Людмила Шишкина-Ярмоленко
1. Слова абсурд и нонсенс мы привыкли воспринимать как синонимы в значении «бессмыслица, нелепость». Так определяет их и Словарь иностранных слов. Однако даже в современном русском языке бессмысленный имеет не только значение «лишённый смысла, содержания», но и «лишённый разумных оснований; нелепый, бесцельный», а также значение «неразумный, ничего не понимающий» и даже «выражающий отсутствие мысли» (1). В то же время нелепый — это «лишённый здравого смысла, разумных оснований; бессмысленный», но и «нескладный, неуклюжий» (2).
2. Сопоставление этих значений позволяет обнаружить как минимум два смысловых слоя. Первый исчерпывается чётким, однозначным противопоставлением отсутствия смысла его наличию, фиксируемому корнем слова. Это бинарная оппозиция с поляризованными членами, из которых мы выбираем один, маркированный отрицанием. В управляющей этим смысловым слоем логике мир строго поделён на два противостоящих друг другу лагеря, на тезис и антитезис, на «да» и «нет», на плюс и минус. Реальность учитывается здесь только в её крайних проявлениях, трактующих нейтральную зону как пространство вечного напряжения и грядущих конфликтов. Но приведите хоть один пример, когда тезис и антитезис рождали при столкновении синтез. Для последнего надо бы поискать отношение дополнительности…
Второй смысловой слой более глубок и подвижен. В его пределах мы находим уже определённые характеристики того смысла, отсутствие которого утверждается. Это не смысл вообще, а «разумные основания», «здравый смысл», которому даже приписывается целеполагание, то есть некая логика планирования жизни. Отсутствие данных характеристик может быть и ситуативным. Тогда формируется поле непонимания или стрессовой ситуации потери мысли.
Маркирование качеств именно привычного «здравого смысла» подчёркивается и значением «нескладный, неуклюжий», свидетельствующим об ориентации на привычное, повседневно приемлемое, даже модное.
3. Однако после всего сказанного открывается и третий смысловой слой. Этимологический анализ позволяет восстановить не только параллели в родственных языках, но и наиболее древние значения слов с соответствующими корнями. И тут оказывается, что русское слово мыслить родственно древнегреческому μ҄υϑος – «речь», μ҄υϑέομαι – «говорю, беседую, обдумываю» (3).
А вот нелепый связан корнем с древнерусским лепый – «красивый, прекрасный, изящный». Те же или близкие смыслы у днокоренных слов в других славянских языках. Но первоначально – «прилегающий, липнущий», затем уже – «подходящий, хороший, красивый». И весь этот последовательный ряд значений — у слова, образованного от глагола лепить, который имеет параллели во многих индоевропейских языках. Среди ближайших он обозначает и такие действия, как «приклеивать», «накладывать глину». С другой ступенью чередования гласных – липкий, липнуть, льнуть (4). Динамика значений, зафиксированная в Этимологическом словаре, позволяет реконструировать смысл древнерусского лепый как «слепленный, склеенный, ставший соразмерным, с прильнувшими, подходящими друг к другу частями, собранный в целое, а потому и прекрасный».
4. Этим определением мы, фактически, дали некую интерпретацию смысла прекрасного. Конечно, она не полна. Как известно, в прекрасном всегда есть тайна, не формализуемая, не подлежащая однозначному описанию, но доступная пониманию («по-иманию»). Чтобы понять, чаще всего нужна череда интерпретаций, уточняющих друг друга. И это касается «расшифровки» любого концепта, о чём мы писали в предыдущем сборнике (5) , ссылаясь на Х.-Г. Гадамера с его философской герменевтикой (6).
Но каков механизм интерпретаций, рано или поздно приводящий к пониманию? Безусловно, это, прежде всего, позиция включённости в ноосферу, в поле со-знания, то есть знания совместного.
Ощущение необходимости и возможности понимания скрытого смысла в этой позиции всякий раз инициирует нас на выделение области незнаемого путём определения его границ. Чтобы невыразимое оказалось доступным, надо оттолкнуться от известного, то есть выстроить осязаемую архитектонику мысли, обозначив её внешние и внутренние пределы с помощью выделенных ситуативно признаков-свойств. Они-то и воплощаются в знаках естественного языка, как и логика их потенциальных взаимодействий, интерпретаций.
Интерпретация — основной принцип устройства естественного языка на всех уровнях этого уникального инструмента человеческого сознания. Рассматривая семиотику познавательного акта изнутри, в логике его генезиса, Ч.С.Пирс (7) определял знак как аутентичную форму Третичности, или, как мы сказали бы сегодня, аутентичную форму ментального поля познающего субъекта. Сформировавшись в акте взаимодействия готового к восприятию человека с реальностью конкретного объекта, этот знак тут же интерпретируется, а возникающая интерпретанта сразу тоже становится знаком и открывает этим возможность новых интерпретаций.
5. Необходимость знаков обусловлена, по Пирсу, потребностью мысли, которая всегда имеет диалогический характер. Только знаки передаются! Даже при внутренней речи, между разными фазами Эго!
Секрет в том, что на уровне внутренней формы, неосознаваемой носителем, язык – многомерная сеть знаков и знаковых комплексов, функцией которой и является форматирование тела смысла в поле смысловой энергии. При этом особая, наиболее значимая роль принадлежит символам. Именно они являются истинными знаками. Пирс считал, что символы — уток и основа всей мысли и всего исследования, и жизнь мысли и науки есть жизнь, присущая символам.
Чтобы понять смысл последнего высказывания, надо для начала чётко представить различия символов в речи/тексте и во внутренней форме языка. Символы речи/текста и выделяются нашим сознанием в услышанном или порождаются нами осознанно как знаки определённой культуры. Внутри этой культуры они имеют договорную основу и представлены в дискурсе речевыми структурами (8) разной сложности: от слова до предложения и логического вывода.
Символы внутренней формы языка, конечно, тоже представлены в речи/тексте, но они имеют другую, собственно языковую природу и предназначены для порождения речи/текста. Собственно, языковые знаки, логика их взаимодействия и доступная наблюдению логика распределения в речи/тексте не осознаются нами, поскольку маркированным при восприятии являются для нас смыслы, соотносящиеся с ситуацией, а не способ их производства. К тому же и форму высказывания мы оцениваем, исходя из сложившейся логики события.
О качественном различии знаков языка как семиотической системы и знаков речи/текста писал ещё Ф. де Соссюр, разделяя лингвистику на внутреннюю (о языке) и внешнюю (о речи/тексте).
В свете сказанного становится понятно, что приведённый Ч.С. Пирсом образ утка и основы не просто метафора ткачества. Вспомним, что у более простых знаков – иконических и индексальных — значения, по Пирсу, находятся в прошлом и в длящемся настоящем времени соответственно. У символа значение всегда в будущем, и раскрывается оно по мере взросления человека, по мере накопления и осознания жизненного опыта. При этом сам знак содержит лишь маленькую часть грядущего смысла, лишь намёк на него. Конечно, разговор здесь идёт о знаках речи/текста (точнее – о знаковых комплексах), которые раскрываются в культуре.
Однако маркирование характерных качеств символа в сфере внутренней формы языка позволяет увидеть в высказывании Пирса фактическую модель взаимодействия собственно языковых знаков, то есть процесса, обеспечивающего возможность понимания смысла. Это взаимодействие предстаёт как конструирование семиотической конфигурации ячеек, или, что одно и то же, границ смыслового тела, представляющих освоенную уже часть семантики целого. Композиция ячеек, пространство которых форматируется языковыми символами, всякий раз зависит от возможностей внутреннего синтаксиса конкретного языка, употребляемого в конкретных обстоятельствах, хотя исходные категории и принципы едины для всех языков Земли.
6. Таким образом, в ситуации общения благодаря восприятию линейной, то есть речевой, проекции достаточно сложного и явно неодномерного языкового конструкта, форматирующего смысловую энергию, у слушающего резонансно реконструируется подобный же конструкт, обеспечивающий ему возможность понимания подобного же смысла.
Но это – в идеале. В действительности многое зависит от миссии эпохи и от личных качеств собеседников: и точность воспроизведения архитектоники услышанного, и способность достижения определённой глубины понимания («по-имания»). Здесь-то и открывается широкое поле возможностей для индивидуальных интерпретаций, которые не только способны обеспечить более глубокое понимание исходного концепта, но и заводить в тупики, формируя поле намеренных или неосознанных подмен. Как это происходит?
Только что мы попытались, отталкиваясь от современного понимания значений двух русских слов, используемых в паре для толкования заимствованных, проникнуть в более древние их смыслы. Инверсированная логика рассуждений – от доступного нам исторического корня до настоящего времени – свидетельствует об изменении смысла благодаря различным интерпретациям, соответствующим актуальному временному контексту. Однако последовательность интерпретаций вовсе не обязательно освящена принципом линейного совершенствования. Даже время оказывается нелинейным, а, как минимум, двухмерным, если не говорить о поворотах, зигзагах и вечном возвращении. Да и вообще есть ли оно, время?
В нашем опыте мы видим, как древние, реально и потенциально богатые, насыщенные значения начинают ограничиваться пределами «здравого смысла», «разумного основания» – того, что свойственно большинству людей, живущих необходимым в структурах повседневности. И только. О «здравом смысле» и его абсолютизации написано много. Упомяну лишь таких разных авторов, как Б. Ли Уорф и М. Хайдеггер.
Актуализация и демонизация момента повседневности при господстве «здравого смысла» приводит и к абсолютизации того, что Э. Гуссерль называет естественной установкой, и что, в конце концов, вырождается в узаконенное восприятие всех явлений жизни сквозь призму упрощённой формулы «да/нет». Что это? Симулякр четвёртой степени? Ментальная конструкция, которая, будучи идеальным знаком, полностью потеряла связь со своей почвой и, превратившись в ложный легисайн, знак-закон, подмяла под себя множество различных явлений, навязав им функцию реплик себя любимой?
7. Процесс вырождения ноуменальных смыслов явно связан с кризисом антропоцентрической парадигмы, в пределах которой возвысившийся в собственных глазах человек отделил себя от мира дистанцией познания, а потому со временем и выпал из реальности, приняв за целое картину, созданную им самим.
В этой картине свой «космогонический» миф; пространство и время существуют как бы сами по себе, в пределах бинарной же оппозиции «статика ↔ динамика», и только их взаимодействие внезапно формирует мир. Время объективно делится на прошлое, настоящее и будущее, а его линейность – результат сложения данных отрезков. Человек как биологический вид – венец эволюции! Разве можно желать большего? И так всё позволено! Пространство мы будем преодолевать, а с временем экспериментировать.
И вот уже ХХ век – сплошной эксперимент и в космосе, и на Земле! И в жизни социумов. Как жить лучше и веселее? Здесь и сейчас! Опытным путём проверяются возможные версии. Одни мифологизируют прошлое и абсолютизируют превосходство собственной нации над всем миром, в ущерб остальным. Другие с благими намерениями обожествляют будущее, которое почему-то оборачивается непредвиденным грядущим, наступающим на всё человечество. Результаты хорошо известны.
Конечно, это очень утрированный образ недавней истории. Формирование самой антропоцентрической парадигмы не могло быть случайным и имело веские причины. Сейчас речь только о периоде глубочайшего кризиса, который ознаменовался трагическими социальными утопиями, похоронившими вроде бы логически обоснованные возможности жить, культивируя научную, то есть абстрактную идею времени, что прошлого, что будущего.
Но свято место пусто не бывает. Остаётся одно — настоящее. Однако, что такое это настоящее, в смысле истинное время? И возможно ли понять его, если в качестве образа мира фигурирует его рационализированная (ущербная) проекция? Да и сам человек, исповедующий подобное, становится проективным, не отдавая в этом себе отчёта.
Кстати, очень любопытно отметить, какие смыслы имело соответствующее слово в исходном, латинском, языке (9) :
Prōjectus, a, um: 1) выступающий вперёд, выдающийся, торчащий;
2) бросающийся в глаза, чрезмерный;
3) склонный к чему-либо;
4) поверженный, лежащий;
5) низкий, подлый, презренный;
6) печальный, унылый.
Перед нами просто ступени логики грехопадения современного (!) представителя цивилизации, которую часто называют постхристианской, человека, обожествившего себя и потому попавшего в тиски момента, точки в проективной схеме жизни. Искушение ума? Пожалуй. Только оно может оказаться последним…
Однако не всё так печально. Последовательность интерпретаций приведённого выше концепта в латинском языке, возможно, свидетельствует в масштабе истории нашей цивилизации о первом круге разработки важнейшей для человечества проблемы становления реального сознания каждого из живущих. Отрицательный опыт прошлого – школа, которую надо пройти ради формирования личности, взросления души. Но необходимо при этом обрести и опыт собственный.
Потенциальное множество интерпретаций одного события, которое задаётся устройством естественного языка, одновременно обеспечивает человеку полноту возможностей при выборе собственной позиции, культивируя этим свободу воли. Не в том ли смысл эпохи постмодерна? Но изощрённая эстетичность постмодернистских текстов рано или поздно вырождается в искусство ради искусства: события оказываются не понятыми, проблемы – не решёнными. Ведь только та интерпретация хороша, которая позволяет нам открыть глубины смысла, а не закрывает крышки люков, маскируя их асфальтом или голубой краской.
8. Буйство речи во множестве интерпретаций дискредитирует язык, но и способствует осознанию необходимости другого пути. Этот путь — внутренняя реконструкция процесса понимания истинных смыслов. С позиций нынешнего «здравого научного смысла», довольствующегося останками когнитивной и коммуникативной парадигм, самый путь этот – нонсенс и абсурд.
Именно поэтому так важно в данных словах увидеть генезис смысла, различить в логике его изменений случайные или исторически необходимые трансформации и, возможно, понять, наконец, значимость употребления как заимствований, так и их русских толкований.
Итак, «бессмыслица», «нелепица» от «бессмысленный» и «нелепый». Для того, чтобы отойти от «здравого смысла» в толковании этих слов, надо всего лишь перевести взгляд с отрицания как такового на то, чтó отрицается, перемаркировать члены оппозиции, которую сначала восприняли как полярную. Это мы и попытались сделать выше и, сосредоточившись на корнях слов, обнаружили окна, сквозь которые открывалась всё большая глубина смыслов.
Фактически, мы совершили что-то вроде редукции, по Гуссерлю, добираясь до возможных истоков, до первоочевидностей, дальше которых, используя подобный метод, пройти не удаётся. Объединяя добытые при раскопках значения, мы получаем в определённом смысле исходную мифологему: «Слово, размышление, разговор о прекрасном, о том, что собрано в целое, с подходящими друг к другу, соразмерными частями, а значит – гармонично». Символизм этой древней мифологемы очевиден.
Не кажется ли вам, что сами слова-толкования «бессмыслица» и «нелепица» при ближайшем рассмотрении содержат в себе некое «доказательство от противного»: через отрицание смысла мы начинаем понимать, что же такое этот смысл, отрицание прекрасного наталкивает нас на попытку увидеть и понять прекрасное в мире?
9. Теперь самое время заняться исходными словами. Подтвердятся ли наши конфигурации смысловых тел, найденные на русском материале?
Английское слово absurd означает «нелепый, смешной, абсурдный, глупый», а nonsense – «бессмыслица, сумасбродство, пустяки; ерунда!, вздор!» (10).
Оба образованы от латинских слов.
Лат. absurdus [ab+ surdus] 1) неблагозвучный, неприятный; 2) перенос. нескладный, нелепый; бессмысленный; 3) неспособный (11).
При этом a, ab – предлог, приставка: от, из, с; вслед за, после; из-за, вследствие (обозначение причины); в отношении чего-либо, относительно чего-либо (12).
В то же время surdus 1) глухой, поговорка surdo narrare fabulam рассказывать сказку глухому, т. е. говорить попусту; 2) бесчувственный, неумолимый: surdi in vota dii не внемлющие обетам боги, surda vota напрасные обеты; 3) неслышный, тихий, безгласный (13) .
Итак, исходное значение «глухой» интерпретируется, и как качество звука, и как качество воспринимáющего звук. В том и другом случае, фактически, даётся оценка определённому явлению, в существовании которого не сомневаются. Именно благодаря этому становятся возможными и переносные значения типа «бесчувственный, неумолимый». И на той же основе формируется значение слова с приставкой (absurdus). Это всё оценочные смыслы, возможные только в том случае, когда есть что оценивать.
Наличие конкретной оценки стимулирует рассуждение, вникание в смысл того, что подверглось отрицательной интерпретации. Следовательно, происходит естественное перемаркирование членов оппозиции. Акцент переносится с приставочного образования на корневое, открывается новая область герменевтического исследования. Абсурд в этой ситуации интерпретируется как отталкивание от привычного, банального, как преодоление глухоты.
Здесь интересно вспомнить логику последовательных интерпретаций знака, по Пирсу, которая подтверждает, что первой интерпретантой всегда является интерпретанта чувственная, а уж после – оценочная, или энергетическая, как уточняет Пирс. И только после этих интерпретант наступает время размышлений над происходящим, или интерпретант логических, ряд которых может быть достаточно длинным.
Обычно в конкретной ситуации мы не останавливаемся мысленно на первой интерпретанте: феномен восприятия как такового заслоняется оценкой. Поэтому на уровне «здравого смысла» работа в логике «да/нет» приводит в результате к игнорированию возможных вариантов присутствия того, что отрицается. А ведь в неконтрастной (порождающей, онтологической) логике у Н. Кузанского (14) , например, Единое, то есть Сущее, или Свет в мире дополняется до Целого Не-сущим, или Ме-оном, Тьмой, или Инаковым. Так же рассматривает эту проблему и А.Ф. Лосев (15). Меон, или Ничто, не имеют в этой логике значения отсутствия всего, пустоты, но значение отрицания только наличной чтойности, а значит – ограничения инаковым и за этот счёт — форматирования Сущего.
10. Верность логики интерпретант в процессе конструирования, уточнения границ смысла, по Пирсу, прекрасно подтверждается историей значений латинского слова sensŭs (16):
sensŭs [sentio] 1) восприятие, чувство, ощущение; sensŭs videnti – зрение,
sensŭs oculorum – слух; 2) ум, рассудок; sensŭs communis – здравый смысл, общепринятый взгляд; 3) понимание, разумение; 4) мысль, понятие; 5) чувство, переживание sensŭs timoris – чувство страха; 6) образ мыслей, расположение, настроение non sum tam vestry sensus ignarus – мне не так чужд ваш образ мыслей;
sentio, sensi, sensum, īre – 1) чувствовать, ощущать, замечать; 2) узнать, изведать; 3) чувствовать, понимать; 4) думать, полагать, считать; 5) высказывать своё мнение;
sеnsa, sensōrum – мысли, мнения, представления.
Общая логика развития интерпретаций – от восприятия, ощущения, чувства чего-либо — через оценку ума, рассудка, то есть через здравый смысл, общепринятый взгляд — к размышлению, к поиску исходного смысла, к пониманию этого смысла, которое ещё предстоит отобразить в новой интерпретации. Логика этой финальной интерпретации, или, по Кл. Гирцу, насыщенного описания, уже не случайна, не ассоциативна только. Она отображает, реконструирует логику реального форматирования исходного, истинного, смысла, его генезис, в рамках которого открываются символические структуры, обусловливающие развитие всего тела смысла. Этим и обеспечивается возможность понимания для читателя, слушателя, зрителя.
Чрезвычайно интересно, что после значения «мысль, понятие» в словаре дано ещё два значения. Это вновь «чувство», но уже как переживаемое состояние, как осознаваемое, а далее – «образ мыслей, расположение, настроение». Как ни странно, может показаться сначала, в логике осуществлённых интерпретаций, через «образ» мы вновь возвращаемся к конфигурациям нашего мыслительного инструментария, которые в силу своей семиотической природы всякий раз пронизаны токами смысловых энергий, принципиально не поддающихся формализации. Именно благодаря этому человеку обеспечивается возможность диалога его свободной воли и устройства мироздания. Постигая мир, мы начинаем понимать глубину апофатики.
Заметьте, что «расположение, настроение» — термины, словно вынутые из словаря М. Хайдеггера. Это обозначение действий, подготавливающих акт восприятия смысла. Вряд ли случайна эта параллель.
Итак, «нонсенс» даже в современном употреблении как предельно эмоциональное выражение, утверждающее отсутствие смысла, провоцирует нас вглядеться «в то, что отсутствует», в инакое.
11. Таким образом, смысл, формирующийся в поле напряжения, создаваемого двумя исходными словами, можно интерпретировать как необходимость преодоления глухоты, нечувствительности, определяемой господством «здравого смысла», возможность расположения себя в зоне прорыва, в настройке каналов восприятия и, значит, в открытости и готовности понять (по-ять) глубинные основы нашей жизни.
Символизм выявленной ранее мифологемы вполне соответствует символизму мифологемы заимствований.
Использование при толковании определённых слов в русской традиции, безусловно, обогащает исходный концепт утверждением высокого эстетического качества открывающейся реальности, возможностью познать Прекрасное.
И всё это – Слово!
Нонсенс и абсурд – это неожиданное приобретение, внезапное осознание феноменологической установки, открытие той области мира, в которой до этого гуляли с закрытыми глазами. Нонсенс и абсурд символизируют порог духовных практик, в пределах которых внезапно открывающийся феномен означен как чудо.
__________________________________________________________________________
1. Словарь русского языка. Т. I. М.: «Русский язык», 1985. С. 85.
2. Там же. Т. ІІ. М.: «Русский язык», 1986. С. 452.
3. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Т. ІІІ. М.: «Прогресас», 1987. С. 25.
4. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Т. ІІ. М.: «Прогресс», 1986. С. 484, 485.
5. Шишкина-Ярмоленко Л.С. Вещь в интерьере души. // Вещь: Метафизика предмета в искусстве. Сборник статей по материалам международной конференции 16 октября 2012 г. СПб.: Издательство Общества «АПОЛЛОН», 2013.
6. Гадамер, Х.-Г. Истина и метод. М.: «Прогресс», 1988.
7. Пирс, Ч.С.Избранные философские произведения. М.: Издательство «Логос», 2000. См. также: Мельвиль, Ю.К. Чарльз Пирс и прагматизм. М., 1968.
8. Соссюр, Ф.де. Курс общей лингвистики // Соссюр, Ф. де, Труды по языкознанию. М.: «ПРОГРЕСС», 1977. С. 59 — 61.
9. Латинско-русский словарь. Сост. А.М. Малинин. /М.: Гос. из-во иностранных и национальных словарях, 1952. С. 552.
10.Англо-русский словарь. Издание пятое, стереотипное. Сост. Проф. В.К. Мюллер. / М.: Гос. из-во иностранных и национальных словарях, 1955.С. 14, 405.
11.Латинско-русский словарь. Сост. А.М. Малинин… С.14.
12.Там же. С. 9.
13.Там же. С. 658.
14.Кузанский, Н. О предположениях. // Кузанский, Н. Сочинения в двух томах. Т. 1. С. 205 – 207.
15.Лосев, А.Ф.Философия имени. //Лосев, А.Ф. Из ранних произведений. М.: Издательство «Правда», 1990. С. 27 – 76.
16.Латинско-русский словарь. Сост. А.М. Малинин. /М.: Гос. из-во иностранных и национальных словарях, 1952. С. 620.
На заставке:Питер Ньюэлл. Иллюстрации к книге «Алиса в стране чудес», 1901.
© Л.С.Шишкина-Ярмоленко, 2019
© НП «Русcкая культура», 2019
