Игорь Дмитриевич Потапов – по образованию инженер. Генеральный директор Фонд метаисторических и религиозно-философских исследований «Родон»(С.Петербург), который занимается исследованием и популяризацие творческого наследия Даниила Андреева. В 1995 году возглавлял Северо-Западный региональный список кандидатов в депутаты Госдумы РФ от политической партии «Христианско-демократический союз». Принял участие в третьих Охапкинских чтениях, которые состоялись в Московском музее Ф.М.Достоевского.
Гении, таланты, вестники
Размышляя об истории русской культуры, Даниил Андреев говорит о ее творцах. Гении, таланты и вестники. И если понятия художественной гениальности, или таланта привычны и могут быть узнаны, или угаданы не только специалистами, но и обычными людьми, интересующимися художественным творчеством, без каких-то особых пояснений, то понятие вестничества пока нуждается в таких пояснениях.
Гений, или талант обозначают степень личной художественной одаренности, вестник же, вместе с художественной одаренноостью, обладает и еще одним качеством, которое неотъемлемо от его творчества и отчетливо осознается им самим — это переживание некоторой вне личности художника пребывающей силы, в него вторгающейся и в его творческом процессе себя выражающей.
«Тщетно, художник, ты мнишь, что своих ты творений создатель» — А.К. Толстой выразил это чувство со всей ясностью и определённостью. Поэт, осуществляющий свой дар вестничества, выполняет этим то, к чему он предназначен Божественными силами — через искусство слова быть выражением Высшей реальности, верховной Правды, дыханием иных миров.
Гениальность и талант сами по себе, не совмещённые с даром вестничества, являются тоже божественными дарами, но содержащими иные потенции. Просто талант, или просто гений — это всегда личная одаренность натуры. Такой человек, будь он талантлив или гениален, не может переживать сверхличной природы своих вдохновений по той простой причине, что такой сверхличной природы, в силу телеологической обусловленности, у этих вдохновений нет.
Т.о. вестничество хотя и близко к понятиям гениальности, или таланта, но не совпадает с ними.
С другой стороны близкими, но не совпадающими понятиями являются также вестничество и пророчество. Вестник действует только через искусство; пророк же может осуществлять свою миссию другими путями: через устное проповедничество, через образ всей своей жизни.
Три века русской культуры
Уже сложилась устойчивая культурологическая типология трех условных веков русской культуры: золотого, серебренного и бронзового. Не будем сейчас останавливаться на различиях этих «веков». Но необходимо отметить что наряду с различиями очевидна и их цельность как исторических этапов единой русской культуры. И эта преемственность обеспечивается присутствием в каждом из них вестников. Ни в одной литературе не проявилось так ярко, глубоко и трагично, как в русской, ощущение того факта, что вестнику не достаточно быть великим художником. Иногда эта мысль преломлялась в необходимость для художника гражданского, даже политического подвига, то художественную деятельность пытались совместить с катехизацией. Но наиболле ярко искомый всеми образ вестника проявился в строках Пушкинского «Пророка». Это идеальный образ совмещающий в себе миссию вестника, высший дар художественной одаренности и житие пророка, выраженное всей его жизнью. Это тот идеальный образ, который притягивал к себе творцов русской культуры на протяжении всех трех «веков» и золотого и серебренного и бронзового.
Вестник бронзового века
Если на человека возложена миссия проповедничества языком художественных образов, – художник не сможет не чувствовать (с той или другой степенью отчётливости) этого сверхличного инспирирующего воздействия. Характер этого чувства и способы его выражения могут видоизменяться как угодно, но в основе всегда будет обнаруживаться одно и то же: переживание некоторой вне личности художника пребывающей силы, в него вторгающейся и в его творческом процессе себя выражающей.
Я один. Но со мною невидимый Дух
Он велит мне писать этой ночью
Пусть любовь существует для трех или двух
Я духовное вижу воочью
02.06.92
ЛАМПАДА
Имею я Христа. Дороже нет.
И потому я от Него – поэт.
Горит душа молитвенно и тихо,
И что ей тьмы тщета – неразбериха.
БИТВА ЗА СЛОВО
Всещедро Духа дохновенье,
Всеблагодатен огнь Творца
И всепобедна дерзновенья
Мощь, испытавшая сердца.
Но в бронзовом веке русской культуры часто бывает так, что неугасимое в душе вестника чувство своей религиозно-этической миссии вступает в конфликт с реальными возможностями его эпохи. Этот внутренний конфликт, есть борьба трёх тенденций: религиозно-этико-проповеднической, самодовлеюще-эстетической и тенденцией низшей свободы: то есть стремление личности осуществить свои общечеловеческие права на обыкновенный, не обременённый высшими нормативами образ жизни, вмещающий в себя и право на слабости, и право на страсти, и право на жизненное благополучие.
Любезный друг, не плачь. Что наши горести!
Мы – виноград у Господа в горсти.
И нет для нас на свете высшей доблести,
Чем эта – крест принять и крест нести.
Мы родились затем в года советчины,
Чтоб разглядеть России скорбный путь.
Иеремии, плачем. Слезы отчины
Поэзии удавленная суть.
«Другу стихотворцу», 1970
Далеко не все решали этот внутренний конфликт так бескомпромиссно, как Олег Охапкин. Ведь обладая поэтическим талантом можно было позволить себе увлечься самодовлеюще-эстетической тенденцией, уйти в формалистские поэтические поиски, прикрываясь идеологической стерильностью, работать над эстетикой поэтических форм. Иметь успех, быть Нобелевским лауреатом, оставаясь при этом в высокой поэзии, не опускаясь до поэтического обслуживания идеологических догм атеистического государства. Да, все это было вполне возможно, но не для вестника.
Все отнял у меня Отец:
Семью, сочельник, ёлку, дом,
Здоровье, юность, наконец,
Во мщении Своём святом.
Одно ещё оставил – дар,
То самое, с чего я гол,
Да тяжесть крыл, свободы жар,
Молитвы огненный Глагол.
«Тяжелые крылья», 1972
Это такие разительные свидетельства зова к духовному подвижничеству, что не понять этого может только тот, кто ни разу в жизни не слыхал этого зова в собственной душе.
Но конфликт между религиозно-этической тенденцией в творчестве и возможностями для творца пользоваться элементарным правом на жизненное благополучие, семейный уют, достиг в бронзовом веке совершенно гротескных форм. Лишь бронзовый век поставил творцов перед бескомпромиссным выбором: или, или.
Печален, скуден быт ночной
У нищего поэта:
Батон, тоска, да чай дрянной,
Вся роскошь – сигарета.
А признак бедственной судьбы
В убогой одиночке-
Следы незримые ходьбы
От полночи до точки.
Следы невидимых для нас
Мытарств по кругу быта:
На кухне негасимый газ,
Постель всегда разрыта…
Скорей всего, ни спички здесь
Прикуривать, ни глазу
Жены, стакан не мыт поднесь
С тех пор, как желт, ни разу.
Над лампочкой табачный дым,
А на бумагах пепел.
Хозяин выглядит худым.
Он пьян. Он еле тепел.
И это еще терпимый вариант, в сравнении с тюремными нарами и каторжным трудом. Но для вестника этот выбор заранее предопределен. Его не останавливают ни нищета, ни необходимость поденной работы, ни неизбежная тоска одиночества.
И у Бога прошу, чтоб открыл
Мне уста для великой хвалы,
Ведь талант я еще не зарыл
и ушел клеветы и хулы.
«Ночь за стихами»,1991
Конечно, в этой непрестанной внутренней битве, наверняка бывают и времена слабости, когда торжествует онтологическая человеческая склонность и податливость к греху. Но эти минуты, часы, или дни человеческой слабости пройдут, если только сама миссия вестника не осквернена предательством.
Нужна немалая отвага,
Нужна премногая любовь,
Чтоб утвердить себя во благо
И к правде возродиться вновь.
И если сердце в час молитвы
Её огнём не сожжено,
Кто препояшется для битвы,
И победить кому дано?
Наверное может возникнуть вопрос: зачем все это? Зачем лишения, нищета, тоска, одиночество. Сам-то поэт понимает конечный итог своих усилий?
Душа моя приемлет благодать
И радостью лампадную лучится.
И это всё мне велено отдать
Другим, с кем темнота могла случиться.
И это – благодарность о любви,
Сияющей в душе моей премного.
Господь мне повелел,- «Люби, люби!»
И умножаю я веленье Бога.
Эта жертва бескорыстна.
Да, эпоха атеистического государства сменилась иной эпохой, но внутренние конфликты никуда ни делись, скорее наоборот, ставки в этой борьбе повысились. Жизнь продолжается и каждому придется делать в ней свой выбор. Но русская культура не оставит нас в одиночестве перед этим выбором.
В творчестве Олега Охапкина присутствует совершенно уникальное, не свойственное для аскетичной русской духовности отношение к природе. Это новый вид отношения к природе, весь пронизанный духовностью и радостно-чувственный. В лице Природы им усмотрен объект высокого нравственного и творческого долга.
ВЕЛИКИЙ ПОСТ
Великий пост. Природы истощенье.
Великая и постная весна.
Взгляни, душа, — деревья в изнищанье.
В них -Крест Господень – средоточье сна.
Они стоят как насмерть перед Богом.
И веруют в Создателя Творца.
Они окружены цивильным смогом.
Они не прячут крестного лица.
…
Они к церквям прилепятся толпою
Как нищенки под благовест живой
И с нами в небо твёрдою стопой
Войдут. Поэт, о них до смерти пой.
Учись у них плодоносить в неволе
И шелестеть словами как листвой.
Великий пост. Мы у деревьев в школе.
Они бессмертны. Боже, Боже мой.
Тела как и стволы, конечно же, не могут быть бессмертны, бессмертными могут быть только души. Деревья также, как и люди, имеют бессмертную душу — вот такую весть принес нам вестник бронзового века. Да, подобное утверждение идет вразрез с заветами аскетического периода русской духовности, но в то же время перекликается с творчеством другого вестника бронзового века, Даниила Андреева, сказавшего о душах деревьев много любопытного и интересного.
На заставке рисунок Сергея Басалаева (Калининград) к книге Даниила Андреева «Роза мира»- Сорадование (вознесение Души)
© И.Д.Потапов
© Альманах «Охапкинские чтения» №2,2018
© НП «Русская культура», 2018
