Людмила Шишкина-Ярмоленко
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Манифест реалистической философии – неслучайное явление, обозначившее начало ХХI века и нового тысячелетия. Он, безусловно, содержит верное направление размышлений об устройстве мира во всех его доступных масштабах. И это особенно важно: среди многоголосицы мнений, нестабильности границ, борьбы интересов внутри стран, в сложнейшей геополитической ситуации обозначить направление философской мысли, имеющее сложную, противоречивую, но почему-то чрезвычайно устойчивую традицию. Традицию, направленную на обретение целостного образа мира, понимания реальности.
Реальность как почва наших чаяний и постижений многообразна и до конца неисповедима. Об этом сегодня свидетельствует и сама наука. Недаром в 2014-м году (на 10 лет позже Манифеста реалистической философии) появился Манифест постматериалистической науки. Сопоставительный анализ этих Манифестов, надеюсь, уже проведён. Здесь, в кратких заметках, необходимо, на наш взгляд, отметить лишь следующее. В той самой реальности, которая нас приемлет и нами полнится, основа основ – целое в целом. Но жизнь целого любого масштаба невозможна без наличия доминанты. Об этом писал ещё А.А.Ухтомский.
Ни один процесс, исследуемый или уже воспроизводимый наукой, не может иметь места без наличия ведущей составляющей в исходном наборе единиц. (Но даже при получении положительного результата мы не можем быть уверены, что познали все составляющие процесса, поскольку каждый опыт, каждый эксперимент проходит в Целом Вселенной и наш так называемый материальный мир не является из неё исключением).
Следовательно, и в построении целостного образа мира должна присутствовать доминанта. Важно упомянуть, что употребление термина «целостная картина мира» не корректно, так как картина (как и карта) всего лишь проекция целого и не может претендовать на целостность. Разве что на полноту, дополняемую нашим воображением. (Научная картина мира тоже проективна. Но, что ещё важнее, проективна логика, на основании которой выстраивается эта картина, логика, в основании которой до сих пор находится логика Аристотеля).
Итак, понятно, что целое может быть познано только через образ: от oб- и разъ, связанного чередованием с рѣзати (исконно – с ятем) [1] .
Внутренняя форма этого древнеславянского слова: определение границ некоего объёма смысла. Сам же смысл доступен интерпретациям и принципиально не формализуем полностью. И здесь, безусловно, уже проявляется известный в богословии принцип апофатики, который я бы осмелилась сформулировать так: знаю, что есть, но не ведаю, какой.
Отсюда ясно, что доминантой при создании целостного образа мира может быть только получаемый в религии, то есть в связи с Целым духовный опыт, осмысленный с позиции структур повседневности и выверенный воцерковлённым служением. Исход получения этого опыта многообразен и глубоко индивидуален, но это всегда – открытие. В науке ли, в искусстве, в личной ли жизни перед феноменом совершённого человеком открытия он стоит, как перед распахнутым окном, испытывая удивительное чувство сопричастности миру. Это чувство растёт и требует удовлетворения. И открывает Путь к Целому.
Итак, почему наш путь – реализм? Реалисты ли мы?
Попробуем рассмотреть истоки этих слов: реалия, реальный, реальность.
Реалия переводится как предмет, вещь.
Реальный – как действительный, существующий в действительности, как осуществимый, выполнимый или практический, исходящий из действительного положения.
Реальность – то, что есть в действительности, действительность [2].
Таким образом, в русском языке концепты этих слов прочно связаны с концептами существования, действительности и выполнимости. Или иначе: существование (сущее в процессе становления) в деятельной среде и, следовательно, выполнимость.
Но вот что интересно: все три слова произошли от позднелатинского realis: вещественный [3] . И потому реалия — предмет, вещь. Мы привыкли видеть в этих словах констатацию материальности мира. Однако так ли это?
Предмет – не метка ли того, что находится перед взором наблюдателя, вовне или внутри? Русское слово вещь происходит от церковно-славянского вѣшть (с ятем). В качестве родственных форм предлагается, например, латинское vox – голос, слово, вещь, даже греческое έπος – слово, вещь. По всей видимости, родственным является и слово вече (старо-славянское вѣште (с ятем) от праславянского *vȇtio; сравним вет в совет. Фактически, это значит: вещь — сказанное, наречённое. А вот в польском, например, значением вещь обладает слово речь. Но близкое по звучанию слово вещий лингвисты возводят к корню глаголов ведать/видеть. Однако есть основания считать, что и эти корни родственны предыдущему [4] . Этимологический анализ приводит нас к Ч.С. Пирсу и его логике формирования языкового знака, которую теперь можно представить как «увиденное, названное как узнанное».
Итак, если слово вещь исконно обозначает названное, то придание словам реалия, реальный, реальность материалистического значения – явление позднее и мировоззренческое.
Однако каково же исконное значение латинского слова-предка realis?
Re- приставка, обозначающая в том числе возобновление. А полнее: 1) обратное или противоположное действие, 2) возобновление, повторность, 3) противодействие [5].
Заметим, что конкретное направление придаётся слову в целом, а не приставке, следовательно, оно зависит от значения корня или бесприставочной основы. В любом случае приставка действует как оператор качественного движения, преобразующего смысл слова.
Alis – генетив от архаического c краткостью гласных. Ссылка на ălius c краткой а. Смыслы иной, другой, отличный от…, остальной [6] . Перечисление этих смыслов как раз и охватывает область возвратно-поступательного движения, характерного и для приставки.
Двойное определение усиливает смысл слова, который, пожалуй, точнее всего передаётся русским причастием возобновляющийся. Именно эта форма соотносит прошлое и будущее в единстве длящегося настоящего – явления, характерного для системы русского глагола, начиная с преобразований ХIV века – века окончательного становления русского этноса. Случайно ли это? Вряд ли.
Остаётся немаловажный вопрос: почему позднелатинский термин realis воспринимался и, следовательно, переводился как вещественный?
В языкознании считается, что древнейшие смыслы слов любого естественного языка всегда синкретичны, целостны. Особенности развития человека и общества в каждую эпоху требуют выделения из конкретных синкрет частных смыслов, актуальных «здесь и сейчас». В процессе порождения эти актуальные смыслы форматируются и, следовательно, маркируются словами-синонимами.
В результате исторического движения народа над каждым исходным символом формируется облако частных смыслов, способное закрыть первичную синкрету. Это явление прекрасно представлено в толковых словарях: чем больше синонимов в словарной статье, тем меньше вероятность вспомнить начальное значение слова, хотя именно количество синонимов свидетельствует о важности разработки исходного концепта.
Однако наша забывчивость вовсе не означает, что первичные синкреты смыслов не работают на уровне внутренней формы языка, порождающая логика которой скрыта от осознания. Но то, что эта логика имеет место быть, существует в действии, ощутимо каждым, кто когда-нибудь задумывался над мало-мальски значимой для него проблемой. Предельная сосредоточенность на процессе, появление во внутренней речи отдельных слов, коротких предложений, даже восклицаний, эмоциональная собранность перед решающим «Эврика!» — все эти состояния хорошо описаны даже в художественной литературе. И вот в этой области напряжённого размышления древние символы открывают свой смысл, который, по Пирсу, у символа всегда в будущем. А основание символа – форма слова.
Восприятие реального как вещественного, конечно, обусловлено интеллектуальной спецификой эпохи средневековой схоластики. Но это не наша тема. Нас волнует использование русского слова при переводах и сохранение его как синонима уже давно вошедших в употребление и ставших вроде русскими латинских в основе слов.
Итак, прилагательное вещественный образовано от существительного вещество, а оно, в свою очередь, от существительного вещь (сказанное, наречённое) с помощью сложнейшего суффикса и окончания среднего рода -(е)ств-(о). Слов с этим суффиксом в русском языке более чем достаточно: божество, братство, качество, отечество, пьянство,, сотрудничество и тому подобные. Можно сказать, что всех их объединяет чётко воспринимаемое единство определённых черт, характеристик, качеств. Недаром качество образовано от как, то бишь качество рождается мощным синтезом отдельных характеристик объекта или процесса. Значение суффикса постигается на уровне звукового символизма русского языка. Система звукового символизма реконструируется на основе теории оппозиций фонем Н.С.Трубецкого [7], исследовавшего в прошлом веке более двухсот языков. Трубецкой был не только гениальным лингвистом, одним из основателей структурализма, но и видным теоретиком Евразийского движения.
Положения строгой теории оппозиций использовались целым кругом лингвистов, начиная с 60-х годов прошлого века, для реконструкции той самой внутренней формы языка, по В. фон Гумбольдту, о которой шла речь выше [8]. Символизм артикулированных звуков в фонологической системе подтверждён использованием одних и тех же фонем в различных морфологических позициях и во многом обусловлен вывереннымии в системе фонем способами артикуляции.
С этих позиций, концепт суффикса -ств- можно сформулировать как процесс высочайшей степени преобразования двойственности/совместности в единое: в(т(с)). Заметим, что суффикс и его концепт, судя по всему, находятся по отношению к точке схода в разных перспективах.
Выводы:
1. Слово вещество обозначает предельную концентрацию энергии смысла, преобразующуюся в материальный объект;
2. Можно предположить, что Божественное слово представляет собою энергетический контур смысла, требующий воплощения,
материализации;
3. Слово человеческое – встречный процесс форматирования смысловой энергии по образу Божественного творения с помощью языка в его внутренней и внешней форме. Но овладение подобием смыслов – дело души человеческой, души каждого человека, пока он свободен и способен на подвиг;
4. Реальность как область вечного воз-обновления, предназначенная для осуществления диалога свободного человека с Богом, и есть территория Реализма. Трезвое понимание взаимодействия в его обратной и прямой перспективе становится насущной задачей человека – последователя реализма. Именно такая доминанта постижения мира и себя в нём будет способствовать новому осмыслению достижений философии, науки и искусства, а в целом – Жизни.
____________________________________________________
1. М.Фасмер. Этимологический словарь русского языка. В 4 т. Т.ІІІ. М.:«Прогресс»,1987. С.106,461.
2. Словарь иностранных слов. – М.: Русский язык, 1980. С. 429.
3. Там же.
4. По материалам: М.Фасмер. Этимологический словарь русского языка. В 4 т.Т.І.М.: «Прогресс»,1986.С.309-310. Т.ІІІ.М.: «Прогресс»,1987.С.478.
5. Латинско-русский словарь.М.,1952.С.578.
6. Там же.С.39.
7. Н.С.Трубецкой. Основы фонологии. М.,1960.
8. Л.С.Шишкина-Ярмоленко. Язык и познание. Опыт лингвистической антропологии. Санкт-Петербург,2004. М.Р.Мелкумян. Обоснование морфоносемики. Язык в отличие от речи. Санкт-Петербург,2018.
Впервые опубликовано: КЛЮЧЪ: Российское общество реалистической философии. Философско-общественный альманах. Выпуск 14. – СПб.: СПбГАУ, Сухум, АГУ, 2020. С. 56-58.
Манифест реалистической философии: там же. С 3-20.
Манифест постматериалистической науки: Журнал «Эрос и Космос», http://eroskosmos.org/manifesto-of-post-materialistic-science/
На заставке: К.С.Петров-Водкин. Полдень, лето. 1917
© Л.С.Шишкина-Ярмоленко, 2019
© «Русская культура», 2020
