Людмила Шишкина-Ярмоленко
Первая статья на эту тему -«Миф языка, в котором мы живём».
И ВНОВЬ О СЕМИНАРЕ ПО МЕТАЛИНГВИСТИКЕ (1968 – 1973)
Самая возможность полученных участниками семинара по металингвистике принципиально новых результатов была обусловлена стойкой позицией на почве языка, той позицией, которая известна сегодня как «включённое наблюдение». Все мы фактически культивировали эту единственно возможную для нас позицию как жизненную. (Правда, в современных работах эта позиция исследователя интерпретируется как метод со всеми вытекающими из этого следствиями: прежним противопоставлением жизни и работы, а значит, и отсутствием понимания личной ответственности за содеянное).
У Владимира Эрна есть прекрасный термин: тонус напряжения. Каков был тонус напряжения жизненного пространства каждого из нас в то время, да и после, до конца, который у большинства уже состоялся? Струна эта простраивалась между материалом, который исследовался (текстом, речью, грамматической категорией, опять же представленной текстами) и языковой интуицией исследователя. И, наоборот: между чувством языка и материалом.
Благодаря этому описание, выполненное в определённом, принятом в науке «языке», всякий раз оценивалось критически, как очередная интерпретация на пути к истине. Мы существовали в режиме постоянного диалога наблюдаемого результата и чувствуемого в себе процесса его порождения, а способ изложения рано или поздно становился речевой проекцией внутренних актов осознания языковых механизмов. Акцент на поиске собственно языковой логики производства речи позволял каждому из нас видеть подобную логику развития и в другом материале, в других областях знания, а, значит, и формировать целостный образ мира.
Ещё раз перечислю общие особенности лингвистического восприятия и поведения, которые обеспечили не только единство группы, но и возможность объединения результатов:
— принципиально иное, чем впоследствии у когнитивистов, отношение к структурной лингвистике и порождающим грамматикам, когда структурализм не превращается в тотальную идеологию, которую необходимо преодолеть, но используется как необходимый уровень аналитики, недостатки которого, отрефлексированные в верном направлении, позволяют увидеть неконтрастную (по Н. Кузанскому) логику языкового роста;
— переход от структурно-функционального описания с использованием разных методов к внутренней реконструкции языковых порождающих механизмов через процедуру резонанса материала с собственной языковой интуицией;
виденье языка как реальной семиотической системы, внутренней формы, механизмы которой, скрытые в подсознании, порождают речь и отражаются в структуре речи/текста как в своей финальной линейной проекции;
— отсутствие метаязыка как отдельного образования; пояснения – через речевые развёртки языковых синтезов;
— принятие и осмысление опыта внутренней реконструкции языка как опыта жизни, а не только науки; обретение другого взгляда на жизнь, вне субъектно-объектной оппозиции (рефлексия в потоке творения);
— совершение серии открытий, интерпретация каждого из которых менялась, углубляясь с возрастанием опыта.
Однако это – сегодняшнее виденье, постепенно прояснявшееся в течение десятилетий собственной работы, проб и ошибок, гонений и непризнания. В годы работы семинара и много после, когда из моей жизни и жизни вообще уходили друзья и единомышленники, так и не добившись понимания в университетских и академических кругах, постоянно вставал один и тот же вопрос: почему? Но, пожалуй, куда важнее другое: осознание каждым личной ответственности за увиденное, того, что крест всегда по силам. Только в этом случае человек, однажды открывший мир, обнаруживает себя ментально на пороге Богословия, а сущностно – на пороге Веры.
Сегодня тех, кто остался верен своему виденью языка, а значит, и себе, двое. Из нас лишь мне удалось защитить кандидатскую диссертацию (и то через пять лет после написания) и сохранить место работы, хотя и не на филологическом факультете (к лингвистам меня не допускают до сих пор). Мелвар Рафаелович Мелкумян в 80-е годы пытался найти понимание в Америке. Но после перестройки там уже были другие проблемы с выходцами из России, а места в науке предусмотрительно заняли те из них, кто приехал раньше и кому в Советском Союзе тоже жилось неплохо.
Думается, что наше внутреннее выстаивание, возможно, и есть самое большое дело жизни. В конце концов, результаты опубликованы, и неоднократно. Да и рукописи не горят. В том смысле, что обдумывание и артикулирование открытия облегчает другим возможность понять то же самостоятельно. При благоприятных обстоятельствах и большом желании.
Значит, своё дело мы сделали. Теперь главное – не изменить себе.
В течение двух лет мы с Мелваром периодически обменивались письмами, стараясь понять, как рассказать о наших ушедших друзьях, о нашем виденье языка сегодня. Ведь наметившийся новый лингвистический поворот пока не имеет своего аттрактора, того образа языка, который провоцирует нас, заставляя задуматься, и притягивает к себе как единственно истинному. Поворот этот маркирован необходимостью, то есть заданностью исходной точки. Возможно, наш с Мелваром Мелкумяном электронный диалог поможет прояснить ситуацию. Я на это надеюсь.
METALINGVISTIKA @ MAIL.RU
12.01.2010.
Мим! Мне кажется, что начать наш разговор надо не просто с воспоминаний, а с выяснения места наших исследований в лингвистике и вообще в культуре. Ведь понимание значимости этого места может объяснить нам самим удивительное взаимопонимание внутри нашего круга и непростую судьбу носителей таких необычных идей.
Не странно ли, что каждый из нас был уверен (а мы, живые, уверены и сейчас) в правоте собственного дела, в наличии открытий? Тем более что открытия эти вовсе не плод коллективного творчества. Они глубоко индивидуальны, сделаны совершенно самостоятельно, в разных традициях и в то же время абсолютно подтверждают друг друга. Вспомни, как ты учил меня видеть это единство.
Наверное, надо попытаться ещё раз сформулировать отличия наших работ от всех прочих. Я это могу сделать только на процессах непонимания другими своего материала, а у тебя история интереснее. Московский лингвистический мир задействован, не говоря уже о ленинградском. Может быть, сначала, вспомнишь, как вошёл в лингвистику, как сформулировал свою концепцию языка и открыл ПВК («первичный высказывательный комплекс»)? Подумай, как лучше начать. Жду.
14.02.2010.
Люда, установка хороша (?), но не растечься бы по древу.
15.02.2010.
Только собралась сегодня тебя поторопить, а ты, слава Богу, написал. Ты прав. Всё возможно. Но в том-то и загвоздка: какую линию избрать, чтобы и о науке нашей, и о людях, и чтобы это интересно было; не история семинара только, не история лингвистической антропологии, по-нашему, а некая правда жизни и интерес к ней. Знаешь, после того, что уже написано в разных жанрах, писать в одном из них не нужно. Ты ведь это лучше меня понимаешь.
С этой точки зрения, совершенно не случайно, что мы с тобою не защищаемся Ведь защита моей кандидатской — счастливая случайность; помнишь, каких усилий тебе это стоило? О себе я молчу. Тогда я ещё недопонимала. Видела всё только в масштабе науки. Конец культуры давно состоялся. И старой науки тоже. Время перемен… Кто не понимает, тому легче: работают в старых формах. Ты исконно так не мог. Я не могу сейчас только. Вернее, осознаю сейчас. Ведь и книгу мою не понимают. С нею, как и в своё время с текстом кандидатской, все советуют вытащить одну тему из многих и защитить.
Выход какой? Найти форму. Конечно, тебе всё равно надо опубликовать свою книгу. Но: если мы найдём сейчас подходящую форму для большего круга читателей, если мы сумеем их заинтересовать нашей темой, темой нашей жизни, то найдутся и деньги на издание твоей книги. Нужно совместно напрячься, чтобы найти.
Нынче борются две тенденции в гуманитарных работах, ты знаешь: классический научный текст вырождается в предельно формализованный, процедурный, доступный единицам. Но это ещё полбеды. Он просто не несёт обычно ничего нового, так как сводит живое многообразие наблюдений к очередной великой теории, умервщляя всё, что можно. Кстати, наши формализмы воспринимаются сегодня именно в этой традиции, по внешним признакам. Не имеющему ушей не докажешь словом, что наша логика — другая, что вся она — демонстрация степеней свободы (и ответственности) как автора, так и читателя.
Второй тип текстов, как ты, наверно, давно заметил, — тексты свободной формы, рассуждения с большой претензией на философское эссе, на учительство. Что-то на уровне проповеди протестанской секты или набора банальностей, в которых очевиден только образ автора. И это котируется сегодня за неимением ничего другого.
Что же требует время? Вот это давай обсудим. Я вижу пока одно: глубоко личностную интерпретацию происходящего и происходившего, с сегодняшних наших позиций. Нам очень повезло. Не по внешним критериям, а по сути, ты понимаешь. Мы имеем то, чего нет у большинства. Наш опыт осмыслений жизни и познания, истории и науки — всё это уникально. И очень сегодня востребовано, поскольку за этим – надёжная база открытия. Образ языка как стержень.
Образ языка — это у меня от Пирса. Перечитай о донаучном этапе исследования, о фанероскопии1. Вещь гениальная, особенно в противовес сегодняшней тенденции строгой алгоритмизации даже качественных исследований. Здесь, конечно, и Фуко, «Слова и вещи». Я в который раз перечитываю и вновь восхищаюсь. Вовсе не продолженная тема, насколько мне известно (хотя надо пошерстить французов). Всё затмила парадигма Куна: проще и понятнее. А ведь эпистема — вещь глубочайшая и требует погружения в логику жизни, логику понимания. Я обнаружила, что этапы сосредоточения языка на себе (в ХХ веке и сейчас) вполне сопоставимы с логикой истории ХХ века, как я представила её через язык. Эта нелинейная и совсем не тривиальная логика повторов, рождений, циклов.
Вот отсюда и образ языка — целое через маркированную в определённый период истории его качественную часть: знаковая система — текст/письмо (Р. Барт) — дискурс. То есть отход от Языка к речи и «содержаниям», сегодняшний кризис когнитивистики и коммуникативистики и вновь сосредоточение на Языке, но уже в нашем понимании. Восхождение к архетипам как главная тенденция последнего времени, сложность и изменчивая логика этого пути. Вот всё, что пока могу сказать. Что ответишь?
11.03.2010.
Месяц занималась практикой на третьем курсе по образу языка. Очень боялась, готова была отказаться в любой момент и перейти на более лёгкую тему. К удивлению моему, что-то получается. Я постаралась всеми возможными способами погрузить ребят в язык, вплоть до диктанта. Конечно, очень помогло комментированное чтение книги М. Фуко. Начали с восьмой главы. Теперь они пишут эссе по Фуко. Каждый взял по два интервью у людей, которые определились или даже состоялись в своей профессии и имеют собственный взгляд на мир.
Основные разделы: с чем можно сравнить язык; первые случаи в детстве, когда обратили внимание на язык; русский язык в начальной школе и позже; как изучали иностранный язык и какой; что показалось странным; сравнение русского с иностранным на уровне образности, грамматики, типа мышления, образа мира, наконец. Дальше — как пойдёт разговор. Очень любопытные результаты. Большинство респондентов просили о втором интервью. Типа: дайте мне недельку подумать и приходите ещё раз. Так заинтересовывает тема. Материалы получу в конце месяца.
Может быть, ты вспомнишь свою историю отношений с языком? Почему ушёл из физики в лингвистику, я ведь не знаю. В твоей семье, думаю, была очень интересная атмосфера, натолкнувшая тебя на смену области интересов. Напиши мне об этом, пожалуйста, и поподробнее. Особенно важен момент, когда ты почувствовал, что совершил открытие. Как ты тогда это называл?
И ещё очень важная вещь: на всех выступлениях твоих, когда просили привести примеры, ты отвечал, что это невозможно. Как объяснить людям, почему невозможно? Понятно, что разные уровни бытования языка, и не понятно, если не в теме. Давай начнём сначала, с первых вопросов. И я буду думать над своей историей. Затем вспомним, что знаем о других.
11.03.10.
Хорошо меня раскачала. За тобой и двинусь?.. Пожалуй. Это первое впечатление. Моментальный отклик.
27.03.2010
Мим! Постараюсь задавать тебе конкретные вопросы, чтобы дело сдвинулось. Сейчас, кажется, мне важны два твоих ответа. Первая серия вопросов: «Когда ты осмыслил деятельность твоего отца2 (хотя бы немного напиши о нём) как интересную для тебя лично? Как язык стал объектом твоего интереса, и когда он вошёл в твою жизнь объектом исследования?
Вторая серия вопросов касается Канта. Когда и почему он стал тебе интересен? Этот интерес был связан уже с твоими занятиями языком? Это был первый этап философского осмысления твоих результатов или нет? Я ведь шла и здесь другим путём. В те годы ты много говорил мне о Канте, но он долго оставался мне чужд.
Думаю, что нам надо пробраться к логике структурирования мира через язык. Ответь на любой вопрос.
29.03.2010.
Однако дай сосредоточиться, обдумать: я — об отце; с Кантом всё проще — ответственней (ага, именно так). До завтра, ладно? Мим.
31.03.2010. Re: Образ….
Отец родился в Царицыне, высшее — в Ростове-на-Дону. Приехал в Армению к основанию Университета. Трудился на ниве русистики: школьные, затем вузовские учебники русского языка, словари, методические пособия. Исследовательскую работу вёл на университетской кафедре, которую возглавлял. Был блестящим лектором. Мне, школьнику, поручал корректуру своих книг. Вёл со мной лингвистические беседы, но держал меня в чёрном теле, не поощрял. Не сбивал с толку?.. Я и не заблуждался относительно своих более чем скромных. Потом, в запредельное, бывшие студенты отца докладывали мне, что он с гордостью рассказывал им на лекциях о каких-то постижениях моих в языковой сфере и о филологических моих прозрениях. А меня в старших классах увлекла атомная физика. Ну, это был воздух тех дней, всех нас туда тянуло.
Русский язык и литературу вела в школе замечательный пожилой педагог, наш классный руководитель, Розалия Яковлевна Ильяшенко. Диктанты мои почти до пятого класса оценивались на три, но однажды после очередной тройки я вдруг со спокойной и ясной уверенностью осознал, что больше ошибок в письменных работах у меня не будет. Так оно с тех пор и шло. В другой раз я пережил прямо-таки творческий подъём, написав и сдав в классе простое небольшое школьное изложение по «Капитанской дочке». Надо же, и отклик оказался восторженным: прочитали вслух, поместили в школьный журнал, объявили событием. Сейчас не возьму в толк, что бы там такое могло быть, ничего, разумеется, и не вспомню.
Математику вёл гимназический учитель грек Игнатиос Макарович Аревшатян (на похоронах его мы всем бывшим классом потребовали положить к нему в гроб учебники математики). Любил повторять: «Пятёрка — это я». Выше четвёрки не ставил. Ко мне, вызывая к доске на геометрии, обращался: «Мэ’лвар, объясни», — садился, демонстративно откидывался на спинку стула: «Когда Мэ’лвар рассказывает, я отдыхаю»; мне пятёрки ставил. На выпускном вечере настойчиво, сурово отсоветовал моим родителям отпускать меня учиться по разряду естественных наук — я подавал документы на физико-математический.
Постигал, упрямым добровольным слушателем, музыкальную классику, униженно продираясь из области сплошного ровного гула, поначалу, к полной сходу внятности её для себя, в любых её проявлениях, впоследствии.
С гастролей Вилли Ферреро — под его управлением симфонический оркестр Армянской филармонии блистательно исполнил только что обнаруженную симфонию Жоржа Бизе — к нам стали приезжать замечательные музыканты. Отец и сын Ойстрахи, Исаак Стерн, Даниил Шафран, Артуро-Бенедетти Микеланджело, Эмиль Гилельс, Святослав Рихтер… С дирижёрами мне везло по жизни: в аспирантскую пору — Курт Зандерлинг, Евгений Мравинский, в Питтсбурге — Лорин Маазель, на смену которому явился Марис Янсонс, выдающийся дирижёр нынешней поры, сын кумира моей юности Арвида Янсонса. В Кисловодске и Сочи во второй половине 50-х чередовались летние сезоны академических Московского и Ленинградского оркестров — концерты через день и с какими солистами!
Завершив последний курс физмата (специализация: космические лучи), я перебрался на третий филологического, по мосткам, проложенным Игорем Мельчуком, основавшим в Армении направление математической лингвистики; оттуда — в аспирантуру при ЭЛМП ЛГУ3, т. е. в Ленинград.
Ещё стихотворство, будетлянское, органическое: «В фонарной тени на Маркса Нина; парк самый форте, уснувший под снежной тишью, веснушки вдоль луж, и крыши дышат ноздрями труб. Бегу, не вижу, слышу: след остановки — крут троллейбуса стоп; старый, прошамкал дверью…».
Или хочу проверить, может ли заменить рифму парадигма склонения, скажем, местоименная, удержится ли ею стихотворение: «С вершин уж пролилась заря, И вот на ранние цветы Едва восходит перезвон. И строки древнего Фомы Как запах скошенной травы… Свершился круг, опять сгорят Созвездий тихие огни.» Казалось бы, ан, нет: наложились по звучанию первая и предпоследняя строки. Начало поэмы Про Ась: «Строка билась в рифму страсть… Это она спросила о ветре, воющем в мясорубке: Ась?..» Через сорок лет в США в израильском русскоязычном журнале «22» обнаруживаю в прозаическом тексте этот самый ветер, в мясорубке завывающий.
Лет тридцать беспокоил меня караван-баши Лю: кто он? к чему явился?.. «Люблю блюда даров, верблюда да ровную степь — пустыню песков… Ковры, рыдает саз, за садом всплывает глаз ласка. Глас караван-баши Лю… Рифму одну люблю: скала ласкала лапти птиц». В 80-е художник, не ведая о стихотворении, так о нём и не узнав, называет с меня сделанный портрет «Караван-баши». Так, значит, альтер эго?!
Всё еще по первому вопросу: группа по изучению древне-армянского, в Академии наук. Тягостно переводить слово за словом по словарю, поди, с родного почти, пока прояснится, о чём там. Но на каком-то из занятий — вдруг пелена с глаз и текст понятен с листа, словарь можно отложить в сторону. Впечатление: ничего не видать и — сфокусировалось.
01.04.2010.
Летом 1949-го мы всей семьёй отправились к отцу в Москву, где он пребывал в докторантуре у Виноградова. На Волхонке в Институте русского языка меня, мальчика, сажал к себе на колени Бархударов, подходил Аванесов с громоздким слуховым аппаратом; прочие знаменитые фамилии были мне неизвестны. Напротив, за забором, собирались возводить Дворец Советов. Отец вернулся из Москвы ни с чем. В диссертациях полагалось обильно цитировать Марра, привязывать результаты к Новому учению о языке, а перед самой защитой на марризм обрушился Сталин и защиту, само собой, отменили. Виноградов в своём отзыве писал, что отец впервые обосновывает стилистику в качестве языковедческой дисциплины, а тут объявил ему о бесперспективности направления, которое, однако, спустя год сам и возглавил. К тому времени, вернувшись в Армению, отец определил для себя в качестве поля дальнейшей научной деятельности сопоставительную русско-армянскую грамматику. Меня впоследствии подбивал на сопоставительную стилистику.
Про себя я полагаю, что в лингвистике (не в физике) состоялся-таки как естествоиспытатель. По отношению к отцу, по мечтательном завершении, параллельным курсом. Упоминание об ИРЯ (Институт русского языка, Москва), в ответе на первый вопрос, не должно зависнуть. Недавно я туда заходил познакомиться с Владимиром Александровичем Плунгяном, назначенным научным руководителем моей студентки, поступившей в армяноведческую аспирантуру ИЛИ (Институт лингвистических исследований, Санкт-Петербург). Владимир Александрович возглавляет в ИРЯ виноградовский сектор, бывший (под В.П. Григорьевым) отделом стилистики и языка художественной литературы, а ныне это отдел корпусной лингвистики и лингвистической поэтики. Я бы, пожалуй, подзастрял в матлингвистах, будь такое ученое подразделение в мои аспирантские годы; подобным фактически занимался в аспирантах (определив своё диссертационное направление тупиком, а результат — отрицательным). К счастью, пронесло, поздно возвращаться, но при морфоносемическом подходе у корпусной лингвистики, смотришь, задастся качественный потенциал. Вперёд, к позиционному анализу Боппа — Павского!
К ответу на второй вопрос: Кант, Хайдеггер, другие возникают постфактум, не в контексте исследования, а в его парадигме, оглянувшись назад, в обратной перспективе, окликнутые предтечи, пророки (предварение ответа).
01.04.2010.
Кант отграничил познание от веры, после чего встаёт вопрос: как возможно познание? Благодаря наличию той малости, чем у меня является «структура ПВК»4. Кант пытался истолковать мышление. Тогда монограмму надобно искать в пластике (совокупность искусств плюс осмысленная / духовная жизнь тела): никогда не выделим, резюмировал Кант. Хайдеггер, по существу, продолжил прерванный ход мысли славянофилов, или «да» Кантовой мысли, — к бытийности языка. Принцип, по которому все они группируются (всё сходится): альтернативный взгляд на язык человека и уяснение его природы.
03.04.2010
Большущее спасибо! Думаю, нас можно поздравить с началом! Я ведь совсем ничего не знала о тебе с этой стороны. Кстати, о традиции, которую ищешь после открытия. Ты совершенно прав. Открытие: глаза открываются – и видишь, как просто всё устроено и разумно. И возникают вопрос и сомнение: неужели до тебя этого никто не заметил? Если так, то, может быть, наваждение, мираж? И Господь «подкидывает» нужные книги, факты, чтобы не отчаяться, убедиться до очередного кризиса, что ты на верном пути.
И всё-таки: вспомни, что послужило толчком к переходу на филологию? Какой случай? Что произошло внутри тебя, какое переосмысление? Ведь диплом оставалось защитить! Понимаешь, что это бывает и вроде бы совершенно не преднамеренно. Как у меня, например. На филологический факультет я пошла, не попав в театральный институт: надо было где-то поучиться год и ещё раз — туда же. В университет на английское отделение поступала моя приятельница, вернее — соратница по комсомольско-молодёжной коммуне им. С.М. Кирова. А у меня и выбора не было. Куда же идти, как не на филологический, заниматься литературой, драматургией, поэзией! Наив сплошной. Первую курсовую на втором курсе я и писала по поэзии (по А.К. Толстому).
И даже на третьем курсе, когда театр как профессия был исчерпан, когда я поняла, что мне более чем достаточно университетской студии, а на факультете нас разделили на литературоведов и лингвистов, я пошла с лингвистами из принципа: там было человек пять, а на литературу двинулась толпа. И в школе русский язык был мне совершенно не интересен; я любила писать сочинения и находить что-то своё в авторах и героях, а по русскому у меня была вечная четвёрка. Со второго класса писала стихи, потом начала вести дневник и веду с перерывами до сих пор. Ну, это тебе хорошо знакомо. Кстати, я недавно узнала, что в Сибири большинство мужиков в советское время вели дневники погоды, ну и ещё что-нибудь, наверное, записывали по ходу дела. Какой великолепный способ работы с душой! И, оказывается, массовый.
А всерьёз языком я стала заниматься благодаря Лидии Николаевне Засориной. Нам как раз на спецсеминаре по языку рассказали о математической лингвистике. До этого, проходя мимо кафедры математической лингвистики, я думала, что там занимаются языком математики, то есть терминами. Это меня вовсе не прельщало. Я на втором курсе поняла, что на филфаке мне очень не хватает геометрии. Её я любила в школе больше всех математических дисциплин. В этот период я работала в Публичке, в отделе реставрации. Училась-то на вечернем: сразу после школы, без трудового стажа и блата нас на дневной не брали, слегка заваливая на экзаменах. Ещё повезло, что не пришлось дважды сдавать вступительные: коммунарское начальство в лице Миши Борщевского, ставшего потом мужем Гали Старовойтовой, тоже нашей коммунарки, устроило на факультете бум, и нас с Аллой взяли на вечернее отделение с теми же отметками. Кстати, одной четвёрки их четырёх отметок было достаточно, чтобы не поступить на дневное.
Вот тогда-то я и стала самостоятельно заниматься геометрией в обеденный перерыв или после работы перед университетом или студией. Благо в библиотеке работала, и все учебники были рядом. Поэтому, когда я узнала, что такое математическая лингвистика, я поняла, что мне надо именно туда. Меня направили к Лидии Николаевне. Я поймала её в раздевалке (днём я прийти не могла, а вечерних занятий у неё не было). И вот уже в отчаянной решимости подошла к ней, представилась и сказала, что хочу заниматься матлингвистикой ( от волнения старалась сказать покороче). А она посмотрела на меня с королевским спокойным удивлением и произнесла: «Хорошо, хорошо. Только, пожалуйста, давайте без мата». Вот с того самого мгновенья всякий раз, когда она рядом, я попадаю к ней в полон. Спасает только мой критический ум. Позволяет отрешиться от зависимости и даже дойти до противостояния, но лишь на дистанции.
Теперь интересно узнать, каким казался тебе язык на разных стадиях погружения в него. Очень важно с древнеармянским! Что, по-твоему, произошло тогда, с твоих нынешних позиций? Не то же ли происходит и при овладении языком у ребёнка, при изучении иностранного языка? Ещё: ты ведь с рождения двуязычный или всё-таки была последовательность?
Съедин говорил, что его место рождения определило многоязычие, а у тебя как? Я-то в этом плане «вечно и безупречно русская», поскольку в моём распоряжении были только диалектные варианты живой речи: вятский и питерский исконно). А с моим дурацким характером из всей кучи языков, которые я учила, я заговорила на французском, и то случайно, в стрессовой ситуации на госэкзамене в аспирантуре, заговорила и не заметила, если бы экзаменатор не обратила на это внимания, удивившись (тогда русисты редко говорили на иностранных языках, видимо). Такие у нас разные ситуации. И это тем более интересно. Вот, оказывается, полиглоты – не всегда хорошие лингвисты. Где же мера знания других языков ради постижения сути языка вообще? Пока всё. С наступающей Пасхой!
05.04.2010. Разрешение недоумения.
Христос воскресе! Я вроде написал, откликнулся на твоё последнее, но чего-то не понял, отправилось ли? Прости, если повтор. Пока не ответы, их обдумаю, но походя, что рос двуязычным, а бабушка в Карсе была и вовсе многоязычной: турецкий, армянский, персидский, русский… В Тбилиси простонародье владело рядом языков зараз, восточными и западными — среда. При этом не обязательно грамотны, не привелось.
Тебе спасибо: ты в закулисье, откуда пред очи мне явилась. И ещё заполнил наспех пробел в ответах, как обстоит оно с примерами, пользуясь неожиданным пособничеством Жана Боффре, «Диалог с Хайдеггером», в третьей книге, из четырёх: «Приближение к Хайдеггеру», СПб.: Издательство «Владимир Даль», 2010, раздел «От логоса к языку». Там и другие ответы восполняются. Мим.
13.04.2010.
Предыдущей почты, действительно, не получила. Последняя — от 4.04, о Канте. Обязательно найду Боффре. Чуть позже напишу о том, что у нас получается. 14-го у меня отчёт по практике 3-го курса: «Образ языка у людей, состоявшихся в профессии». Надеюсь, пройдёт успешно.
14.04.2010. Дополнительная попытка.
Математика была подлинно новая, высшая, физика оставалась школьной, преподавали в университете начётнически, при этом авторитет профессуры был непререкаемым. Излагался по-армянски материал русских учебников. Я увлёкся философией физики, штудировал позитивистские труды, изучал материалы по истории, методологии естествознания в журнале «Вопросы философии», проблемы языка науки. Предметом профессионально надлежало владеть, а меня беспокоило постижение.
Позже ту же тупость в себе никак не мог перебить я в сфере матлингвистической, пока не усёк, что постигать в ней было нечего: следи лишь за переименованиями в переописаниях.
До того, как удалось мне разобраться с армянским каузативом, был я глубоко несчастен, в самовосприятии никчёмен, не знамо как держался на поверхности жизни. Два момента могут помочь высветить сказанное в обратной перспективе: выступление на секторе у Вяч. Вс. Иванова, в Институте славяноведения (наш совместный с В.В. экспромт) и инцидент в гостях у Параджанова, в Тбилиси. По первому эпизоду упомяну лишь о вопросе Ревзина, мол, достаточно ли моё описание языка сумасшедшее, чтобы быть верным. Я нашёлся, что ответить: это как искать клад; инструкция по поиску – одно, а когда отыскал, копаясь на своём участке, — дело совсем другое; сюда вопрос не подходит. О Параджанове – после. И ещё впечатление с семинара Колмогорова в МГУ, когда и помыслить я не мог, что через 40 дней сделаюсь ленинградцем — вперёд, по ходу жизни.
14.04.2010.
И всё-таки: что было поводом перехода на язык? Причины ясны и понятны. У меня ведь тоже были глубинные причины. Не в театральном дело. Да и театр привлекал меня не славой, не известностью, а возможностью пожить в нескольких жизнях и почувствовать других, как себя. Возможно, это и от неприкаянности, от непонимания, которое меня постоянно сопровождало в разных формах и масштабах. Кажется, в отличие от тебя, я — сама активность. Но это не врождённая энергия (я не жаворонок, но ещё и не ночной человек: дневной.). Это — энергия нерва и долга, долга и нерва.
Может быть, поэтому я никогда не чувствовала своего предела, блуждала «в самоанализе от безделья», как мы говорили в юности. Выстраивала себе программы обучения, разрывалась в интересах к поэзии, астрономии, архитектуре, даже радиоделу, что уж совсем смешно. Нигде не было удовлетворения. С младших классов завидовала тем, кто сразу находил себя в кружках по биологии или кораблестроению (почему-то именно эти занятия были тогда в моде). Надрывалась в общественной работе. Но главное в юности, да и в детстве, кажется, — одиночество. Все занятия были естественны и все не до конца, не до результата.
Лекции и разговоры Л.Н. удивили своей необычностью. Всё было не так, как на русском отделении, не привычно, не банально. Да ещё математика. У нас тогда были прекрасные преподаватели. С ними можно было начать думать. По-видимому, потрясающий курс математических моделей языка, который читал Фитиалов (тетради до сих пор храню) на фоне всего остального из математики и параллельно с лекциями по структурной лингвистике, которые я слушала два года подряд, чтобы понять, дали мне возможность увидеть тщетность математического моделирования языка. Начала поиск в классике языкознания, открыла для себя Потебню и Гумбольдта.
Интересно, что модель, которую я выстроила в дипломе, была верна логически, но пуста содержательно. Только в первый год аспирантуры я открыла внутреннюю динамику языка. Это было незабываемо. Всё предыдущее осветилось новым, ярким светом! Именно из этого состояния позже выкристаллизовался метод внутренней реконструкции. Это был тот фрагмент сети, о котором ты не раз говорил мне: стоит его коснуться — и вся сеть потянется и станет доступной.
А я ведь и до сих пор не знаю, лингвист ли я.
25.04.2010.
Мим! Пожалуйста, напиши о том, как попал в Москву и почему перебрался в Ленинград. В аспирантуру? Вспомни, каков был тогда у тебя образ языка. Вот эта трагическая дистанция между профессионализмом лингвиста и необходимостью постижения, обусловленной, наверное, той самой языковой интуицией, которую только после собственного открытия можно назвать обострённым чувством внутренней формы языка. Как ты вышел на свою структуру, как открыл и интерпретировал? Общая проблема языков науки, наверное, разрешена ещё Брауэром (интуиционизм): языков математики может быть много; важны не они, а математическое размышление. Оно первично и оно — истинная математика. Передаю, конечно, в вольной трактовке. Люда.
04.05.2010. Re [2]: Дополнительная попытка. .
Чтоб завершить об образе: когда, много позже, в Москве, я показывал рукопись Николаю Дмитриевичу Андрееву5 с просьбой записаться руководителем при защите (в МГУ, соискательство моё), он ответил, что больше не член ВАК, имя его не только не поможет, а помешает мне, работа основательная, интересная, самостоятельная; по новым правилам можно без руководства: «Приглашайте оппонентом, приду с удовольствием: работа Ваша против моих научных убеждений». Я же полагаю её дополнительной к позиции Н.Д.
04.05.2010.
Очень хочется всё вспомнить и убедиться ещё раз в невозможности для нас другой жизни. Вот где истинное одиночество при всех искушениях быть понятым. Столько времени прошло, а мы, по-прежнему, одни. В очередной раз провалился мой семинар по лингвоантропологии. Думала, что уж сейчас-то получится. Нет. Прозаседали полтора семестра. Приходили студенты-философы. Тупик. Слишком внешняя, культурная, ориентация.
Была надежда на девочку, которая года три назад защитила диплом по детской речи. Очень интересный результат, из которого можно было выйти на нашу тему. Но девочка — православная. Сложила вместе свои скромные представления о языке с парадигмой неофита и любое слово в уяснение этого стала воспринимать как оскорбление. Я даже не успела заметить. В результате распрощались.
Жаль. Тратишь огромные силы, а затраты эти и частично не окупаются. А, может быть, так и надо? Пора собирать камни. Хочется всё-таки успеть написать о главном. Вот теперь меня очень заинтересовало то, что пишешь о стихах. Давай поподробнее. Важно вытянуть эту едва заметную струнку предназначенности, неслучайности пути. Конечно, я отдаю отчёт, куда нас тема с поэзией заводит. Но попробуем ужаться до собственных открытий. А там поглядим.
09.05.2010. Re: Опять о старом. .
Твоя подсказка о языковой интуиции: по рассказам отцовых студентов, он хвастался мною / рассказывал — об этом, мне вида не подавал, сам я был в неведении. Но вот вспомнил: Андреев особо отмечал, к сведению окружающих. Как могло это меня вдохновлять? Воспринималось мной — в пользу бедных, поскольку никак на деле не подтверждалось — к самооценке это; сокурсники, коллеги, учителя — со школы привык — меня выделяли. Я страдал, так как трезво, без экзальтации, видел себя никчёмным; будучи не рад, смирялся.
Случай у Параджанова в Тбилиси, уже по обретении мной себя, польстил моему самолюбию. Параджанов затеял розыгрыш, просил ему подыграть: ждали Альберта Явуряна, снявшего ему «Ашик Кериба»; я только признался, что тот — одноклассник мой (два выдающихся одноклассника, горжусь: Игорь Тер-Ованесян, десятиборец, мировой рекорд по прыжкам в длину, и Альберт, оператор, один из лучших в мире кинооператоров; его прославленный /прославивший его фильм «Здравствуй, это я» как раз сегодня к ночи на канале «Культура»).
Я — в московской бороде, неузнаваемый. Параджанов представил меня как знаменитого йога-индуса; в беседе познакомились, и, когда хозяин вышел, я окликнул Альберта школьным прозвищем: он преисполнился ко мне почтения, потрясённый (решив, что я угадал). Я немедленно открылся: «Как?… Ты?… Ничтожный вонючка?.. Он самый?» — зауважал, обнялись, познакомились на равных теперь. То есть значило: я воспринимал себя всегда, и прежде, адекватно, что мне и польстило: неожиданное свидетельство из прошлого, беспристрастный, объективный взгляд (явившийся в непредвиденном эксперименте).
Верным, следовательно, может быть и предположение о внутреннем скачке, о реальном, чуть ли не моментальном поумнении (то, как, наконец, в норму вошёл, сфокусировался, с-подобился). Далее: на твоих глазах — из Петербурга в Москву, чтобы затем — к сути, следом — в Москве.
11.05.2010.
Знаешь, какие-то очень похожие процессы у нас с тобой протекали до момента открытия. Но ведь ты всё-таки, не прав, выдавая взгляд Альберта за истинную оценку. Скорее всего, это — виденье человека при конкретном деле. Внешняя оценка. Люди конкретного восприятия, даже гениальные, не обеспокоены тем, какая мука внутри у человека, если она хорошо скрыта.
Напиши-ка, когда тебе явилась твоя восьмёрка. Как ты увидел её истину? Что с тобой было? И обстоятельства, которые способствовали этому. Ведь после этого жизнь уже нельзя изменить.
14.05.2010. Re [2]: Дополнительная попытка. .
Физфак в Ереване сделался для меня беспросветен. Я же в Москву собирался, в МГУ подавал: выездная комиссия принимала документы у медалистов; медаль отменили, бумаги забрал; восстановили — приём уже закончился. За год до нас в МГУ к Флерову поступил Юрий Оганесян, возглавляет группу, добравшуюся до 117-го элемента в Дубне, академик. Счастье моё, что пронесло: того и гляди, проскочил бы я мимо участи своей. И после филфака — ждала меня кафедра русистики в Ереване, сокурсники мои удостоились тоже академических плит надгробных, достойно по жизни прошли. А я, невесть с чего, из родных стен да с концами, и без материальной поддержки в дальнейшем, рванул. Руководителя по аспирантуре искать.
У Шаумяна была уже аспирантка-армянка; заявил, что не хочет кривотолков о якобы национальных пристрастиях (через год — аспирантка уже защитилась — в Ленинграде, мне обрадовавшись, пригласил к себе, и потом года два со мной не здоровался при встречах (обиделся, что не надумал я его дожидаться?). Ревзин (тот — при другой армянке) стал на самочувствие ссылаться, и, мол, у него не защищаются, и так далее. Ереванские мои наставники направили меня к незнаемому Н.Д.Андрееву. Этот, не мешкая, стал формулировать задание, велел к нему на следующей неделе явиться, назначил день, час. Купился я — оказалось, в Ленинград. Вот-те на! Жизненный путь наметился. Сразу — раз и навсегда.
Своей аспирантской нишей я остаюсь доволен, лучше при имевшемся раскладе и не подобрать бы. Занимались речью, по тексту восстанавливалась грамматика: вероятностная комбинаторика.
Позже я стал понимать, что образ языка — мой — вставал из ранних стихов, в них был заложен: налицо звуковая конструкция, но такие они возникали, причём вполне содержательные, ко всему прочему, отсюда, вот, выясняется, — из будущего, значит, коленками назад. По-нонешнему, аж стихия — морфоносемическая. Как мольеровский персонаж, поговаривал-таки я прозой, того и не мысля, не ведая. Люда, вернёшь, продолжу.
13.07.10.
Я с трудом нашла книгу Боффре и завтра, надеюсь, выкуплю. С Хайдеггером — сплошные открытия. Только что прочитала книгу «Хайдеггер и социальное» С.И. Голенкова из Самары (когда-то купила из-за близости тематики социального). Оказалось, что «Бытие и время» я не знала. Представляешь уровень моих эмоций, когда обнаружила, что экзистенциалы человеческого существования, по Хайдеггеру, включают те четыре исходных предлога, которые у меня формируют первичную модель пространства в языке (тетраэдр)!
Наши открытия хороши, потому что честная работа, без опоры на философскую традицию; они — не интерпретация на языковом материале, а, действительно, открытия. Ты во всём прав. Последний вопрос: Хайдеггер представляет речевую интерпретацию модели внутренней формы языка или всё-таки занимается онтологией человека? Или вопрос не корректен, поскольку язык тут обязательная инстанция?
Мы с Сашей6 немного поработали над истоком формообразования. Теперь лучше представляем, как формируется тетраэдр. Параллель с делением клеток и с работами В.М. Буреня по молекулярной предопределённости происхождения видов (в моей статье в сборнике Московской конференции по пространству и времени). И ещё есть кое-что из старых работ у Саши в соавторстве с медиками и психологами о проблеме эритропоэза. Перспектива всё это озвучить даже немного страшит.
14.07.2010. Re[ 5]: Опять о старом. .
У Дугина вышла книга «Мартин Хайдеггер — философия другого Начала»; в ней — как я его вижу/принимаю, и тем более не помыслил бы о нём особо писать: «Хайдеггер мыслит не концептами, не категориями, но — с л о в а м и. Не идеями, не принципами, не началами, но — к о р н я м и с л о в. Чтение Хайдеггера должно стать для нас дорогой к нашему собственному русскому языку как языку мысли, языку философии»
(Раздел: «Мыслить словами: индоевропейские зоны мышления»).
14.07.2010.
Книгу Боффре сегодня выкупила и просмотрела, но пока не в восторге: слишком общие мысли. За Дугина спасибо, постараюсь найти. Привет от Саши. Люда.
11.11.2010.
Мим! Два месяца промчались слишком быстро. Как ты там живёшь? Готов ли продолжить или, скорее, начать заново наш диалог? Очень тебя не хватает. Как бы умудриться поработать плотнее, всерьёз?! Вышел четвёртый номер «Русского мира». В пятницу устроили презентацию в музее Ахматовой. Похоже, не лучшее место. Но дело не в этом. Том достаточно интересный. Наша с Сашей статья там о Мухиной и судьбе её «Рабочего и Колхозницы».
Таня7 просит нас поторопиться и написать для начала статью о том, как мы с тобой представляем язык. Наверное, это очень своевременно. Взяла в руки сегодня толстую книгу: «Текст. Дискурс. Контекст. Ведение в социальную эпистемологию языка». Вышла в 2008 году. Демонстрация знания западной литературы и полный примитив в остальном. А ведь автор — человек работающий. Всё вертится вокруг текста и контекста. Опять примитивная модель коммуникации и передачи знаний. Не помогают и ссылки на Соссюра. Царит поздний Витгенштейн, да и то номинально. Общее впечатление — курс лекций для первичного ознакомления с модной проблематикой.
Что же нам делать? И нужно ли? Рано или поздно наше представление о языке всё равно пробьётся. Вот я посмотрела, как прививаются идеи раннего Хайдеггера в социологии (из «Бытия и времени»). Конечно, прежде всего, французы. У П. Бурдье, великолепного социолога (сравнивают с Марксом) — идея формирования социального пространства и даже интереснейшая книга «Политическая онтология М. Хайдеггера». Но его статья о языке сводит всё к социолингвистике.
Правда, Бурдье активно пользуется термином «габитус» и «языковой габитус», имея ввиду некие скрытые конфигурации, обеспечивающие этническое восприятие мира, специфический его образ, обусловливающий и стереотипы поведения. Но, как и у всех, начиная с Ф. Боаса, это лишь утверждения, выведенные из опыта наблюдений за поведением, из анализа культуры, в лучшем случае – из текста только. Язык снова исчезает как реальный объект исследования. Единственное исключение – работы Б. Ли Уорфа, до сих пор не оценённые лингвистами. Может быть, проблема в том сегодня, что при перманентном «лингвистическом повороте» на протяжении ХХ века и сейчас в реальности мы язык-то как раз и у/опускаем?
29.11.2010.
Купила книгу Дугина «Мартин Хайдеггер. Философия другого начала». Там, конечно, масса интересного, в том числе и о богословии Хайдеггера. Вот бы нам обсудить с наших позиций не только его виды на язык, но и всю концепцию. Фактически, Хайдеггер выстраивает новый сакральный миф в середине ХХ века. Хотя очень чувствуется его исходный протестантизм. Или я ошибаюсь?
На философской конференции выслушала пленарный доклад отца Димитрия Лескина. У меня его книга об имяславии, которая написана по кандидатской диссертации (философия). А теперь он уже докторскую защитил по философии имени. И новая книга вышла. Это в 34-то года. Работает в Самаре. Зав. кафедрой теологии СамГУПС. Сайт: www.pkg.volga.ru .Ещё не заходила. Но его взгляды на имяславцев совпадают с моими.
Как твои дела? В каком режиме живёшь? Не возобновить ли твой проект по русской лингвистической антропологии? Жду. Постараюсь отвечать быстро.
04. 12. 2010.
Дугин выпустил в другом издательстве вариант(?) книги о Хайдеггере — я не взял, а надобно разобраться – с подзаголовком: «Возможность русской философии». Он — евразиец, гипербореец, усматривающий в своём материале истоки Православия в христианстве, прародину русской духовности. Ср. значение от(к)рытого Пиотровским Урарту для нонешних Армении и Грузии.
06.12.2010.
Мим! Дугина я достаточно знаю. И традиционализм в лице Люция Эволы и Рене Генона. Вторую книгу Дугина постараюсь найти, но важно, что он мне своим анализом Хайдеггера очень помогает. Честно говоря, хотелось бы заниматься только этим: соединением нашего взгляда на язык с новым мифом, который сконструировал Хайдеггер. А с «Лингвистической антропологией» ты подумай. У тебя все лекции есть, читал ведь.
27. 12.10.
Книгу Дугина прочитала. А сегодня выкуплю ту, о которой ты мне писал. Мне кажется, мы должны воодушевиться представленной у Хайдеггера перспективой, так как она почти наша. Кроме нас, никто не может понять правильно и написать об этом. Дугин великолепен. Главное то, что в книге «Мартин Хайдеггер и философия другого начала» он пишет о работах 36 — 45-го годов, в которых Хайдеггер разделил «бытие» на бытие (Seyn) и сущее (Sein). Сущее — наш план. А бытие — поле богов и языка. Конечно, в оценках христианства, и тем более — православия, много протестантизма как у Хайдеггера, так и у Дугина. Очень хочется об этом поговорить и понять, права ли я. Если продумать несколько разделов будущей книги, то во вступлении к первой статье можно уже наметить проблемы второй и третьей. О семинаре по металингвистике – во второй подробно. А вот третья может быть о Хайдеггере. Или сначала о семиодинамике8, о междисциплинарности, выходе в другие области и видении их сквозь логику языка. Как ты думаешь? Очень жду ответа. С наступающим годом!
31.12.10. .
Молчу — обдумываю ответ, отвечу. С Новым годом поздравляем тебя с Сашей и ваших. Мим и домочадцы.
24.01.2011.
Мим! Посылаю тебе статью, которую переводила Галя Синкевич9: Л. Грем, Ж.-М. Кантор. Молящиеся имени (Имяславцы): религия, русская и французская математика 1900 – 1930. Оказалось, что она уже опубликована в 2006-м году: «Вопросы истории естествознания и техники», № 3. С ответами наших математиков, в том числе — Паршина А.Н. У последнего очень интересная книга: «Путь. Математика и другие миры». Из-во «Добросвет», 2002. Пока в интернете не нашла, чтобы перекачать. Но о Паршине там много. Хотелось бы обсудить проблему имяславия, языка и математики в связи с образом мира. Имяславие сейчас очень популярно. Просто всплеск публикаций.
25.01.11. .
Прочитал в прикреплённых файлах — спасибо! — знакомая мне проблематика, потому усмотрел ряд неожиданных нюансов. Из Антиквара в 70-е мне по дружбе выдавался «Столп Истины» Флоренского, меня огорчивший разломом, трещиной в Рассуждении: что-то вроде, как у Эшера, Сезанна; но у этих иллюзион суть род посылок в «красочных» и графических суждениях, в умозрении художническом, то есть у них всё корректно, по правилам, в прозрачном соответствии с намерениями.
О катакомбниках детали прояснились, для меня — в отношении крёстного моего, отца Николая – Николая Павловича Иванова — катакомбного протоиерея, богослова, с которым я взаимодействовал по теме «наука и религия». Его книга «О Начале» вышла посмертно. Подожди, ещё в Паршина загляну.
P.S. Крёстный мой был всё же не катакомбник, как я для себя теперь уяснил, а священник в миру.
28.01. 11.
Рада, что ты заинтересовался. На меня материал идёт со всех сторон. Не знаю, как справиться. Времени не хватает. Вот интересно, что «Столп истины» (у меня есть с начала 90-х; помнишь Библиотеку при журнале «Вопросы философии»?) прочитать никак не могу. Начинала и — скучно. А «Иконостас» в молодости проглотила с благодарностью. И, конечно, «Мнимости в геометрии».
Сейчас дописываю статью «Живописный эпос Малевича — Филонова» для сборника «Цвет в искусстве авангарда». Всё о том же периоде и тех же идеях. Пытаюсь показать, что эпос формировался один, но в силу специфики времени (в конце эпохи антропоцентризма) он проявлялся в двух важнейших формах и имел много дополнительных. Мне кажется, что всё это прямое к нам имеет отношение. Эпоха — «три в одном»: филогенез, онтогенез и генезис акта. Тем и примечательна. Всё ты это знаешь. Важно то, что об этом сегодня надо бы написать.
Может быть, всё-таки подумаем о книге, где все аспекты наших интересов совместятся на стержне языка? Тут точно пригодились бы и история семинара в воспоминаниях, и Засорина с её оценкой начала эпохи структурализма, и жизнь наша в науке, и, главное, — то, как благодаря открытиям в языке, формировалось наше мировоззрение, что входило в это поле и как меняло его конфигурацию. Это было бы интересно и с точки зрения жанра, поскольку это не холодный научный текст, а собственно антропологическая проза. Можно поиграть с композицией, попридумывать ходы, найти тайные ключики наших судеб. Вот недавно приезжали мои бывшие студенты из Англии. Они там пишут диссертации по антропологии. Рассказали, что один из их кураторов (социальный антрополог, естественно) вообще принципиально не пишет научных статей. Зато выпустил «роман», вернее — книгу о своих исследованиях в поле. И она стала — бестселлером. Интереснее, чем придумка.
Мне кажется, у нас долг. Попробуем? Антропологическую прозу в одиночку я уже писала. Вот ведь что хорошо: можно начинать с любого места и отследить логику естественных переходов. Или подумать о шахматах. Или, как я мечтала в юности, о поворотах магического кристалла, о скрытых осях симметрии. Ну, и, наконец, высший пилотаж — конфигурацию языкового архетипа воплотить в композицию книги. Так, мне кажется, писал Иннокентий Анненский, используя в качестве тропов порождающие механизмы внутренней формы языка. Напиши что-нибудь.
18.03.2011.
Без конца что-то читаю и боюсь, что до собственного текста не доберусь. Вот обнаружила книгу Бахтина-Волошинова «Антрополингвистика» (М.: Лабиринт, 2010). Взяла из-за термина, поскольку когда-то, в конце 80-х, что ли, читала статьи Бахтина о языке, которые не произвели на меня никакого впечатления. Не то, что литературоведческие. И вот подарок: «Марксизм и философия языка» (Основные проблемы социологического метода в науке о языке). Ты, возможно, давно это знаешь, а для меня — открытие. Фактически, многое из того, о чём писал и Хайдеггер в «Бытии и времени» в 27-м. У Волошинова — 29-й год. На Лосева и Марра вовсю ссылается.
Теперь о Марре. Вчера тоже был подарок, да ещё какой! В Доме учёных на секции философии культуры, которую ведёт В.В. Селиванов (его я давно знаю, но общались мало), был доклад «В спорах о Н.Я. Марре: проблемы генетики». Делал его молодой кандидат культурологи (оказывается, я знала его по гумилёвскому сообществу). Он провёл настоящее исследование по генетике культуры, вернее, по истории такого подхода и внезапно вышел на Академию материальной культуры и Марра. Был потрясён высочайшим методологическим уровнем исследований.
Слушали его всего пять человек. Но из них один — археолог из Эрмитажа, последователь учеников Марра, а у Селиванова, оказывается, мать была ученицей Марра. Наши интересы сошлись чудесным образом, и я предложила сделать основной концепцией секции российскую культурную антропологию. Меня же попросили в октябре, на первом заседании нового учебного года, сделать доклад о лингвистике Марра.
Во-первых, предлагаю доклад осенью сделать совместный. Во-вторых, может быть, ты хочешь сам написать в «Русский мир» о языке и Марре?
28.03.11. .
Мим! Мне бы вновь хотелось вернуться к образу, в котором предстаёт естественный язык в разные эпохи своего существования. Причём, прежде всего, это так называемый научный образ, то есть тот, который создаётся благодаря специализированной рефлексии над языком, над разными планами его существования. Можно учитывать разные формы рефлексии: собственно лингвистическую, философскую и, если можно так выразиться, — литературную, поэтическую, то есть естественную рефлексию человека, творящего произведение искусства. Мне кажется, что тема эта сегодня актуальна, как никогда.
Язык становится объектом, который уже нельзя игнорировать.
29.03.11. .
Александр Иличевский, роман «Перс», 2-я премия Большой книги за 2010 г.; сборник эссе «Гуш-мулла» и др.; сам из круга колмогоровских учеников, москвич, из Азербайджана: «Наука сегодня находится в парадоксальном положении: при всём её бурном развитии и могуществе она пребывает в кризисе. Это поистине тектоническое напряжение должно привести к серьёзному прорыву. Я думаю, что этот прорыв должен будет произойти на уровне теории языка. В начале было Слово, и Слово это было Геном. Может быть найдена универсальная грамматика, которая будет описывать практически все законы природы» (Газета «Культура», 7-2011, страница 4.).
01.04. 11. 14:35.
Образ языка? Я бы предпочёл нерасчленённо, в полноте разносмыслов, не строго — сфокусированно, в контексте. Не уловить что, а из сего — полнота миропознания, то есть творческого: миросозидания. В каждый фиксированный момент язык — уже речь. Подозреваю, что язык и время — одно. Прочее — слепки, оседают и увядают, а язык — его, времени, оперение, кожный покров, ко всякому мгновению обновляющийся. Язык — то же познание, в нём — разбираться, через него — во всём, что ни на есть; им и предвидеть. От речи к языку = в язык и заглубляться; слово — это уже конвенция, та же вещь, от языка — отпавшее. Линейная перспектива — иллюзия пространства, обратная же отображает ход времени / языка. Из будущего. Не лингвистические ли поправки фиксируются в разноширотных опытах с волчками, с зеркалами? Мим.
03. 4. 11. .
Ты сразу задаёшь очень высокий, сущностный, уровень в разговоре о языке. И ты, конечно, прав. Но ведь это понимается конкретно, в аутентичной языку логике, лишь теми, кто эту логику осознаёт.
Ситуация сегодня очень похожа на то, что прописал Мишель Фуко относительно периода 17-18-го веков, когда впервые в эпистеме западной культуры обозначился разрыв между словом и вещью, языком и реальностью и связь их была опосредована представлением о мире, когда язык использовался как инструмент классификации представлений и описания образа мира. Рационализация смыслов, которая захлестнула нас сегодня в различных областях гуманитарной науки, вновь уводит нас от сути проблемы на периферию. Многообразные способы описания значений отдельных слов или смысловых структур дискурсов напоминают времена всеобщей грамматики, идеальной характеристики Лейбница. Мир опять воспринимается как данный в своей окончательной форме, статично. Бог вновь удалился на покой.
Хотя обнаруживается и ещё один повтор. Периода, более нам близкого, когда во всех цивилизованных странах тратились гигантские деньги на создание информационно-поисковых систем и соответствующих искусственных языков, обеспечивающих диалог с машиной (ЭВМ). Занявшись несколько лет назад чтением работ по когнитивистике, я с удивлением обнаружила до боли знакомые проблемы и способы их решения, которые разрабатывались в 60-70-е годы, а после, за ненужностью в информатике, были перенесены в новую область — человеческой коммуникации. Торжество постнеопозитивизма или как ещё это назвать. Возможно, логика этих повторов вовсе не случайна. Три в одном — это уже предельное качество, после обретения которого должна полностью проясниться исчерпанность этой псевдорационалистической парадигмы. Новый поворот к языку, может быть, об этом и свидетельствует. Однако ищут не там и не то.
Пожалуй, из всех, кого я знаю, лишь Фуко после Хайдеггера на Западе смог уловить смысл существования языка (да ещё Лакан с его тезисом о том, что бессознательное устроено как язык). Но ведь вот что удивительно: его книга вышла в 66-м. А это уже время, предшествующее работе нашего семинара, на который все вы пришли со своими результатами. Можно считать, что прорыв был параллельно. Разница в одном: Фуко шёл от археологии знаний, а вы — от археологии собственно языка. На глубине этой археологической зоны мы все и встретились. Кроме того, ведь каждый, ощутив истинность своего открытия, искал и нашёл предшественников, подтвердив собственный результат научной традицией. Получается, что именно сейчас наши представления о языке могут понадобиться. То, о чём ты говоришь, область, где собственно языковые реконструкции совпадают с философией слова. Помнишь, у Лосева пять ступеней анализа смысла слова, логика которых формирует «смысловые отложения». В более бледном виде это потом у Мерло-Понти, хотя о языке у него всё-таки в академической традиции, не более.
Так, где же «то» и «там»? И как об этом сказать? Думается, важнейшая твоя мысль — о том, что язык и время — одно, что язык — в каждое мгновение обновляющееся оперение времени. Очень точный образ. Сразу вспоминается Пирс с не менее потрясающим образом: «Язык является материей мысли. Но не более чем кожура лука есть лук». Хочется лишь добавить: лук в процессе роста. Получается, что мысль только обнаруживает себя в кожуре лука, в языковом оперении, но вовсе не содержится в нём полностью. Закономерно возникает два вопроса: как устраивается эта кожура лука, чтобы собою, то есть произносимыми звуковыми цепочками обнаруживать мысль? А далее: где находится топос смыслов, и в каком виде он существует?
07.04.11. .
Меня никоим образом не устраивает Пирсово соотнесение языка с кожурой лука; в процессе роста — совсем другое дело. Пирса занимает семиотика — средство передачи. Оболочки. Оболочками занимается математика. Наша кожа — мы сами, в большей степени, нежели всё, что у нас внутри (она обличает нашу духовную сущность, вписывает нас в Космос: мы — по Образу и Подобию, предназначены к свободному творчеству и если исполняем Волю — лишь изНачальную).
Физики в 20-м веке поняли, что как ни сложны их представления о, а постигать/обсуждать на языке приходится — естественном человеческом. Вот музыка занята сама собою, и тем она более мыслит, чем математика, которая мысль обслуживает, прикладная есть — идеализирует, обрубает осмысление, чтобы было побольше к чему приложить, следовательно, упрощает: воспоможествование техническому прогрессу. Постижение тут попутное, ради. Музыка подлинно мыслит, как и тело наше, пластична, в свободном полёте, мыслит вселенскую мысль. Итак, по сему вопросу не надлежит ли со мной разобраться?
09.04. 11. .
В том-то и дело, что Пирс, единственный, как мне кажется, воспринимал язык в движении, в употреблении, в том, как формируется и интерпретируется знак во встрече человека с миром. А семиотика взяла у него только классификацию, точнее — определение знаков по отношению к объекту (иконические, индексы, символы), даже не потрудившись разобраться в том, что аналитика объекта по всем разрядам знаков в определённой последовательности приводит к порождению исследовательского текста, обеспечивающего понимание.
Слишком быстро вся наука переметнулась к позитивистам, и кумиром стал Ч. Моррис. О процессах познания и знакообразования уже не было речи. Пустые классификации, как, собственно, и в структурной лингвистике в наш уже период. Ведь мы не делали из метода кумира и потому смогли его преодолеть и выйти к сути своего материала. А в структурализме материал постепенно заменился методом. И эта линия оказалась очень живучей. Отказались от структурных и математических методов — перешли к другим. И с тем же рвением придумываем методы описания смыслов, осуществляя, как нам кажется, когнитивную деятельность, словно до этого наука, да и вся жизнь человеческая не была сплошным когнитивным процессом. Языком опять пользуемся в духе «само собой разумеется».
И снова о луке Пирса. Ведь кожура — той же структуры, но куда устойчивее. Не растёт лук без кожуры. И получается, что кожура — это результат отвердения границ кванта смысловой энергии, способ структурирования смыслов, обеспечивающий овладение ими. Я ещё не столь давно думала, что звуковые конфигурации языка обеспечивают человеку проникновение в поле смыслов и резонанс с его структурами. Главное слово и механизм — резонанс. А теперь вижу, что не столько резонанс (хотя и это есть), сколько формирование, но не в рационалистической оппозиции «форма — содержание», а в реальном строительстве тела смысла. Может быть, здесь удачнее термин «форматирование».
Поэтому во всём я с тобой согласна. Вспомним ещё, что кожа формируется из того же первичного зародышевого листка, что и нервная система. Луковица, вообще-то, даёт нам прекрасный пример закручивания вокруг невидимого центра. Точнее: есть две логики интерпретации живого смысла: раковина и матрёшка (луковица). Я посылаю тебе текст программы по квантовому компьютеру и математической модели сознания, близкой луковице. Что ты скажешь? Вообще квантовая теория сознания давно обсуждается. Гроф, Пенроуз и другие. Но всё как-то без языка. Почитай. Обсудим. Ведь главная мысль Хайдеггера — о том, что с помощью языка человек размыкает бытие, то есть выходит в иной план бытия, недоступный другим существам. И именно в этом другом плане осуществляется со-бытие людей как со-присутствие. Прямое указание на поле смыслов. Почему-то о Хайдеггере в связи с полем сознания никто не говорит. Или я не знаю? Жду.
11.04. 11. .
Сообщение от 9-го и обещанное,10-го, получены. Весьма кстати, пока искал, как извиниться за Пирса. М.
12.04.11. .
Хорошо — для осмысления и наматывания на ус, но, и ты говоришь: выходить-то — к нашему по сути? Тут же — дальше двигаться и… к другим берегам. Мим.
14.04.11. .
Мим! Поздравляем с днём рождения! Надеюсь: солнышко светит и дух светел. Вот тебе одно моё стихотворение в подарок. Вместе с Ли Бо посвящаю и тебе:
Полдень прошёл в трудах
и в надеждах на лучшее.
Жизнь оказалась короткой –
не ожидала.
Вечное заблужденье душ,
вроде бы, не случайное:
Если ежеминутно знать,
как быстротечна жизнь,
Может быть, часть грехов
сумеешь предупредить,
Но слиться с миром сумеешь ли
в празднике бытия?
Сможешь ли приобрести
опыт — хлеб мудрецов,
Чтоб на старости лет прозреть
тайну происходящего?
Во вторник мы очень плотно поработали с тремя девочками по Хайдеггеру. Увлекательно. Я уверена, что наши результаты вполне подтверждают его онтологию. Это и новая физика настолько же, насколько новым является вскрытое нами устройство языка. При этом и антропология, и социология Хайдеггера фактически формирует новый миф, очень близкий к мифу начала ХХ века в России, к Марру и тому, что у нас.
Меня поражает историческая неслучайность совпадения всех этих событий в одном временном периоде. Вот он, реальный миф языка, как он тебе открылся и каждому из нас в подтверждение собственного существования. Главное — увидеть в речи язык, а в феноменологии, по Хайдеггеру, — онтологию.
Мне кажется, надо понять это единство языка, когда «три в одном», когда нет необходимости использовать пространственную метафору (язык отдельно от речи) вроде бы для объяснения, а на самом деле — лишь как временный инструмент для развития сознания индивида. Значит, время отказаться от пространственной метафоры и проникнуть внутрь реальности. Опять же, по Хайдеггеру, феноменология присутствия (dasein) — это герменевтика. Ещё раз с праздником!
15.04.11. .
Спасибо за стихи, Ли Бо: к такого рода сказыванию с тобой мы готовы? Вот!
21.04.11.
Читал в магазине твою статью о Малевиче/супрематизме, в «ОТыДО». Нет ли электронной версии?
21.04.11. .
Статьи тебе посылаю. Вторая выйдет в следующем сборнике по авангарду. Рада буду критике. Отчитываюсь о семинаре. Он крошечный, но во вторник опять заседали четыре часа. Текстологии не получается, но всё крутится вокруг «Бытия и времени». Обсуждаем проблемы, которые возникают по мере понимания. Наши открытия в языке получают серьёзную поддержку. Если хочешь, я буду тебе об этом писать. К «Бытию и времени» присоединяем статьи «Путь к языку» и другие из опубликованного у нас сборника «Время и бытие».// М.: Республика, 1993 (с ним-то я была давно знакома; с момента появления — настольная книга). Главное — это фиксирование естественной позиции «в потоке творения». Взгляд из включённости, как у нас. Новая онтология. И всё через язык.
21.04.11. .
О семинаре пиши мне, материалы пришли, пожалуйста. Мим
22.05.11. .
Надо бы поговорить о логике истории, о том, почему судьбы наши в разной степени трагичны, поскольку наше виденье и понимание языка не становится общим. Может быть, и наши авторские интерпретации собственных открытий ещё далеки от истины. Вот ведь и Дугин во второй книге о возможности русской философии, с одной стороны, удивительно точно назвал её философией хаоса, но с другой – толкует хаос в привычном сегодня смысле, близком к синергетике. А там, мне кажется, линейная метафора: порядок из хаоса (Пригожин). Считается, что в хаосе уже потенциально порядок существует. Иначе откуда он берётся?
Но ведь хаос – одна из первопотенций мира в мифологии и философии Древней Греции, а возможно, и главнейшая. Хаос, как пишет Лосев, есть универсальный принцип сплошного и непрерывного, бесконечного и беспредельного становления (что вполне подтверждается и символизмом артикуляции имени). А значит, он вечен и вездесущ. И ни пространственные, ни временные метафоры его исчерпать не могут. Вот здесь и кроется, на мой взгляд, разгадка русской философии и русской истории. Приходит на ум любопытная аналогия с реликтовым излучением, как осмысливается оно сегодня в исследованиях И.М. Дмитриевского.
30.05.11. .
В том же магазине попались «Киноведческие записки-89/90», 2008-2009; в разделе «Теория» — статья Михаила Ямпольского «От Пролеткульта к Платону (Эйзенштейн и проект смысловой самоорганизации жизни)». Эйзенштейн — на позициях экстатической темпоральности. Структура времени у Хайдеггера имеет экстатическую форму. Dasein определяется как время: «Временность по своей сути экстатична. Временность временит исходно из будущего». «Понимание возможно в момент экстаза». Экстатические модели времени были ответом на невозможность мыслить ситуацию как тотальность изнутри её собственной темпоральности. — Теория «участного мышления» Леви-Брюля. // Сравни «философию поступка» Бахтина; последняя связана с «мифологическим сознанием» Вячеслава Иванова: «восприятие мира как такого события, которому это сознание непосредственно причастно». «Понимание любого актуального события описывалось Ивановым как понимание стоящего за ним некоего мифологического пра-события, сообщающего ему смысл» (Л.А. Гоготишвили). «Миф, по Иванову, — «воспоминание о мистическом событии», которое не поддаётся однозначному наименованию, но фиксируется именно постепенным синтезированием множества пра-имён и их символики в некий миф.
20. 09.11. .
Мим! Очень кстати воспроизводится твой текст. Не помню, что тебе отвечала. Но все моменты, о которых ты пишешь, предельно важны. Мне кажется, что с экстатичностью надо ещё разбираться. Ведь это западное богословие. Невозможность мыслить ситуацию изнутри не следствие ли теоремы Гёделя, которая верна лишь для закрытых систем? Книга Гоготишвили у меня есть и летом я читала её внимательно. Но, по большому счёту, это — ликбез. Полезный. И Вячеслав Иванов мне понятен, хотя менее интересен, чем Андрей Белый. К тому же сегодня, после работ Деррида и Делёза, надо более тщательно разбираться с воспоминанием, повторением и воспроизводством. Тема крайне значимая и тонкая. А о Леви-Брюле я лекции читаю и благодарна ему за многое.
У Гоготишвили нет нашего образа языка. И потому она толкует Гуссерля в меру своей идеи. В результате огромная собственная работа ею интерпретирована в плане, который она не видит и не подозревает даже о его особенностях. А это — классическая сегодняшняя подмена. Достаточно тонкая. Недаром она и Хайдеггера вовсе и откровенно не понимает. Я думаю, что мы ещё будем на эту тему говорить. А вот статью Ямпольского надо найти. Спасибо.
Теперь о том, что происходит. В понедельник была презентация шестого номера «Русского мира». Я готова тебе выслать его. Надо? В нём статья греческого философа и богослова Николаоса Лудовикоса «От грёз об индивидуальном религиозном языке к лингвистической эклезиологии: Витгенштейн и Максим Исповедник». Именно рядом с ней Татьяна хотела поместить нашу статью. Слава Богу, не удалось. На печатанье переписки она согласилась. Я написала черновик вступления. От себя. Можно было бы сделать и вступление от тебя. Сейчас взялась за письма. Как смогу упорядочить в одном файле, сразу пришлю.
27.02.2012 По просмотре того, как в целом сложилось. . .
Тоже к истории Ленинградской группы, — что прежде виделось личным только, но вот, оказалось, может представлять интерес не частный. Обнаружил у себя летом среди книг моих экземпляр сборника «Материалов научного семинара «Семиотика средств массовой коммуникации, в двух частях» издательства МГУ, год 1973-ий; А.Г. Волков (ответственный редактор), М.Р. Мелкумян (составитель), рецензенты Ю.В. Рождественский и П.Н. Денисов — книга первая с дарственной Александра Григорьевича Волкова: ‘Мелвар Рафаэлович! Мы с Вами в начале ХХI, поэтому нам так трудно. Ваш, подпись — 27/Х 1973’. Внизу памятная запись, моя: ‘В том же 20-м! Да разве многие ли в нём? А затем пойдёт 21-й’. Я ведь сделался тогда в МГУ полпредом нашего научного кружка, наших — в активе Семинара. Поступавшие материалы, с рецензиями — и положительными, и отрицательными ― я регулярно относил к Волкову, в тубдиспансер в Лосиноостровском лесном массиве над Яузой, где А.Г. находился на излечении. Само собой, мнения рецензентов серьёзнейшим образом изучались, но учитывались лишь в качестве рекомендаций: рассматриваемые материалы отбирались вне зависимости от сопутствующих авторитетных оценок. Превалировало особое мнение научного редактора и составителя сборника.
В результате к началу предприятия наш сборник был перекрыт изданием официоза, которое, в отличие от нашего, пущенного в продажу, участникам Семинара вручалось. Противодействовали Проблемной группе по семиотике (ПГС — на Филологическом в МГУ) будущие перестроечники, адепты идеологии, спустя десятилетие оформившейся на факультетах Историческом и Философском. Волков, намеревавшийся перепоручить мне в дальнейшем руководство ПГС, вынужден был задержаться, ‘по семейным обстоятельствам’, с организацией моей защиты (в МГУ я был оформлен соискателем, прежнюю аспирантскую работу заменив уже своей заветной, текущей исследовательской). А.Г. переключился на сына Сашу: преддипломные хлопоты. А.А.Волков — нынешний завкафедрой. А тогда кафедру общего и сравнительно-исторического языкознания возглавил, с подачи А.Г.Волкова, Юрий Владимирович Рождественский, приглашённый к нам из Института востоковедения. Мы с Ю.В., познакомившись, весьма скоро сдружились, затем я ходил у него в фаворитах, он тянул меня в Риторику, я даже погрузился в изучение материала, но меня не проняло: по темпераменту и творческой склонности, увы, тянусь, гм, не к внушающим, а к постигающим. Мирового уровня школу Риторики, свою, Рождественский создавал в ином окружении, я к тому времени был им давно уж отлучён, а точнее — выдворен.
Вернусь назад, в Ленинград, а затем продолжу. Завершению моей аспирантуры сопутствовали драматические события. Усилиями москвичей (Кулагина, Успенский-математик, Мельчук, прочие) у нас в Ленинграде была ликвидирована ЭЛМП, смещён Н.Д. Андреев; тем самым задушен правительственный замысел создания в Москве Института кибернетики (Н.Д. соглашался Институт возглавить); предполагалось консолидировать научные усилия математиков, теоретиков и прикладников, лингвистов-структуралистов, etc. для создания отечественной базы компьютеризации; учёная элита усмотрела в том замысле одно лишь коварство собрать под колпак инаких, посему и исполнила миссию успеху замысла воспрепятствовать.
Мои аспирантские друзья-типологи из Ленинградского филиала Института языкознания тем временем зовут меня как владеющего армянским выступить у них в качестве информанта. Описываются по разным языкам конструкции с каузативным глаголом, заполняется анкета с вопросами, на которые мне предстоит ответить. У меня, информанта-лингвиста, возникают принципиальные разногласия с типологами. Представление об устройстве родной речи никак не согласуется с выводами о ней же как о чужой. Друзья-лингвисты велят мне самому разбираться с возникшими трудностями. Так я попадаю в среду сотрудников сектора А.А. Холодовича. Частные моменты в трансформационных схемах обсуждаю с коллегами. Весело и продуктивно работается мне у доски рядом с В.С. Храковским. Общаемся с ним на языке стрелок. Помимо прочего, читаю практически всё о каузативе в армянском языке и всё-всё, касательно того и вокруг, опубликованное по-армянски. Ясности никакой.
Близятся сроки издания тематического сборника. Холодович в больнице, необходимо перед ним отчитаться. Приношу ему текст с обзором и диковинными выкладками в сторону прояснения. Прихожу за отзывом. А.А. мне протягивает листок с выжимкой: обзор плюс бывшая в моём тексте изюминка с подобранным им к ней термином антикаузатив. Заявляю ему, что, будучи пока своим не удовлетворён крайне, на авторство и публикацию вовсе не претендую. А.А. предлагает подписать текст совместно. Говорю в ответ, что готов легко, с радостью, пожертвовать сим, а сам ещё потружусь, помучаюсь, — в таком, вот, роде и подавленный безуспешностью на данный момент, тупиковостью исследовательского поиска. Реакция А.А. для меня неожиданна. Он в крайнем раздражении кричит, чтобы ноги моей в его секторе впредь не было, а с прочим сам разберётся, кому отдать, поручить. Рукопись мою швыряет мне в лицо. Читаю на полях одной из страниц, карандаш А.А.: ‘Чушь блаженной памяти Марра’. А.А. Холодович был последним аспирантом Н.Я. Марра. Я с сокурсниками-филологами штудировал Сталина. Благодаря, вот, подсказке Холодовича приобщился — и к наследию Н.Я. Марра, и к трудам отечественных языковедов 20-30-х годов прошлого века. Подлинно лингвистический университет. Что до прочего, через некоторое время в Известиях ОЛЯ АН СССР появляется статья Мельчука с антикаузативом и с заключительной строчкой петитом — выражением благодарности Холодовичу. Значит, сгодилось, какой-никакой отзвук, некоторое мне отпущение.
Позже, разобравшись для себя с армянским глаголом, я отчитался в Тарту, на чтениях в Кяэрику. Мой доклад приглянулся Себастьяну Константиновичу Шаумяну; мне была заказана статья для очередного выпуска ежегодника Института русского языка (ИРЯ) «Проблемы структурной лингвистики». Накануне был получен мной анонимный отказ из «Вопросов языкознания», предельно лаконичный: ‘не имеющее отношения к лингвистике’: вернулась рукопись статьи, итожащей изучение каузативных конструкций в армянском языке. Рискнул передать Себастьяну Константиновичу отвергнутый текст. С.К., не особо в то вникнув, оставил переданное в портфеле Ежегодника, быть же официальным рецензентом издания пригласили профессора Ю.В. Рождественского, филолога, востоковеда, о котором тогда я мало ведал. Положительно отозвавшись о составе, оценив содержательность «Проблем-1972» в целом, рецензент задержался на моей статье, особо одобрил, обсудил и пополемизировал с автором. С.К. всполошился, затребовал текст, ознакомился с ним и наказал передать автору, что на сей раз оплошал, попался, но что подобных статей у себя в Сборнике в дальнейшем не потерпит. Итак, с Рождественским мне предстояло ещё познакомиться. Кстати, именно Ю.В. подарил мне в название диссертации, во время её позднейшего обсуждения на кафедре в МГУ, формулировку ‘межуровневые корреляции’: «Армянский глагол: каузативный залог, межуровневые корреляции. К обоснованию морфоносемики».
Продолжу прерванное.
В 1975-м, в начале февраля, Волкова не стало, Александр Григорьевич скончался скоропостижно. Рождественский созвал нас, всех-всех, на большой сбор, где обнародовал программу перемен. Вернуть гуманитарную традицию, выпестованную на Факультете В.В.Виноградовым, но среди ряда к тому мер — ПГС упразднить. Прения растянулись на два дня. Требовалось моё выступление, а я не откликался. Вызвался перед завершением собрания, прения уже были прекращены. Вопреки протоколу, регламенту слово мне дали. Я высказался в том ключе, что отчего бы Марру не ужиться с Виноградовым. И был изгнан. Лишь через семь лет, при случайной встрече, Ю.В. меня «простил», мы помирились. (Ну, понимаю, Рождественский — востоковед, это существенно. Когда аспирант япониста А.А. Холодовича принёс тому, своему руководителю, готовую диссертацию, А.А. её ему вернул, мол, начинайте всё с самого начала, у Вас получилась не кандидатская, но докторская. В том не было сарказма (работа представлена А.А. добротная, качественная), а был преподан урок смирения). Но неужели Юрий Владимирович не понимал, что я остаюсь верен памяти и делу Александра Григорьевича Волкова?
Предположить могу следующее. Как раз во время событий, завершившихся упразднением Проблемной группы по семиотике, по рукам филологов в МГУ ходила книга их бывшего коллеги Синявского о Гоголе. Мне книга попалась много позже. Один из её подстрочных пассажей касался творческого сотрудничества Виноградова с органами власти. Пересудами я не питался и не питаюсь; по доверительной дружбе рассказывал Рождественскому (не скрывал), как на политзанятиях в закрытом НИИ читал / обсуждал с сослуживцами отрывки из «Архипелага Гулаг», переводил для Группы Сахарова-Орлова письма из неволи борца «за независимость Армении» Паруйра Айрикяна — в открытую, по убеждению, хотя не диссидентствовал. Опять же, не ведал я нисколечко тогда и об участии Виноградова в подготовке операции по разгрому марризма. Юрий Владимирович, однако, мог объяснять моё поведение иначе, по-своему мог рассудить, откуда ветер дует. Увы, мимо.
В Петербурге в начале 2000-х, будучи преподавателем Восточного факультета СПбГУ, я подменял отсутствовавшего год профессора Бухаркина в Духовной семинарии с курсом риторики; вёл я занятия по учебнику для духовных учебных заведений Александра Александровича Волкова-младшего, посвятил курс — памяти Ю.В. Рождественского.
На нашем отделении в Университете была затеяна Лаборатория-МАRЯ: морфоносемический анализ радикалов (RЯ!). Ничего о Лаборатории по сути не вызнав, по звону одному, её походя пнул, в выпаде антимарристском, в «Вопросах языкознания» Алпатов, в №1, 2006; объясниться с ним на страницах журнала мне не позволили. У него сразу опечатка в термине, т. е. сброшено слово без осмысления склада его, состава: в обвинительном раже, не стоит труда полюбопытствовать, разобраться, что то за птица морфоносемика, чуднО ведь?! Мы не марристы, в конце концов, не вторим Павскому и прочим замечательным учёным, своим путём следуем.
Пожалуй, не след относить отечественную традицию лингвистической антропологии в наличный дисциплинарный круг ‘Языкознание’. Николай Яковлевич Марр руководил Институтом языка и мышления, пришлось ему такой основать. Должна быть особая наука язык-и-мышление, никуда не денешься. И лишь тогда…
Напоследок — о том, как что даётся, как оно видится мне, разумеется. Гамкрелидзе заявляет, мол, Марр предвосхитил в Новом учении прорыв Крика-Уотсона. Будто, да не совсем. В основе живого — сюда отношу жизнь и язык / речь (звучание суть тонкая материя!) — единая структура, архетипическая. Предвиденье Канта и Хлебникова, узренье Марра, догадка Уотсона — прорыв в коллективное бессознательное.
У меня, пока я разбирался с армянским каузативом, состояние было сложное; несколько лет ушло на постижение ключевой в разрешении вопроса формулы — структуры ПВК: что она такое может быть. Всё прояснилось, смятение в уме улеглось, из головы ушли гул, голоса. И уж тогда-то, как устроилось, я сделался умён, то есть умел и в своей области, творческой, научной; разве что, прошу прощения, в том заблуждаюсь. Не во мнении, а по делу я этак.
Мелвар
Вот такой получилась наша переписка по e-mail. Многого здесь нет. И, прежде всего, нет подробной истории семинара по металингвистике. Нет рассказа о наших друзьях и единомышленниках, об их открытиях в языке и их судьбах, куда более трагических, чем наши: ведь мы живы! А потому всё ещё есть шанс оказаться понятыми. Хотя и это не обязательно. Важно другое. Каждого из нас воодушевлял поиск истины. Для каждого из нас открытие Языка стало событием, оправдавшим собственную жизнь. И каждый из нас увидел мир в другом свете. То, что образы языка, выстроенные разными людьми на различном языковом материале и независимо друг от друга, вошли в мощный резонанс в процессе совместной работы в семинаре, уже подарок судьбы. Значит, «тело смысла» Языка мы смогли достаточно структурировать.
Людмила
© Л.С.Шинкина, 2017
© М.Р.Мелкумян, 2017
© НП «Русская культура», 2018
