. Я жил скромно во всех отношениях, и скажу, проведя много лет за стенами вдали от внешнего мира (корпус и училище), не набрасывался на все мирские прелести, как это делали другие.

Описанное падение не относится ко всем, оно присуще всем в большей или меньшей мере. Все мы бывшие люди: отцы и матери, мужья и жены, любовники и друзья были бы прекрасные люди, и ничего с нами не случилось бы в других условиях. Мы виновны лишь в том, что над нами стряслась революция. При всех наших недостатках мы многим обязаны друг другу. Возьмем женщину в эмиграции, она могла создать уют, семью, сохранить наши традиции праздников, обычаи и порядки, к ней мы тянулись, и только она – русская женщина – могла нам дать то, что нужно русскому мужчине, русскому человеку. Мы все жили подлинной и вечной Россией, которой обязаны всем, а особенно я. Ведь корпус дал мне образование и научил любить Россию.

***

1925 год. В это время я был в Париже с истомленной душой, ищущий теплого участия, дружбы, расположения. Живя большую часть жизни вне семьи, я хотел создания хотя бы и не идеальной с моей точки зрения. Я человек любящий окружающих меня лиц и принадлежащие мне прямо или косвенно вещи, последние для меня становятся как друзья. Что касается лиц, то скажу, что малейшее с их стороны расположение во мне вызывает бурю желаний сделать что-то хорошее. Безразличие или нерасположение наоборот убивает всякое желание что-либо дать людям, не хотящим мне платить своим расположением. Проще скажу: мои чувства легко как приобрести, так и потерять без надежды когда-либо их вернуть.

Еще не «оперившись» после приезда во Францию, я имел жалкий вид. Костюм был еще сшитый в Болгарии и сохраняемый мною для выхода, рабочее платье мною было приобретено на базаре по случаю, за самую скромную плату. Было время, когда я не мог снять пальто, приезжая в дешевый ресторан, так как оно прикрывало большие недостатки моего наряда. Работаю прилично, шью первым долгом смокинг и в нем при первом удобном случае появляюсь на балу. Встретил одного своего знакомого, который порекомендовал мне ресторан, где хорошо кормят. В нем я застрял и надолго, не ресторан меня прельщал, но дама, которая в нем работала. Роман длился до 1934 года – и мог бы послужить хорошим сюжетом для любой книги.

Она «В…» замужем и нежно любит своего мужа. Он «М…» (я) старше ее на 3 года, начинает за ней ухаживать, среди ее поклонников по каким-то причинам он – М… выдвигается в первые ряды, и наконец становится первым после мужа. Отношения отличны, они на «ты». Мать ее всемерно поощряет роман. В 1931 году я иду в гости к ее матери в Прагу (Чехословакия), где в это время гостит В… Муж ее был у нее, но раньше двумя неделями, так все устроено, что мы не были в одно время в Праге.

Вернемся немного назад. 14 августа 1931 года получил в префектуре Парижа заграничный паспорт. Готовлюсь к отъезду в гости, вещи, бумаги, транзитные визы в Германском консульстве и на три месяца в Чехословацком даны довольно легко. 30 августа 31 года уезжаю и ночью пересекаю границу на Рейне близ Страсбурга. Осмотр багажа слабый. Пересадки нет, вагон прямого сообщения до Праги, прикрепляется к соответствующему поезду. Германию переезжаю скорым поездом через Карлсруэ. Приезжаю 31 августа в Сheb (Хеб), граница Чехословакии. Здесь осмотр багажа, несмотря на то что хорошо все спрятано, у меня вылили пол-литра одеколона за окно. Через несколько часов я уже в Праге. На вокзале меня встретили: Наталия Карловна Ткачева и Вера Дмитриевна Треугафт – мать и дочь. Столица Чехословакии. На такси быстро добираемся домой: 20, Фибихова улица. Хорошая большая квартира. Принял ванну и уже «дома». В Праге жил 1 ½ месяца, много гулял, осматривал город. Сюда в Прагу сокола всего мира съезжаются каждые пять лет. После долгого рабства чехи обрели свою самостоятельность. Все немецкое изгоняется, всюду свое, чешское. Надо отметить, в Чехии чудные колбасные изделия, ветчина в частности, также понравилось мне чешское национальное блюдо – «кнедлики». 14 октября 1931 года совершаю обратное путешествие в Париж. 15 октября переезжаю Германию и 16-го во Франции. Через год все переезжают в Париж.

***

Однажды при трогательном выяснении чувств В… говорит, что «Если бы мой муж вдруг умер бы, то никто другой, как ты должен был бы быть моим мужем!». Судьбе было угодно, что муж ее заболел туберкулезом и через 1 ½ года умер. К этому времени все живем в одной квартире – 160 rue St. Charles Paris XV (1933 года, апрель). Подобие семьи. При больном муже я как друг, много помогал материально. За эти годы жизни вместе – общие друзья, знакомые, общие поездки на летний отдых. Проведенные дни отдыха вместе.

Казалось бы, развитие событий ясно, но на деле совсем другое. Не дождавшись обещанного, начинаю выяснять и обнаруживаю, что планы дальнейшего у В… не совпадают с моими. Крупный разговор. Разрыв. Эпилог: оставшись одна В… поступает на работу, надрывается, заболевает туберкулезом (1934 год, август). Замуж ни за кого не вышла. Со мной сохранены отношения хороших знакомых-друзей. Занялся описанием лишь внешней стороны.

Так как, во-первых, перо не может все передать пережитое, во-вторых, это дело настолько личное, что достоянием общим стать не может, это те уголки, о которых я писал вначале книги во вступлении. Одно скажу: человеческие взаимоотношения – вещь чрезвычайно сложная и разобраться посторонним бывает труднее, если сами участники не могут толком выяснить все. Скажу, что В… не сдержав своего обещания сильно меня взбесила. «И горькие кипели в сердце чувства» (А. Пушкин).

В июне 1941 г. В. Д. Треугафт умерла от туберкулеза в госпитале… в Париже.

***

Еще будучи в Болгарии, я лелеял мысль начать учиться, но все это наталкивалось каждый раз на разные препятствия. В 1927 году в Париже группой профессоров Императорской Николаевской Академии Генерального Штаба во главе с профессором Генералом Николаем Николаевичем Головиным были организованы курсы для лиц, желающих прослушать историю войны 1914–1918 гг. Так как желающих нашлось порядочно и они желали не только ограничиться слушанием истории, а и набрать современных военных знаний, то курсы были реорганизованы. Названы «Высшие военно-научные курсы» с программой современной военной академии. Были выработаны правила приема, я был принят на первый курс. В 1932 году после упорных трудов, сдав все экзамены, я удостоился знака и аттестата.

Знак курсов:

Причины, толкнувшие меня предпринять учение, были: желание, с одной стороны, пополнить круг своих знаний. Развивать свой ум можно занимаясь какими угодно науками. Все науки волей-неволей соприкасаются с другими, так что человек, учась, развивается вообще. С другой стороны, я современник войны 1914–1918 гг., Революции 1917 года и участник кампании Добровольческой Армии 1917–1921 гг. Это настолько большие события, что их нужно было осмыслить. Занятие самообразованием сложно и трудно и не столь плодотворно. Это был единственно правильный выход. Окончание этого высшего учебного заведения расширило мой кругозор во многих областях. В-третьих, волею судеб я оказался на стороне борцов белой идеи и сам ее активный участник. Мысль ни мною, ни моими соратниками по борьбе и победе не оставлена, а раз так, я должен учиться военному делу, дабы, когда придется действовать, быть искусным борцом, чтобы победить.

Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить.
Россию можно только знать.
В Россию можно только верить.

К. Р.[1]

Я верю

Я верю в прекрасный лазурный рассвет,
В спасенье чудесное мира.
Я верю, что сбудется скоро завет
Любимого нами кумира.

Увижу злаченые главы церквей;
Услышу я звон колокольный,
Рассеются скоро во мраке теней
Страдания Первопрестольной.

И смоется с плит почерневшая кровь,
Уляжется мирно стихия;
И снова проснется в народе любовь;
Воскреснет от смертей Россия.

Завеса спадет, я увижу алтарь,
Икону святого Распятья…
И снова услышу молитву, как встарь:
Возлюбим друг друга мы, братья…

В. Бунеев

Вот я и верю, ссылаясь на слова своего державного начальника Вел. Князя Константина Константиновича и поэта В. Бунеева.

С точки зрения чистого христианства такая борьба может быть и не будет иметь места, но я не монах, живу среди себе подобных, по-моему, «проявление честной, чистой жизни человека есть уже христианство» (проф. Ковалевский «Наука, Христос и его учение», с. 103). Не все люди одинаковы, как нет двух одинаковых вещей и мер в мире, все мыслят по-разному, вот и я христианин может быть и «условный», но все же, если бы люди были так настроены, как я, то не было не только раздора, а и войн, на земле воцарился бы не рай, конечно, но тихая, мирная жизнь. «Живи и давай жить другим» – вот лозунг, который должны воспринять все желающие служить Богу и людям.

Борьбу с большевизмом на весь мой христианизм мы должны вести, потому что

Мы не можем целовать
тот бичь, которым хлещут
по Распятию Христа.

***

Занятия на курсах происходили как в высшем учебном заведении – лекционно. После долгого рабочего дня приходилось ездить к 9-ти часам вечера и до 11-ти часов сидеть на лекциях. Занятия и экзамены производились в те же часы. Плата за учение хотя была и маленькая, но все же в месяц набиралось франков 60–75. Ежегодно 21-го марта устраивался общий банкет в день основания курсов: тосты, речи и пожелания. Курсы попали под высокое покровительство Вел. Князя Николая Николаевича, лично интересовавшегося программой и занятиями.

По окончании первой группы был выработан значок, утвержденный супругой Вл. Князя (к этому времени Вел. князь умер), и на значке инициалы Вел. князя. Знак, как ученый, носится на правой стороне. В 1932 году в Париже образовался «Институт по изучению современных проблем войны и мира», мне было предложено войти в него членом Института под председательством профессора Генерала Головина. Быть членом такого высокого научного учреждения чрезвычайно льстило моему самолюбию.

***

Вот копия удостоверения, выданного мне –

Удостоверение

Дано Капитану Михаилу Петровичу Осипову в том, что он состоит членом Института по Изучения современных проблем войны и мира с марта 1932 года, что подписью и приложением печати удостоверяю.

Председатель Института
Профессор Генерал-Лейтенант
Головин

«19» июля 1939 г.
г. Париж

В послужном списке эти события так записаны:

Примечания

[1] Явная ошибка автора – стихи Ф. И. Тютчева.

В заставке использована картина Александра Альтмана «Осень у дороги», Франция, пер. треть XX в.

© НП «Русская культура», 2022