Ты только невозможным дразнишь,
Немыслимым томишь меня…
А. Блок. «Заклятие огнём и мраком»
«Я рад, что вы изучаете Блока, но будьте осторожны: он один из тех поэтов, которые проникают в плоть и кровь, и все остальное начинает казаться неблоковидным и плоским. Я, как и большинство русских, прошел через эту стадию примерно 25 лет назад».
В. Набоков. Из письма критику Э. Уилсону в январе 1943 г.
Исходит огромными розамиПрорастающий Крест!
А. Белый. Поэма «Христос воскрес»
В поэме «Двенадцать» Блок ни разу не называет имени города, хотя для нас очевидно, что речь идёт о революционном Петрограде. Ветер, демонический и очищающий, словно вымывает его старое имя, разрывая пространство и создавая скважины, он даёт возможность увидеть прежние символы в новом свете. Мистико-религиозный смысл Второго пришествия Христа раскрывается в поэме в противоречивых образах революционной эпохи. На чьей стороне Александр Блок? Это вопрос волнует многих и вызывает разноречивые толкования.
«Поэма “Двенадцать” − предел и завершение блоковского демонизма… Стихия темы, в этой поэме раскрывающаяся, названа печальными словами: “чёрный вечер”. В плане тематики поэма восходит к Пушкину: бесовидение в метель (“Бесы”)», – говорилось в докладе «Православного священника», предположительно написанным Павлом Флоренским.
В поэме Блока двенадцать красногвардейцев используют политический террор для борьбы со своими классовыми противниками. Такой массовый разгул бандитизма был подготовлен террором конца 19-го – начала 20 столетия. Историки отмечают: «Кажется вполне вероятным, что в общем хаосе революционной ситуации значительное число терактов местного значения не было нигде зафиксировано, не попав ни в официальную статистику, ни в хронику революционного движения. Мы поэтому считаем возможным утверждать, что за это время жертвами революционного террора стали всего около 17 000 человек» (в книге «Террористическая борьба против империи». Д. Зыкин. С. Куликов. М., 2018). Вероятнее всего эти двенадцать вышли, из рабочей среды, то есть более идейной, чем солдатская масса. Их связывает уголовное прошлое и настоящее, в котором погромщиками чувствуют себя народными мстителями. Не случаен штрих автора поэмы: «На спину б надо бубновый туз!», говорящий о них как о каторжанах. Блок писал Пясту в июне 1911 года: «…начавшееся при Петре и Екатерине разделение на враждебные станы должно когда-нибудь окончиться страшным побоищем». Таково продолжение символической войны Алой и Белой Розы.
«Двенадцать» начинаются в ироническом ключе, первая глава написана ломаных ямбом, под Маяковского, метель революции ломает ритм привычной музыки сфер, доходящей до людей в искажённом виде. Плакат о призыве передать всю власть Учредительному собранию стал бессмысленным 6 января, когда было объявлено о закрытии Учредительного собрания, а на следующий день после Рождества 7 числа, 8 января Блоком начата поэмы «Двенадцать».
Балаганно-площадной, частушечно-пародийный стиль поэмы, а противовес высокому архаичному стилю «Откровения Иоанна Богослова» очевиден. С наследием «Святой Руси», олицетворяемой прежде всего Православной церковью, по количеству апостолов, учеников Иисуса, сражаются двенадцать красногвардейцев, предводителями которых становится «”И(исус) Христос”, пародируют апостолов даже именами: Ванька – “ученик его же любяше”. Андрюха – первозванного и Петруха – Первоверховного» (Из доклада «Православного священника»). Возможно, по этой же причине в «Бесах» Достоевского в одного из провозвестников террора зовут Петрушей Верховенским. Старый мир в поэме растерянности, «товарищ поп», лишённый привычных взаимоотношений с паствой, совсем не весел.
Вон барыня в каракуле
К другой подвернулась:
– Уж мы плакали, плакали…
Поскользнулась
И – бац – растянулась!
Каракуль – выделанная шкура новорожденного ягнёнка, с которой отождествляется заблудшая Христова паства и Сам «Пастырь добрый», то есть Христос. «Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обречённых на заклание» (Пс. 43).
Образы поэмы Блока амбивалентны, зеркальны, символизируя одновременно области тьмы и света, поэтому буквальная их оценка и толкование представляется нам невозможной. Красногвардейцы целятся в призрак Иисуса, и в то же время ведомы им, как отмечал Андрей Белый. «Двенадцать» нельзя рассматривать в отрыве от всей лирики поэта, русского и европейского литературного наследия, от сложной личности поэта, его мистико-религиозных исканий, вне рассмотрения борьбы религиозно-философских идей, которой было ознаменовано начало ХХ столетия. В противостоянии друг с другом находились различные христианские конфессии, начиная от старообрядческой церкви и заканчивая евангельским движением и многочисленными сектами.
Борьба в поэме происходит не только между божественным, демоническим и человеческим началами, но также внутри художественных образов, которые можно трактовать в их предельных крайностях, они содержат и тезу, и антитезу, в этом особенность художественного мира Блока, обладавшего, как и многие другие русские классики, прозрением тёмного мира. Душа Блока – вот главная творческая амальгама поэмы «Двенадцать». В раннем стихотворении поэт писал о двуединстве своей души, вызывающей невольное содрогание у самого лирического героя:
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Входить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
И тихо, с измененным ликом,
В мерцаньи мертвенном свечей,
Бужу я память о Двуликом
В сердцах молящихся людей.
Вот – содрогнулись, смолкли хоры,
В смятеньи бросились бежать…
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать.
8 апреля 1902
Владимир Набоков, по его признанию, выросший на идеях Серебряного века, перенял тему блоковского маскарада, своим персонажам и лирическим героям он доверял лукавый взгляд извне, отстранённость демона-арлекина. В докладе о Блоке, сделанном в Берлине в 1932 году, Набоков подчеркивал блоковскую склонность играть «образами, как масками, за которыми он то и дело скрывал свое лицо».
В поэме «Двенадцать» содержится семь пластов, семь тесно переплетённых между собой миров:
- карнавально-балаганный;
- мифологический, связанный с Петербургом, где выражено возмездие старой Руси от потомков старообрядцев, пишущих Исус с одной буквой «И», это также месть болотных бесов, о которой писал Набоков в эссе «Николай Гоголь»: «Главный город России был выстроен гениальным деспотом на болоте и на костях рабов, гниющих в этом болоте; тут-то и корень его странности – и его изначальный порок. Нева, затопляющая город, – это уже нечто вроде мифологического возмездия (как описал Пушкин); болотные духи постоянно пытаются вернуть то, что им принадлежит; видение их схватки с медным царем свело с ума первого из «маленьких людей» русской литературы, героя «Медного всадника». Пушкин чувствовал какой-то изъян в Петербурге; приметил бледно-зелёный отсвет его неба и таинственную мощь медного царя, вздернувшего коня на зябком фоне пустынных проспектов и площадей. Но странность этого города была по-настоящему понята и передана, когда по Невскому проспекту прошел такой человек, как Гоголь»;
- культурно-ассоциативный, опирающийся на творчество Блока, русскую и мировую литературу;
- евангельско-апокалиптический;
- зеркально-опрокинутый, когда символы имеют два и более смысла, находящихся в разных измерениях или взаимоисключающих друг друга;
- личная тема Блока, связанная с его родовой наследственностью, семьёй, окружением;
- революционный.
Поэма состоит не только из высказанного напрямую смысла, но из загадок, недомолвок и пропущенных логических звеньев, ледяной ветер в поэме играет парадоксальную соединяющего огненного вихря разрушения. Одним из главных персонажей поэмы является блудница Катька, а одним из главных символов – золотой иконостас, врата в жизнь вечную. Как городской типаж, Катька – порождение среды, жертва обстоятельств. Но в то же время в поэме Блока она – обобщающий образ христианских церквей Петербурга, названных в честь Святой великомученицы Катерины. Таких церквей до революции было семь, среди них – три православных:
- Церковь Святой Екатерины у Тучкова моста.
- Церковь Святой великомученицы Екатерины при Екатерининском институте – в настоящее время помещение передано Российской национальной библиотеке.
- Церковь Великомученицы Екатерины (Екатерингоф) – Старо-Петергофский проспект, 6. Храм простоял до лета 1929 года, на его месте в 1937–1939 выстроен кинотеатр «Москва».
А также церкви других конфессий:
- Церковь Святой Екатерины – армянская церковь.
- Базилика Святой Екатерины Александрийской — католическая.
- Церковь Святой Екатерины – евангелическо-лютеранский шведский приход.
- Церковь Святой Екатерины – евангелическо-лютеранский немецкий приход.
Таким образом, можно говорить о некой соборной душе всех христианских церквей Санкт-Петербурга, названных в честь Святой великомученицы Екатерины.
Падшая Катька таким образом, возможно, проецируется в поэме на Христианскую Апостольскую церковь, утратившую связь со своим помазанником, императором Николаем Вторым, а также с паствой, и этот разрыв становится роковым. «У ей керенки есть в чулке», − восклицает один из красных апостолов, церковь перешла на сторону буржуазному правительству, но это привело к её дальнейшему падению и обреченности на гибель после октябрьского переворота:
«С юнкерьем гулять ходила –
С солдатьем теперь пошла?»
Один из красных апостолов, Ванька, целуется с продажной Катькой и становится предателем в глазах товарищей, своего рода буржуазным Иудой. Символическая смерть Катьки от ружейного выстрела в голову может служить ключом к раскрытию многослойного образа декапитации Иоанна Крестителя в зимней купели революции среди «снежных масок».
Ветер в поэме – противник веяния тихого женственного духа, он буйствует в гордыне, создавая зияния и разрывы материи. Плакат «Вся власть учредительному собранию!» может символизировать ризу Христа или Богородицы. Его также можно расматривать как окровавленную плащаницу, из которой вынут дух и отринута свобода. «Белый снег», олицетворяющий Христа в метели и второе снеговое крещение из лирики Блока, напоминают манну небесную в ответ на возглас: «Хлеба», духовную пищу, проступающую «Снежной россыпью жемчужной». Христос в завершении поэмы невидим теми, кому видеть его не надлежит, тем, кто не наделён духовным видением в «последние времена». Люди разных эстетических взглядов, поражённые подобной слепотой, сходились на нелепости и неорганичности образа Христа впереди ведомых красногвардейцев. Так, Владимир Набоков писал, единственный раз в жизни солидаризируясь с большевиками, в статье «Постные щи и паюсная икра» об антологии переводов на английский в Америке: «Это очень неровная поэма, хотя, с другой стороны, большая часть произведений Блока – это разнородная смесь приятностей и пошлости. Поэт он был замечательный, только с сумбуром вместо мыслей. То тёмное, что жило в нём, и реакционное в своей основе (иногда напоминающее политические статьи Достоевского), какая-то сумрачная даль с костром из книг в конце, уводила Блока от его гения, едва он начинал примерять на себе роль мыслителя. Истинные коммунисты были совершенно правы, не принимая его всерьёз. В “Двенадцати” он потерпел провал и неудивительно, что донельзя неуместная концовка этой поэмы заставила советского критика заметить: “Едва ли стоило затрачивать усилия и карабкаться на нашу гору, чтобы нахлобучить на нее средневековый алтарь”. В длинноволосом прохожем, который сокрушается о том, что предали Россию, изображен либерально настроенный второразрядный популярный писатель, такой, как, скажем, Короленко или Чириков; это вовсе не “какой-то писака, получающий грош за строчку”, как переводит г-н Герни». В конце жизни Набоков охарактеризовал поэму как «отвратительную, вымученную, написанную в псевдонародном тоне, с розовым картонным Христом, приклеенным в конце». Лихач в поэме, проносивший Катьку рядом с революционерами – карнавальный образ одного из всадников Апокалипсиса. С ним прибыла Великая Блудница, ещё одна ипостась Катьки. Снижение женского происходит у Блока от образа Прекрасной дамы к «Незакомке», от демонической женщины из цикла «Чёрная кровь» к Катьке. Современный исследователь отмечает: «Блок близок… софиологической традиции, но Соловьёв придавал женскую сущность Святому Духу; Блок приписывал женственную природу самому Христу, каким он вновь воплотится после Конца Света» (Т. В. Игошева. Богородичная тема в ранней лирике Блока. В сб. А. Блок Исследования и материалы. СПб., 2011). Вспомним четверостишие И. Анненского «К портрету А. А. Блока», в котором говорится о загадочной двоящейся сути поэта, представшего ему мраморным изваянием:
Под беломраморным обличьем андрогина
Он стал бы радостью, но чьих-то давних грёз.
Стихи его горят — на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слёз.
В «Божественная комедия» Данте Алигьери писал о Вавилонской блуднице и её прислужниках, олицетворяющей город, утративший своё имя за прегрешения:
Вас, пастырей, провидел Иоанн
В той, что воссела на водах со славой
И деет блуд с царями многих стран…
Сребро и злато – ныне бог для вас;
И даже те, кто молятся кумиру,
Чтят одного, вы чтите сто зараз…
Пер М. Лозинского
Данте обличает современных ему фарисеев, подобные им служат «золотому иконостасу» в «Двенадцати», Христос говорил о них: «Ваш отец диавол; и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи» (Ин. 8:44).
В «Откровении Иоанна Богослова» сазано о расплате Вавилонской блудницы − падшего города – за его грехи: «И восплачут и возрыдают о ней цари земные, блудодействовавшие и роскошествовавшие с нею, когда увидят дым от пожара её, стоя издали от страха мучений её и говоря: горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! ибо в один час пришел суд твой.
И голоса играющих на гуслях, и поющих, и играющих на свирелях, и трубящих трубами в тебе уже не слышно будет; не будет уже в тебе никакого художника, никакого художества, и шума от жерновов не слышно уже будет в тебе» (Гл. 17, 9-10, 22).
Город, низвергаемый в пропасть после двух революций, является кровавым чистилищем, в главе «Двенадцати» Блок пишет палимпсест на романса Фёдора Глинки «Не слышно шуму городского» о каторжнике за тюремными стенами:
Не слышно шуму городского,
Над невской башней тишина,
И больше нет городового –
Гуляй, ребята, без вина!
Стоит буржуй на перекрестке
И в воротник упрятал нос.
А рядом жмется шерстью жесткой
Поджавший хвост паршивый пес.
Стоит буржуй, как пес голодный,
Стоит безмолвный, как вопрос.
И старый мир, как пес безродный,
Стоит за ним, поджавши хвост.
«Без вина» может означать в поэме то, что Вино Причастия Нового Завета заменено кровавым жертвоприношением революции. Если прежний каторжанин метафорически мог соотносить себя с Божьим рабом, то теперь пришла свобода вне креста, служение абстрактному женскому образу Революции, заимствованному в революционной Франции, кощунственно напоминающему Софию. Голодный пёс напоминает египетского бога Анубиса с головой пса, провожатого в царство мёртвых, а также христианского мученика Святого Христофора Псеглавца, изображавшегося на иконах старообрядцев. Теперь тощий пёс бродит словно отверженный, тяжело кровавое похмелье Петрухи, им овладела чёрная тоска, однако товарищи утешают его, говоря о том, что в смерти его бывшей подружки виновата прежде всего Катька, её неумная страсть, из-за которой Петруха запятнал себя кровью:
– Али руки не в крови
Из-за Катькиной любви?
Красногвардейцы обещают товарищу новые жертвоприношения во имя революции, и Петруха веселеет на глазах. Всех ведёт «Чёрная злоба, святая злоба», внезапно красногвардейцам открывается мистическое озарение, и прятавшийся от них за домами мистический призрак оживает в облике Иисуса Христа, живущего в их прапамяти:
В белом венчике из роз –
Впереди – Исус Христос.
Исус в конце поэмы – это лирическое «я» поэта, для которого тема Второго пришествия была неразрывно связана с темой России:
Да. Ты – родная Галилея
Мне – невоскресшему Христу.
«Чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа», – свидетельствовал поэт, комментируя «Двенадцать», и возникало чувство, что Спаситель в самом деля явился к страждущим, ещё неузнанным, во главе разбойников, как было предсказано в Священном Писании, уже начав Суд над новым Вавилоном и его жителями: «Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2-е Петра. 3:10). Поиск церкви Третьего завета и путей Истины – вот с чем были связаны искания автора «Двенадцати», наиболее ярко раскрывшиеся в поэме, венчающей всё творчество Блока. Обращение к мотивам «Апокалипсиса» было глубоко выстрадано поэтом, перенявшим не только образы, но и дух произведения:
Откровение Иоанна Богослова. Глава 1
- «Он держал в деснице Своей семь звезд, и из уст Его выходил острый с обеих сторон меч; и лице Его, как солнце, сияющее в силе своей.
- Итак напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего.
- Тайна семи звезд, которые ты видел в деснице Моей, и семи золотых светильников естьсия:семь звезд суть Ангелы семи церквей; а семь светильников, которые ты видел, суть семь церквей».
Глава 22
- «И Дух и невеста говорят: прииди! И слышавший да скажет: прииди! Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром».
Эти строки перекликаются с ранним стихотворением Блока «Верю в Солнце Завета…», с эпиграфом из завершающей Книги Библии: И Дух и Невеста говорят: прииди.
Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли.
Всё дышавшее ложью
Отшатнулось, дрожа.
Предо мной – к бездорожью
Золотая межа.
Заповеданных лилий
Прохожу я леса.
Полны ангельских крылий
Надо мной небеса.
Непостижного света
Задрожали струи.
Верю в Солнце Завета,
Вижу очи Твои.
1902
В работе «О современном состоянии русского символизма» (1910) Блок писал: «В первой юности нам было дано неложное обетование. О народной душе и о нашей, вместе с нею испепеленной, надо сказать простым и мужественным голосом: «Да воскреснет». Может быть, мы сами и погибнем, но останется заря той первой любви.
Реальность, описанная мною, – единственная, которая для меня дает смысл жизни, миру и искусству. Либо существуют те миры, либо нет».
Тень Данте с профилем орлиным
О новой жизни мне поёт, –
писал Алесксандр Блок, всецело находясь на стороне сил света, совершив путь от воплощения своей души в людях прошедших времён, о которых он смутно догадывался в лирических строфах, до предстоящего воскрешения для жизни вечной.
В заставке – фотография похорон А. Блока 10 августа 1921 г.
© Алексей Филимонов, 2018
© НП «Русская культура», 2018
